«Лабиринт для троглодитов»: эмпатия и человечность

Беда вся в том, что мы в ответе еще и за тех, кого приручили не мы.

«Лабиринт для троглодитов» — фантастическая трилогия Ольги Ларионовой. Включает три истории: «Соната моря», «Клетчатый тапир» и собственно «Лабиринт для троглодитов».

Первое, на что я обратила внимание, – как написана книга. Наверное, это как раз то самое, что бросается в глаза, когда ещё не знаешь ничего про сюжет, героев и прочее. Как автор подаёт нам происходящее, какой стиль он для этого выбрал. Я сейчас именно о форме, а не о творческой обработке идеи или сюжета (которые тоже можно повернуть под непривычным углом). 

«Лабиринт для троглодитов» очень образный. Нет, не так – он ОЧЕНЬ образный. Его нельзя просто читать как историю, как последовательность событий – текст приходится впитывать и пропускать через себя, чтобы вот эти набросанные автором образы сложились в картинку.

Из плошечки снова закапали тугие ртутные дробинки метрономного сигнала.

Примерно в таком стиле выдержан весь текст. Но интересно, что ключевые, знаковые мысли книги как будто на контрасте выражены очень просто.

Когда ты прав, это совсем нетрудно, но только в том случае, если знаешь, что от твоей правоты кому-нибудь и хотя бы через тысячу лет станет чуточку легче…

Вместе с тем сюжетно книга «Лабиринт для троглодитов» вполне понятная. Варвара Норега – молодой, подающий надежды, как сказали бы мы сейчас, специалист в области радиооптики и таксидермии. Да не простой таксидермии, а инопланетной. Ее отправляют с экспедицией на Землю Тамерлана Степанищева, попросту Степаниду или Степуху. Это эпоха великих планетных открытий, исследований космоса, «мирного завоевания» человечеством новых галактик. Старая добрая советская фантастика, сильно отдававшая для меня Стругацкими: где-то наивная, где-то недвусмысленно веющая «всеобщей дружбой народов» и шаганием советского космопионера по просторам Вселенной. Добрая и в целом светлая, хоть и с ноткой тревожности. А тревожность вот в чем.

Варваре, конечно, предстоит многому научиться: освоиться в обществе бывалых космопроходцев, привыкнуть к местной фауне и тэдэ, и тэпэ. Даже испытать сильные чувства к коллегам – как дружеские, так и более глубокие, чем дружба. Но тревога не по этой причине. Возникает она от того, что, собственно, составляет главную странность планеты (и Степухи, и еще одной, новооткрытой Чартарумы, куда Варвара отправится позже): от наследия более древней цивилизации. Эта самая цивилизация оставила на планетах свои следы, а может, даже и создала – в какой-то мере – животный мир Степаниды. Не зря же звери здесь так похожи на земных, пусть и в причудливых вариациях: перистые удавы, олени с кабаньими мордами, зеленые ленивцы… Вот только что-то где-то разладилось в управляющем центре. И осиротевшие звери льнут к космопроходцам, а будучи приласканными, больше не могут оставаться в одиночестве – и бросаются со скал… Синдром Лероя.

Еще больше интересного, а также доступ к книгам «в процессе» и уникальным материалам вы сможете найти в моем сообществе:

Также у меня имеется ТГ-канал, где есть то, чего нет больше нигде:

«ТЕРРАГОЛИКИ ВСЕХ СТРАН»

Степанида вообще производит впечатление покинутого дома. Хозяева уехали – навсегда – оставив полный двор домашних животных. И теперь бедолаги мечутся, ища тепла и заботы. Этакий неприкаянный зверинец.

На Чартаруме же все несколько жестче: местные австралопитеки едва дошли до стадии разведения огня, не брезгуют каннибализмом и в целом ближе к животным, чем к людям. Им еще предстоит научиться быть человеками, и не только по уровню развития техники, но и по отношению друг к другу. Дойти до той стадии развития, когда эмпатия перестанет быть пустым звуком. И тогда их ждет сюрприз, оставленный все теми же «хозяевами». А пока что аборигены коротают длиннющие сорокачасовые ночи в развлекательных лабиринтах, тоже заботливо созданных неведомой цивилизацией. Созданных, чтобы хрупкая местная полуразумная жизнь не канула преждевременно в лету, сдавшись бесконечным ночам…

Помните «эффект бабочки»? В «Лабиринте…» подобное явление описывается термином «уровень бабочки». Вмешательство, влияющее на ход истории. Но чем, как не искусственным заданием этого самого хода является строительство лабиринтов? Почему неведомые «хозяева» были настолько самоуверенны, что решили, будто имеют право помогать местной цивилизации, спасать ее? Или же они были не хозяевами, а все-таки создателями? Теми, кто занес семена жизни на разные планеты? Но что тогда помешало выбрать более приличные условия? Или это эксперимент? Вопросов много, ответов – гораздо меньше.

Между Степанидой и Чартарумой, кстати, есть связь. И там, и там «хозяева» оставили предупреждения: неразумные – не суйтесь! И там, и там людям угрожает гибель, пусть на Степухе она какая-то совсем уж неожиданная и чуть ли не глупая в атмосфере всеобщей привязанности и сияния, а на Чартаруме – закономерная и страшная. Рассчитывали ли «хозяева» на прибытие кого-нибудь извне или же надеялись только на зарождение разума в подготовленных ими условиях – еще один вопрос. 

Вообще у меня создалось впечатление, что «Лабиринт для троглодитов» – совсем не про инопланетные цивилизации и загадочных «предтеч». Она – про внутренний мир, про способность сочувствовать, любить, заботиться. Про важность понимания как функции разума. И отсюда новые вопросы: не затем ли «хозяева» так стремились этот разум развить, потому что в каком-то плане – глобальном, должно быть, раз уж там речь явно о цивилизации, значительно обогнавшей человеческую, – понимание и сочувствие очень важны? И не был ли синдром Лероя проверкой на Человечность – на способность заботиться даже о тех, кого приручили не мы?.. 

Здесь, что интересно, нет каких-то внутренних угроз: ни подлости со стороны коллег, ни затаенной злобы. Максимум – ревность, но и она не влечет за собой серьезных последствий. Все угрозы – исключительно внешние, обычно размытые и неясные, исходящие от непонятных объектов вроде квазиживых Золотых ворот. Может, дело в том, что люди уже и правда достигли той самой человечности, которая оставляет за порогом мелочные склоки? Миновали стадию троглодитства с ее обидками?

На поверхности — самые примитивные эмоции. Из них обида — простейшая. Так сказать, троглодит эмоционального мира.

Ну и, естественно, среди этих глобальных вопросов по-прежнему выделяется отдельная личность. Варвара, которая за время в экспедиции так и не научилась мягкости, оставшись «усатой коброй», все-таки через многое проходит и многое осознает. Ей предстоит столкнуться со смертью, с необходимостью выбирать между сиюминутным благом и перспективой, с нелегким погружением в себя и осмысливанием собственных переживаний. Она юна и по-юношески же восторженна, но при этом мудра и ответственна. И пусть автор приписывает ей «ведовское чутье», мне кажется, там нет никакой мистики (да, даже невзирая на редкую способность Варвары быть почти человеком-амфибией – она нэд’о, рожденная в воде, существо редкое и загадочное). А есть сочетание невероятной эмпатичности с наблюдательностью и чисто девическим умением подмечать, ощущать вроде бы незначительные, абстрактные мелочи, которые почему-то цепляют. Сначала цепляют, а потом складываются в картинку. Совсем как эта книга. 

Картинка, кстати, может быть разная. Можно крутить текст так и эдак, строя различные версии. Как с кубиками Лего: хочешь – сложи башню, хочешь – мост, хочешь – собачку. Эта открытость и многозначность, с одной стороны, тоже тревожила и напрягала – я все время ждала какой-то эпохальной развязки, масштабного открытия, но все великие находки остались какими-то «недооткрытыми», что ли. Поставили больше вопросов. Как у археолога, который нашел необычный черепок – не то кусок ночной вазы, не то кость пришельца. А с другой стороны подобное, безусловно, задевает и наводит на размышления. Не скажу, чтобы сильно затронуло – ночами я спокойно сплю, не мучаясь вопросами происхождения Золотых ворот, – но «Лабиринт для троглодитов» однозначно запомнился. Хотя и оставил ощущение, что читать его мне надо было лет на двадцать раньше… 

Цитаты из книги «Лабиринт для троглодитов»:

Вообще не бывает ничего безвыходного. Так говорят, когда имеется ограниченное число решений и каждое — хуже некуда.

Почему, почему, почему для того, чтобы стать счастливой, надо перестать быть самой собой?..

Нет, не получается у нее с обыкновенным человеческим счастьем. Где бы просто махнуть рукой и броситься ему навстречу, как в море с утеса; так вот нет, ей почему-то надо обязательно помедлить и призадуматься: не чрезмерна ли плата, когда за такое счастье надо обязательно поступиться частичкой себя?

Выбирая человека, выбираешь и его мир.

Так бывает: скажешь вслух и произнесенное выявляет ошибки того, что в уме казалось безукоризненно логичным.

Варвара уже давно заметила, какая большая разница в безмолвии южной и северной ночи. На севере все кругом засыпает, и ожидание звука в такой тишине не заставляет внутренне напрягаться, потому что прежде звука что-то мягко, лениво всколыхнется, а потом поползет и сам звук, вяло, словно отогреваясь на ходу, и к нему уже будешь готов; тишина же южной ночи наступает только перед бедой, и эта беда непредсказуема и всегда неожиданна, как зарница, и успеваешь только вздрогнуть и обернуться к ней лицом, а она уже пронеслась, опалив щеки, и канула в безвестность, чтобы породить другую беду.

Наверное, со стороны заметнее, когда человек что-то теряет.

Вода была почти непрозрачной и горькой — не на вкус, нет. Это было ощущение какой-то потери, словно в море чего-то убавилось. А, вот оно что: в море тоже пришла осень.

И тебя перестают понимать. И день не понимают, и два, и десять, и наконец наступает предел этому противостоянию всем и каждому. И остается вот так бежать к своему морю и чужому могильному камню.

Ведь и щенок может родиться с идеальным слухом, но он никогда не сочинит элементарного музыкального этюда…

Сюда она приносила камешки, окатанные морем, самые красивые, какие только выносила волна: опалово-молочные, крапчатые, яблочно-зеленые, — они грели ей руки и были удивительно неизменны и верны своей изначальной сущности. Море могло обглодать их до превращения в крошечные песчинки, но и тогда каждая осталась бы самой собой — молочно-белой. Крапчатой. Яблочно-зеленой.

Когда ты прав, это совсем нетрудно, но только в том случае, если знаешь, что от твоей правоты кому-нибудь и хотя бы через тысячу лет станет чуточку легче…

Беда вся в том, что мы в ответе еще и за тех, кого приручили не мы.

Ночью, да еще и под такими звездами, иногда человека касается приобщение к истине.

Существу, прибывшему на Большую Землю с планеты, где нет вулканической деятельности, извержение Этны наверняка показалось бы испытанием ядерного оружия…

Но девяносто девять этих врожденно-преданных человеку четвероногих аборигенов только сильнее завиляют хвостом, когда их погладишь, а вот сотый — тот, захлебнувшись от восторга и нежности, помчится за тобой следом и, безнадежно потеряв тебя из виду, разобьет себе голову о первую попавшуюся скалу.

В нашем море, как и во всей Степаниде, что-то бесовское. Только каждый видит это «что-то» по-своему.

А вы читали эту книгу? Поделитесь мнением, мне интересно! А если хотите получать уведомления об ответах, поставьте галочку «Поделиться с друзьями» =)