Ханья Янагихара «До самого рая» — максимально подробный обзор

Кажется, этот год у меня начинается с книг, с которыми мне сложно определиться: то ли рекомендовать, то ли нет. Роман, о котором пойдет речь, называется «До самого рая», его автор – Ханья Янагихара.

Я уже всем прожужжала уши «Маленькой жизнью«, хотя, как ни странно, несмотря на то невероятное впечатление, которое на меня произвела «Маленькая жизнь», я как-то не спешила знакомиться с другими книгами писательницы. И, может, к лучшему.

Вот знаете, есть такие «авторы одного романа». Написал человек книгу, и она выстрелила – принесла ему славу и всё такое. Но больше он ничего не пишет, по разным причинам: может, сказал все что хотел, может, просто не нашел себя в писательском деле, не знаю. Я вот раньше думала – как это вообще возможно? Твой дебют дал тебе все, о чем только может мечтать автор. Дебют, не книга, к которой ты шел годами, а первая твоя работа! Разве это не говорит хотя бы в какой-то мере о таланте, о способности попадать в настроения общества? Но сейчас я понимаю, что, наверное, поговорка об умении вовремя остановиться – очень правильная по отношению к авторам. Потому что если ты уже сделал лучшее, что только мог, то все последующие твои работы будут, видимо, несколько хуже.

Тут ещё можно было бы сказать об авторах одной серии или одного сюжета – ну взять ту же Роулинг, или Мартина, или даже Донцову, – но я не буду сейчас влезать в эти дебри, как-нибудь потом. Такие авторы пишут много, и долго, и даже успешно, ну до тех пор, пока не начнется высасывание из пальца в угоду фанатам (и деньгам!). И вот тогда тоже надо бы вовремя остановиться… 

Но вернёмся к роману «До самого рая». Это на данный момент самая поздняя работа Янагихары. Отзыв на роман я нашла в канале Ольги Раковой и, конечно, сразу полезла книгу искать и читать. Она объемная – интересующимся, сколько страниц в книге «До самого рая», скажу, что в моей читалке 2351 страница (для сравнения, первый том «Войны и мира» – 3010 страниц). 

Структурно книга разделена на три части. В первой мы погружаемся в атмосферу альтернативной Америки конца XIX века. Альтернативной – потому что здесь существуют так называемые Свободные Штаты, а свободные они главным образом из-за разрешения однополых браков. Знаю-знаю, сейчас многие из вас скривятся, мол, опять! Да, опять. И на этот раз – в отличие от пресловутой «Маленькой жизни» – вся ЛГБТ-повестка тут не играет никак. И даже хуже, она выглядит вот той самой совой, изо всех сил натянутой на глобус, так, что аж глаза пучит. В основном у читателя, конечно.

Свободные Штаты в «До самого рая» свободны лишь формально, а по сути они экономически зависимы от остальной части США. На этом фоне отделение ради того, чтобы мужчина мог жениться на мужчине, выглядит, мягко говоря, условностью. И эта условность звучит настолько ярко, что я, читая, постоянно задумывалась: а может, так надо? Может, автор так и хотел?

Ну ладно, я сейчас коротко пробегусь по героям и сюжету, потому что без этого не будут понятны мои дальнейшие возмущения.

Еще больше интересного, а также доступ к книгам «в процессе» и уникальным материалам вы сможете найти в моем сообществе:

Также у меня имеется ТГ-канал, где есть то, чего нет больше нигде:

«ТЕРРАГОЛИКИ ВСЕХ СТРАН»

До самого рая. Часть первая: Дэвид, начало

В центре первой части – молодой человек по имени Дэвид Бингем. Он внук Натаниэля Бингема, одного из самых обеспеченных людей Свободных Штатов. Помимо Дэвида, у богатого дедушки есть ещё двое внуков, все люди взрослые. И так как дедушка уже в летах, он делает распоряжение относительно наследства. Дэвиду внезапно достается самый лакомый кусочек – дом на Вашингтонской площади. И это, естественно, не вызывает восторга у других претендентов.

Сначала я думала, что весь замес будет как раз вокруг этого дома. Но нет. Тут надо сказать, что и брат Дэвида, и его сестра уже состоят в браках. И, наверное, даже не надо уточнять, что оба эти брака – гомосексуальные, а сам Дэвид тоже гей. Но так как в описываемой реальности это норма, то оно никого не смущает. А вот что Дэвид до сих пор без пары – это беда. 

Дедушка, как человек ответственный, вырастивший внуков в отсутствие у них родителей, старательно ищет Дэвиду подходящего партнёра, прибегая к услугам посредников, юристов и даже детективов. Дедушке важно составить внуку хорошую партию, ведь фамилия Бингемов знаменита и уважаема. Но тут-то и выходит затык.

Выбранный дедушкой партнёр – Чарльз Гриффит – не находит отклика в сердце Дэвида. Зато внезапно отклик находит другой: скромный учитель музыки по имени Эдвард Бишоп. Ну и что, у нас банальный сюжет о любви принца к простушке, то есть простачку?

Представьте – вроде того! И дальше в первой части «До самого рая» всё вертится вокруг Дэвида и его будущего выбора: взять в мужья нелюбимого человека и прожить остаток жизни в золотой клетке или же рискнуть, остаться без наследства и пуститься в авантюры с обожаемым бедняком. 

Для тех, кто сейчас скривился повторно, скажу, что история всё-таки несколько глубже. Здесь, конечно, звучат уже знакомые по «Маленькой жизни» мотивы: расового и гендерного равенства и неравенства, гомосексуализма, поисков себя, соотношения богатства внешнего и внутреннего, независимости, бунтарства, власти денег… Но звучат они тут как-то путано: такое ощущение, что намешано слишком много всего. Есть же пресловутый вопрос: что хотел сказать автор? Это не всегда сразу ясно читателю, но это должно быть ясно в первую очередь самому автору. Потому что если не ясно, то получается сумбур. И вот здесь этот сумбур для меня сквозил настолько явно, что напрочь портил всё впечатление. Вот Дэвид. Он – герой слабовольный, легко подпадающий под чужое влияние. Дэвид в принципе по жизни никто – просто обеспеченный парень, которому не нужно работать, у него нет особых талантов или потребности себя в чем-то реализовать. Он даже не стремится прожигать жизнь в удовольствиях. Он просто ждёт, пока эта жизнь пройдет. 

Дэвид привык к этой своей депрессивности, к вечному сплину, который даже объясняется намеками на какую-то загадочную болезнь. Кстати, этих намёков и упоминаний в книге очень много, но это не мой любимый пазл – это пазл, в котором детальки обрезаны, и поэтому он никогда не сложится как надо, останется много пустот, и это, конечно, печально. Как будто тебе продали бракованную мозаику и надо как-то самому ее дополнять, дорисовывать, склеивать кусочки…

Дэвида мы поначалу видим исключительно плывущим по течению. Но когда перед ним встаёт выбор – либо Чарльз, либо Эдвард, – он сначала теряется, однако потом встряхивается. Ситуация, конечно, ещё усугубляется тем, что дедушка, узнав о незапланированных любовных похождениях внука, немедленно начинает вести свою игру. Он подсовывает Дэвиду отчёт, полученный от детектива, и в этом отчёте мы узнаём много интересного об Эдварде, причем такого, что знать совершенно не хочется. Здесь нас, конечно, настигает лёгкий приступ паранойи, потому что кому верить – вообще не понятно: то ли юному страстному Эдварду, предлагающему бежать в калифорнийский шелковый рай, то ли хитрому деду, который мог бы просто запретить безвольному внуку вообще выходить из дома, ан нет, создаёт у того иллюзию свободного выбора. И вот этот ход мне больше всего понравился, потому что тут есть как раз про личность, про самоосознание, про чувствование своих потребностей и разграничение их с тем, что тебе навязывают. Очень сложно, особенно будучи человеком слабохарактерным, понять, действительно ли ты любишь ту жизнь, к которой привык, или тебе просто внушили, что ты должен ее любить.

Часть вторая: кто все эти люди?

Во второй части «До самого рая» нас ждут уже знакомые имена: Дэвид, Чарльз, Эдвард… Но это совсем не те люди, которых мы оставили в первой части. Минул целый век, и все следующие главы – огромные, надо сказать! – мы будем старательно отыскивать связи с первой частью. Кто такой Дэвид-Кавика – внук Дэвида Бингема? А Чарльз? А Эдвард? Что это – переплетение реальностей или и в самом деле продолжение истории?..

Вы, наверное, ждёте, что я скажу, чем всё-таки закончилась первая часть? А ничем: мы оставляем героя на перепутье, его выбор ещё не сделан. И, возможно, именно поэтому во второй части так хочется искать связи с первой. Какие-то намёки на концовку, на то самое принятое решение… 

Если коротко о второй части «До самого рая». 1993 год, США. Молодой юрист Дэвид Бингем трудится в фирме «Ларссон, Уэсли» под началом своего босса – Чарльза Гриффита. Босса и по совместительству партнёра. Что-то знакомое? Возможно, стоит задуматься о преемственности поколений, о повторяемости историй через время? Здесь тоже есть дворецкий Адамс, сам Дэвид – выходец с Гавайев, кстати, – вполне может быть правнуком Дэвида из первой части, а Чарльз – каким-нибудь потомком того Чарльза… Автор намеренно повторяет имена, давая жирный намёк на связь. Только не все роли – те же самые. Девушка по имени Иден, например, уже не сестра Дэвида, а подруга – стремного вида азиатка, одевающаяся в мужскую одежду и даже рисующая себе усы карандашом. Так что если связь и есть, то она тоже какая-то альтернативная. 

У меня в детстве была книжка про Русалочку. Называлась она «книга-игра», и там в конце каждой главы можно было выбрать, как поступит героиня, а в зависимости от выбора предлагались разные продолжения: 1а, 1b и так далее. И вот эта история мне напомнила такую же книгу-игру. Мол, выберите финал первой части сами. Выбрали? А теперь смотрите, что из этого вышло.

Но это только на первый взгляд. Чем дальше читаешь, тем больше понимаешь, что роман «До самого рая» – точно не про связь поколений. Скорее, действительно про повторяемость историй и сценариев, каких-то паттернов. В этой части Дэвид – совсем не слабохарактерный паренёк, зато таковым в полной мере можно назвать его отца (тоже, кстати, Дэвида, да и вообще в его семье всех мальчиков зовут Дэвидами, и это прямо а-а-а, потому что вносит ещё больше путаницы!). Этот Дэвид сбежал со своей малой родины и порвал все связи с семьёй (хм, альтернативная версия Дэвида из первой части – того, кто сделал-таки выбор в пользу свободы?). Зато его отец всю жизнь проболтался как та самая субстанция в проруби и даже сына заделал исключительно случайно.

Вторая часть – это рассказы Дэвида о жизни с Чарльзом и письмо его отца. В письме отец говорит о том, как он жил до появления сына, что изменилось потом, как он пытался бежать из материнского дома и к чему это всё в итоге привело.

Что мне далось тяжелее всего в этой части «До самого рая» – даже не постоянное выпячивание однополых отношений, а та безнадёга и апатия, которые сквозили в истории отца Дэвида и его друга Эдварда. Это люди без цели и будущего – причём одни тщетно пытаются найти эту цель в чем-то странном вроде попыток бунта, другие даже не пытаются и просто сложа руки ждут… чего? 

Отец Дэвида стал для меня самой сложной фигурой: вот эти его загадочные припадки (вкупе с постоянными намеками на некую страшную болезнь, поражающую все население – когда каждый может умереть в любой момент; намеки, кстати, связывают нас с третьей частью, где миллионы людей погибают от пандемий), его полная неспособность противостоять властной матери, неумение взять в свои руки хоть что-то… Он полностью отдан течению. И хотя нельзя сказать, что особо страдает – у него есть чудесный сын, они обеспечены, – мне его жаль. Потому что это не жизнь, это бессмысленное ожидание конца. 

У отца Дэвида нет ни своих идей, ни желаний, ни целей, ничего нет. Он сосредоточен на сыне, но ничего для этого сына не делает, не стремится как-то улучшить мир вокруг. Все, что он может, – гулять с ребенком, причем это не прогулки отца и сына, это прогулки двух маленьких детей. И мне бесконечно жаль этого взрослого мужчину, которого его апатичность в конце концов доводит до инвалидности. Это очень и очень страшно. И как бы автор ни рисовала нам ужасы болезней в третьей части, для меня в книге страшнее всего был вот этот малозаметный кошмар единичного человека.

Читая письмо отца – огромное письмо, которое растянулось на половину второй части «До самого рая», ощущаешь просто невероятную тоску. Это чувство, что тебя затягивает в какое-то жуткое топкое болото. Только вообразите: взрослый мужчина средних лет, у которого было всё, чтобы чего-то добиться в жизни, просто позволял себе медленно умирать… Понимаю, что всё это сложно объяснить. Я лучше приведу несколько цитат, и вы поймёте.

Я вырвал тебя из дома, я разозлил мою мать, и ничего в конечном счете не поменялось – я по-прежнему ничего не стоил и был напуган, я не вырос из этих своих качеств, а, наоборот, врос в них, и они не то чтобы удерживали меня от того, чтобы стать кем-то иным, а наоборот, удерживали в моем текущем состоянии.

Ребенку ужасно осознавать, что его родитель слаб, слишком слаб, чтобы его защитить. Иные дети реагируют на такое с презрением, иные – как ты тогда – с сочувствием. Я думаю, именно в тот момент ты осознал, что ты больше не ребенок, что ты должен защитить меня, что мне нужна твоя помощь. Ты осознал, что тебе придется разбираться во всем самому.

Меня как будто доставили в Липо-вао-нахеле – а не то чтобы я сам отправился туда; меня просто туда поместили, словно некий ветер перенес меня через весь остров и швырнул под ветви акации. Моя жизнь и место, где я живу, стали мне чужими.

Тент раньше был потолком, а теперь стал полом, и я проводил на нем большую часть времени – спал, ждал, пока закончится день и начнется следующий. Иногда Эдвард пытался меня как-то растолкать, но это происходило все реже, и часто он исчезал как будто на целые часы или даже дни – мне все хуже удавалось следить за временем, хотя я и старался, – и я оставался один, дремал и просыпался, только когда от голода не мог больше спать. 

Часть третья: пояснительную бригаду!

Третья часть «До самого рая» напоминает «451 градус по Фаренгейту», «Мы» и «Эквилибриум» с примесью постапокалипсиса. Здесь все те же намеки на загадочную болезнь, но действие уже происходит в будущем – в конце XXI века. Какие-то военные, нехватка продовольствия, продуктовые талоны, специально отведенные часы для похода в магазин… Снова договорные браки, но уже не ради сохранения фамилии, а просто для размножения.

Эта часть построена достаточно интересно: сначала даже непонятно, какого пола здесь главный герой, но потом постепенно всё начинает выстраиваться. Чарли живёт в скромной квартире со своим мужем Эдвардом. Это очень странный брак, ведь они даже спят в разных постелях, но хотя бы этим странностям будет дано объяснение. Из-за болезни, перенесенной в детстве, Чарли теперь – человек с особенностями. Понимая это, дедушка подыскал для Чарли мужа, который не бросит и будет заботиться – но не из любви, а потому, что выхода нет.

Чарли грустит по дедушке, которого уже нет в живых. В свободные вечера не знает, чем заняться – то слушает музыку, то просто ждёт ночи. Но однажды находит конверт с записками, которые кто-то посылал мужу. И решает проследить, куда ходит муж в его свободные вечера… 

Загадка этих посланий, впрочем, решается весьма тривиально. Гораздо больший интерес представляют письма дедушки, которые тот писал своему другу Питеру, давно покинувшему страну. В этих письмах – вся жизнь Чарли, вся история жутких пандемий и создания нового государства, которое сейчас кто-то назвал бы фашистским. Тут уже поднимается проблема не равенства, свободы или выбора, а влияния человека на среду: все эти зоонозы, вызванные близким соседством с животными, страшные эпидемии с микробами, устойчивыми к антибиотикам, которые люди, опять же, бесконтрольно потребляли… А Чарли меж тем встречается с парнем по имени Дэвид…

Нагромождения

У меня в какой-то момент даже возникло ощущение, что я хочу взять бумажку и попробовать составить схему, кто из Дэвидов, Натаниэлей и Чарльзов кому кем приходится. Честно говоря, от обилия намёков и недосказанностей испытываешь лёгкое замешательство и хочется как-то разложить всё по полочкам. Свою роль играет и то, что в книге намешано очень много всего, очень много разных проблем сразу: тут и расовое неравенство, и пандемии, и взаимодействия людей с природой, и личные трудности, и проблемы богатых и бедных, и всё это в кучу, поэтому не знаешь, на чём тут делать акцент, на чём должен быть фокус. То ли на том, как пандемия захватывает мир, потому что люди так безбожно обходились с природой, то ли на этих несчастных Гавайях, которым никак не удавалось отстоять свою независимость, то ли на всех этих многочисленных неравенствах, которые упоминаются где только можно и как только можно, то ли на личных переживаниях каждого из героев, которые влюбляются, ищут или не ищут своё место в жизни, смиряются, пытаются что-то поменять или, наоборот, не пытаются, что-то новое в себе открывают… Такое ощущение, что автор решил в этой книге нарушить вообще все каноны, смешал много всего, дал всем героям одинаковые имена, и поди разберись, что происходит. 

Конечно, чтобы грамотно это сделать, нужно быть большим мастером, иначе книга превратится в нагромождение. И у меня, пока я читала, постоянно было ощущение, что «До самого рая» вот где-то на грани этого нагромождения и находится. Ещё чуть-чуть – и сорвётся в пропасть непонятности. Я до самой последней страницы не знала,  сложится пазл или мне всё-таки придётся чертить схему.

У каждой из трёх историй в этой книге – открытый финал. Читателю предлагается самому додумать, что же там дальше произошло, не получив при этом почти никаких подсказок. Если автор ставил себе цель заставить задуматься над прочитанным, то это, безусловно, получилось. Но ведь задумываться тоже можно по-разному. Можно размышлять о том, насколько правильно поступили герои, насколько верным был выбор, почему злодей выбрал сторону зла, почему добрый герой сдался и так далее. А здесь предлагается просто размышлять о том, выжил герой или нет, добился он вожделенного счастья или нет, вернее, даже так: не добился, а принесли ли ему это счастье на блюдечке? Честно говоря, это не то, над чем лично мне хотелось бы думать. Может, конечно, там где-то есть более тонкие намеки на исход, которые надо искать внимательнее, или вообще книгу стоит воспринимать исключительно аллегорически. Но тогда это точно не моё. Мне не очень заходит все с приставкой «пост-» – вот эта вся постирония, постмодернизм и прочее (постапокалипсис не в счёт!).

Есть, конечно, персонажи, чьё поведение заслуживает размышлений, но, опять же, всё впечатление портит смутная, смазанная концовка. Как будто «До самого рая» просто оборвали на середине, не дав даже намёка на то, чем же она всё-таки кончится, куда она склоняется, к хорошему или к плохому. Что-то похожее на намёк есть только во второй части, но и там всё настолько двусмысленно, что трудно однозначно утверждать. Добавьте к этому совершенно дикое количество намешанных вопросов о равноправии и неравноправии во всех его возможных видах: расовом, гендерном и так далее (да, я в третий раз это упоминаю, потому что бесит!) – и вы получите такую пёструю сборную солянку, что, наверное, всё-таки про эту книгу хочется сказать скорее: не рекомендую. Да, как ни странно.

Обещанные цитаты из «До самого рая»

Когда он был застенчивым школьником, не умел заводить друзей и одноклассники не обращали на него внимания, дедушка однажды объяснил ему, что казаться интересным человеком очень просто: надо спрашивать людей о них самих. “Люди обожают говорить о себе, – сказал дедушка. – Если какие-то обстоятельства заставляют тебя сомневаться в себе, в своем положении – хотя ты не должен, ты ведь Бингем и лучший ребенок на свете, – надо спросить своего собеседника что-то о нем самом, и он навеки уверится, что ты самый необыкновенный человек, какой только встречался на его пути».

Тогда завтра? – спросил Эдвард с такой откровенной страстью, что Дэвид – не привыкший к тому, что счастье другого человека зависит от его утвердительного ответа, – улыбнулся и кивнул.

Он с жалостью думал о бедном юном Джеймсе, чья жизнь теперь, как выразился Чарльз, стала совсем другой и которого вечно будет преследовать эта трагедия – он не виноват, но сам он никогда не поверит в это вполне. Он проведет всю свою взрослую жизнь в попытках искупить свою воображаемую вину или отрицать ее. Первый путь сделает его слабым, второй – озлобленным.

Дэвид, скажи мне: что толку в Свободных Штатах, если мы не можем быть поистине свободны?

“Тяжело расставаться с надеждой, – наконец ответил он. – Даже когда все кончено».

Ждать, что тебе когда-нибудь исполнится тридцать, не говоря уже о сорока или пятидесяти, было все равно что покупать мебель в дом, выстроенный из песка, – кто знает, когда его смоет волной, когда он начнет рассыпаться, оседать влажными комьями? Лучше спустить все заработанные деньги, доказывая себе, что ты еще жив.

Всегда стоит иметь близкого друга, которого ты слегка побаиваешься. Почему? – Потому что это значит, что у тебя есть кто-то, кто заставляет тебя жить сложнее, становиться в чем-то лучше, в том, чего ты больше всего боишься: ты стараешься ради их похвалы.

Человек – это худшее наследие, потому что человек непредсказуем по определению.

Но только к старости он поймет, что свободных людей не бывает, что знать кого-то и любить кого-то значит взять на себя долг их помнить, даже если они еще живы. Этой обязанности никто не может избежать, и чем старше ты становишься, тем больше жаждешь этой ответственности, даже если порой тебе от нее тошно, жаждешь знания, что твоя жизнь неотделима от жизни другого, что какой-то человек отмеряет какую-то часть своего существования от ваших с ним отношений.

Он понял, что больше всего людям что-то от тебя нужно, когда ты умираешь, – им хочется, чтобы их помнили, чтобы их утешили, чтобы простили. Им хочется признания и отпущения грехов, им хочется, чтобы ты помог им примириться – с тем, что ты уходишь, а они остаются; с тем, что они ненавидят тебя, потому что ты их оставляешь, и с тем, что они этого страшатся; с тем, что твоя смерть напоминает им о неотвратимости их собственной смерти; с тем, что им так не по себе, что они не знают, что говорить.

А когда я перестал притворяться, он уже умер.

Страх тех лет – страх сказать глупость, не найти нужных слов – не давал ему проявлять отзывчивость, и лишь много сожалений спустя он понял, что поддержка может быть любой, главное – ее предложить.

Ты пытаешься быть идеальным, но понятие об идеальности рано или поздно меняется, и ты понимаешь, что все это время стремился не к абсолютной истине, а к набору ожиданий, которые зависят от обстоятельств. Стоит оказаться за рамками этих обстоятельств, как ты оказываешься и за рамками ожиданий – и снова становишься никем и ничем.

Но знал я и то, что мое происхождение всегда будет важнее меня самого – собственно, только оно придавало мне хоть какую-то значимость. С какой стати им бы пришло в голову спрашивать меня?

Ребенок может быть один, но он не должен быть одинок. 

Защити его, говорил я себе, не вполне понимая, к кому, собственно, обращаюсь, – говорил, когда шел на работу, мыл посуду, принимал душ. Защити его, защити его. Защити моего сына. Это иррациональное действие. Но пока что оно помогало.

Изменения произошли. Как будто теперь связующей нитью между нами была не столько любовь, сколько стыд, наша отвратительная тайна, наше совместное деяние, жуткое и бесчеловечное.

Старинные книжки-раскраски малыша, куртки Натаниэля, для которых теперь слишком жарко, кастрюля, навеки опаленная многолетними следами подгорелой еды, – и я; все наслоения жизни Натаниэля и Дэвида, все, что оказалось ненужным.

Но иногда я думаю, что, может быть, ищу не завещание, а свидетельства о том человеке, которым я был до начала этого всего. Как далеко надо отойти в прошлое? До установления нынешнего государства? До того, как я ответил на первый звонок из министерства, когда меня спросили, хочу ли я стать “архитектором решения”? До эпидемии 56 года? Или 50-го? Еще раньше? До начала моей работы в УР? Сколько шагов назад надо сделать? О скольких решениях пожалеть? Иногда мне кажется, что в этом доме где-то есть тайник с такой бумажкой, на которой написаны все ответы, и что если по-настоящему верить, я проснусь в тот месяц или год, когда только начал отклоняться от верной дороги, и на этот раз сделаю все наоборот. Даже если окажется тяжело. Даже если будет казаться, что все неправильно.

Тогда я начинала раздумывать, не пойти ли на Площадь и не подождать ли, пока эта женщина снова подойдет ко мне, – не ради порошка, который заставил бы Дэвида влюбиться в меня, а ради другого порошка – порошка, который заставил бы меня поверить, что кто-то вообще способен меня полюбить.

Но мы все знаем, кто мы такие на самом деле. Мы выжили, потому что мы хуже, чем думали, а не лучше. Временами вообще кажется, что все оставшиеся – это те, кто был достаточно изворотлив, цепок, коварен, чтобы выжить. Я понимаю, что такое мнение – просто вывернутая наизнанку романтика, но иногда, стоит задуматься, мне видится, что это идеально описывает положение вещей: мы – остатки, отстой, крысы, которые охотятся за крошками прогнившей еды, люди, выбравшие жизнь на земле, а те, кто лучше и умнее нас, покинули землю ради какого-то иного пространства, о котором мы можем разве что мечтать, и открыть дверь туда, даже заглянуть одним глазком нам слишком страшно.

Мне было стыдно, потому что, хотя любить кого-то не стыдно – стыдно, когда совсем не любят тебя.