Мы будем вечно идти к своей цели…

Было время, когда он смотрел на часы. Когда-то очень давно, может, в другой жизни. А может, во сне. Он и сам уже точно не знал. Все дни были одинаковы в бледном свете неоновых ламп, который чуть-чуть приглушался только после сигнала отбоя. Да и вид, открывающийся из иллюминаторов, тоже всегда был одинаковым — черная пустота космоса с холодными звездами. Он не помнил, давно ли перестал находить удовольствие в их созерцании. Не знал, почему его часы, которые он всегда носил на руке, теперь лежат на полке и покрываются слоем поистине космической пыли. Единственным, что он знал точно, было его имя на привинченной к комбинезону металлической пластине. Инсан Сэмпл [1]. Буквы еле угадывались на стертой тусклой поверхности, но в память они врезались куда прочнее.

Его память была странным, хаотичным скоплением идентичных образов дней, людей, бесконечно повторяющихся звуков и даже запахов. Парадоксально, но он не мог разложить все это по полочкам. Отсутствие каких-либо происшествий, могущих послужить «метками», сделало его прошлое однообразной серой массой. При любой попытке структурировать ее масса ускользала сквозь пальцы. И только день за днем в нее вплеталось настоящее, меняя свое название и суть.

Ему мог бы помочь календарь, но на корабле их не было. Никогда. Единственный полумифический обратный счетчик был якобы заложен в управляющий компьютер и синхронизирован с курсом. По прибытии к конечной точке отсчет времени должен был завершиться, давая старт следующей части программы полета. Какой именно и в чем она состоит – не знал никто, кроме капитана. От счетчика зависела возможность корабля двигаться дальше, и вносить какие-либо изменения в программы компьютера запрещалось под страхом смерти. Приказ капитана. 

Бумажные календари и любой подсчет дней тоже были запрещены. Еще один приказ – каждый на корабле знал, что лететь предстоит долго. Очень долго. Подсчет пройденных дней мог сильно подорвать моральный дух команды – так, по крайней мере, значилось в тексте приказа. 

От счета времени остались только дни недели, необходимые, чтобы составлять график смен. А еще часы. Электронные часы в каждом коридоре, в каждой каюте, на самом видном месте. Они никогда не останавливались, и все были синхронизированы с точностью до секунды. Но, несмотря на это, члены экипажа носили на руках самые обычные механические часы, словно у каждого было свое собственное время, которое непрерывно сверялось со временем корабля. Оно было единственным настоящим капитаном.

Обратный счетчик не проявлял себя никак. Собственно, его даже никто не видел. Единственным сигналом того, что корабль движется, был легкий гул двигателей да еле заметная из-за своей привычности вибрация. Регулярно звучала сирена, и цвет световых панелей изменялся на тревожно-красноватый. Протяжные завывания длились около полуминуты – ровно столько отводилось на то, чтобы успеть добраться до ближайшего кокон-кресла. Сурового вида конструкции с мощными компенсаторами перегрузок и авто-ремнями имелись в каждой каюте и коридорной нише. Никому не улыбалось оказаться во время прыжка вне такого кокона – прецеденты уже были. Член экипажа, печально известный как Сплюх, умудрился проспать истошно воющую сирену. То, что осталось от Сплюха, вместе с отвинченной койкой завернули в полипластик и вынесли в шлюз. Через толстый дверной иллюминатор команда наблюдала, как страшный сверток медленно выплывает в раскрытые створки. 

Сплюха помянули, его каюту опечатали. В разговорах старались эту тему обходить. И спать стали куда более чутко. На всякий случай – все в тех же коконах вместо обычных коек. 

Постепенно экипаж научился высчитывать примерное время очередного прыжка. Привыкал к вою сирены и монотонному голосу обратного отсчета. Привыкал терпеть жесткий захват ремней и ждать, пока корабль не перейдет в гиперпространство… Пока гул двигательных установок не станет, как обычно, ровным и усыпляющим… Пока не зевнешь во весь рот, не потянешься и привычно не позавидуешь тем, у кого прыжок пришелся на время сна… А, выполнив все это, можно идти работать дальше.

Привычно пнуть ногой неторопливо расходящиеся створки и выйти раньше всех, чтобы насладиться хотя бы минуткой относительной тишины и покоя. Пройти по пустым коридорам, мимо кают, мимо вечно запертой двери, над которой постоянно горит красная лампа, мимо мостика, где тоже нет никого…

Он не поверил своим глазам. На мостике всегда, всегда кто-то есть.

Шокирующий своей непривычностью вид пустого помещения привел его в замешательство, и несколько секунд он стоял, не в силах сдвинуться с места, тупо разглядывая приборы. Потом вошел. Оглянулся по сторонам и нетвердым шагом приблизился к компьютеру. С третьей попытки ему удалось ввести свой личный код и получить доступ к системе связи.

Его голос разнесся по всему кораблю. Голос, вначале призывающий откликнуться хоть кого-то, а потом, со все нарастающей тревогой, просто и отчаянно, не скрывая страха, зовущий на помощь.

Он переключился со внутренней связи на внешнюю и увеличивал диапазон частот до тех пор, пока не достиг максимума. Но так и не услышал ничего, кроме тишины.

Тишина оглушала его. Казалось, разом исчезли все звуки, которые раньше не умолкали ни на секунду. Гул двигателей, шорох неплотно закрепленных пластиковых панелей, едва слышно трущихся друг о друга. Он вдруг вообразил, что даже часы перестали тикать, хотя, конечно, электроника никогда и не издавала тиканья. 

Несколько долгих минут он просто сидел и смотрел на мониторы. Потом, словно в полусне, встал и пошел бродить по кораблю, будто еще надеясь кого-нибудь встретить. Он боялся признаться себе, боялся даже мысленно произнести страшную правду.

Его внимание привлекла та самая запертая дверь — лампа над ней сменила цвет на зеленый. Он повернул ручку и толкнул дверь — она открылась, впуская его.

Он поймал себя на мысли, что никогда раньше не представлял себе, что может быть за этой дверью. Даже опечатанная каюта Сплюха вызывала больше интереса, хотя он прекрасно помнил ее внутреннее устройство. А запертая дверь с красной лампой словно была всегда, и никого не волновало, что там внутри. Просто дверь и просто лампа. Так было и так будет. Но порядок вещей каким-то жутким образом нарушился, и вот дверь открылась. И что-либо воображать было уже поздно — глупо гадать, когда узнал правду. Помечать мечты задним числом — дело бессмысленное.

Поскольку у него не было никаких предположений, реальность его не могла разочаровать. Он просто принял как должное все увиденное — крошечную комнатку, где на полках вдоль стен лежат диски и даже — о, седая старина! — пыльные бумажные книги. Инсан поворошил диски — ни на одном не нашлось опознавательных знаков. Одинаковые серебристые кругляшки, припорошенные пепельным слоем. Сунув парочку в карман, он наклонился и стал рассматривать книги. Те представляли куда больший интерес — часть из них оказалась не чем иным, как дневниками. Имя на дневниках не стояло — пожелтевшие тетради в твердых обложках были просто пронумерованы и свалены кучей в углу одной из нижних полок.

Пожав плечами, Инсан прихватил тетради и вернулся на мостик. Уселся в пустующее кокон-кресло и раскрыл первую.

В глаза бросились непривычные рукописные строчки. По счастью, почерк был разборчивым, и Инсан погрузился в чтение.

«… Сегодня исполняется год с того момента, как наш корабль покинул Землю. Точнее, я неверно выражаюсь — не наш, а мой корабль. Целиком и полностью он — мое детище. Я через многое прошел, добиваясь независимости этого эксперимента. Это было даже сложнее, чем построить сам корабль и собрать команду. Но нет смысла тут описывать процесс — понять это можно, только испытав самому. Я искренне желаю каждому пройти через такое, чтобы познать настоящее счастье достижения цели. Но постройка корабля и формирование экспедиции, конечно, сами по себе еще не были конечной целью.

Я снова возвращаюсь к мысли, которая не дает мне покоя большую часть жизни. С каждым днем она появляется все чаще и все настойчивее зовет. Зовет сделать то, что может принести мне либо вечное счастье, либо сильнейшее разочарование. Никогда особо не любил риск… Но иногда без него не обойтись. Пока я могу бороться с этой мыслью, у меня есть время все просчитать. А там… там увидим.»

Следующие несколько страниц были посвящены рассуждениям о достоинствах и недостатках корабля, местами их сменяли описания космических красот. Инсан пролистал все это, особо не вчитываясь. Его внимание привлек небольшой абзац, взятый в кривоватую рамочку.

«… Каждый день нашего путешествия доставляет мне невыразимую радость. Никогда в жизни я не был так счастлив, как сейчас. И дело даже не в том, что впереди меня ждет открытие, которое принесет славу, деньги и прочее. Все это здорово. Я должен бы гордиться тем, что мы – первая экспедиция, которой поручено достичь невероятной далекой звездной системы, где неусыпное око земных ученых сумело углядеть возможность жизни. Какой же одинокой должна быть эта жизнь… И я действительно горжусь – горжусь тем, что именно мы развеем это одиночество. Гордость переполняет меня, несмотря на актуальные трудности и возможные опасности, ждущие нас там. Но и это еще не все. Само ощущение ожидания этого события… Того, что моя жизнь не напрасна… Нет, не так… Ждать, зная, что ждешь не зря — наверное, это лучшие слова, которыми можно описать мои чувства. Понимать, что ожидаемое свершится…»

Инсан медленно закрыл тетрадь. Читать было трудно. Но и не читать он почему-то не мог. Слова, казавшиеся такими знакомыми, острой бритвой вспарывали разум.

«…Судя по моим расчетам, корабль достигнет намеченной цели через пять месяцев. Осталось всего сто пятьдесят дней будоражащего ожидания… Двадцать недель сладкой дрожи предвкушения… Мысль, а, точнее, сомнение, не оставляет меня ни на мгновение, и я уже не способен отогнать ее этими записями. Временами мне кажется, что мой рассудок помутился, настолько сильна борьба между этим сомнением и тем, что ведет меня к цели… но что это — то, что ведет?.. Я не могу найти точные слова, чтобы описать его. Наверное, это долг — на карту поставлены большие деньги и то, что куда важнее денег — честь и мое имя как ученого, моя репутация отличного капитана… человеческие жизни, в конце концов, а ведь это превыше всего… Хотя, в сущности, что есть все перечисленное? Не более, чем мгновение в вечном пути времени и истории. Все — от рождения до смерти, от слабой улыбки до величайшего счастья, от сильнейшей любви до неприязни, от боли в мышцах до мук сердца, от черного и белого, от ново…»

Как ни старался Инсан разобрать зачеркнутые слова, но не смог. Полторы строчки остались для него тайной, хотя их смысл угадать было нетрудно. В общих чертах.

«… суть лишь секунды, лишь ничто… меньше, чем ничто. Древнее, как сама Вселенная, ничто. Однако я повторяюсь… Я по-прежнему веду корабль намеченным маршрутом, но с каждым днем делать это становится все сложнее. Я подолгу сижу перед приборами, и зачастую мне приходится сжимать кулаки до боли, чтобы удержаться от смены курса. В те минуты, когда я нахожусь в рубке, сомнение захватывает меня целиком, в отличие от остального времени. Я подумываю о том, чтобы препоручить управление моему первому помощнику, но что-то не дает мне этого сделать. Я полностью ему доверяю, мы вместе не первый рейс, но… Но вся эта экспедиция целиком и полностью — мой проект, и управлять им могу и должен я — и только я. Слишком много всяких «но» на страницах этой тетради… Почему я пишу от руки? Наверное, устал от мониторов и клавиатур, а еще — потому, что они бы напоминали мне о рубке и приборах в ней, в которых, кажется, и поселилось это самое Сомнение. Теперь оно Сомнение с Большой Буквы. И, прежде чем пойти спать, хочу добавить еще одно — теперь я вспоминаю, что подобные мысли посещали меня и ранее, дома, и еще в космошколе….»

Между датой на последней странице тетради, и самым близким к ней числом из найденных в других дневниках, была разница почти в месяц. Двадцать четыре дня. Возможно, существовала еще одна тетрадь, но либо была уничтожена, либо просто лежала где-то в другом месте.

«…Мы будем вечно идти к своей цели…

Это старая песенка, ее пели еще в те времена, когда для полетов на большие расстояния экипаж приходилось погружать в криогенный сон. Я не помню ее целиком, лишь эту первую строчку, но мне достаточно. Я напеваю песенку про себя, потому что не хочу, чтобы кто-то из окружающих услышал и узнал, или хотя бы заподозрил, насколько все изменилось. Однако, по-видимому, они и так уже что-то замечают… Хотя бы то, что мое настроение больше не меняется, оно стабильно хорошее вследствие того, что сомнение (теперь уже с маленькой буквы) покинуло меня. Я освободился, я проложил себе дорожку к счастью. Я пью радость большими глотками, глядя на звезды за иллюминатором. Рисунок созвездий периодически повторяется после серии прыжков, но он не надоедает. Он никогда мне не надоест. До самой смерти.»

А мне надоел, подумал Инсан, внезапно понимая, почему так давно не смотрел на звезды. Даже самое прекрасное, даже пресловутые огонь и вода, могут в конце концов наскучить. Даже самый любимый человек способен стать обузой. Если больше ничего нет. 

Он встряхнулся, переворачивая страницу, и, пока лист медленно падал, выпущенный из пальцев, огляделся вокруг. Все оставалось таким же молчаливым, строгим и холодным. Корабль точно так же продолжал вечное движение к недостижимой цели. И прошлое Инсана было все тем же сплошным облаком серой мути.

«… Еще когда я только мучился Сомнением, пытаясь решить, что делать, я осознавал, на какой риск иду. И дело тут совсем не в том, что перемена курса погубит мой эксперимент. И не в том, что экипаж, узнав о ней, поднимет бунт. Да даже и не в том, что я умру, так и не завершив дело всей моей жизни. Смерть в вечном сладком ожидании пленяла меня; мысли о бесконечном упоительном томлении затуманили мой рассудок настолько, что я упустил из виду самое главное — то, чего я буду ждать. Если нет конечной цели, нет и смысла ее ожидать. Если ты знаешь, что человек не придет на встречу, ожидание становится бессмысленным и нелепым… разве что ты можешь слепо верить в чудо. Но это не тот случай…

Никакого чуда тут нет и быть не может. Глупец, я сам лишил себя того, ради чего совершал этот поступок… Я должен был мыслить логически, уцепиться за последние проблески разума, да хоть поделиться с кем-то!.. Уж лучше бы мне осталось несколько дней настоящего счастья, чем вечная унылая череда лет, наполненных осознанием их бессмысленности. Я ощущаю, как время уходит в никуда, подсмеиваясь надо мной — человеком, попытавшимся одурачить его, но обманувшим себя. Законы мироздания не нами придуманы и не нам их менять… довольно…»

На последующих трех страницах Инсан увидел странные, на первый взгляд не имеющие смысла рисунки. Крошечная точка, поглощаемая оскалившейся в ухмылке пастью. Кружок, от которого идет стрелка к чему-то вроде черной ямы. Перечеркнутые волнистые линии и рядом с ними – немыслимая фигура, создающая впечатление, будто художник просто бездумно водил ручкой по листу. Еще один кружок, закрашенный почти полностью — чистой оставалась только небольшая часть. На этой части было нарисовано жирное многоточие.

Эти и подобные символические картинки почему-то утомляли, несмотря на их простоту, и Инсан поспешил пролистнуть дневник дальше. Но больше в тетради ничего не было — только пустые желтые странички. Зато в двух оставшихся дневниках нашлось еще много разных рисунков, которые, впрочем, объединяла все та же невнятность, и при взгляде на которые становилось ясно — их рисовал человек не в себе. Записей здесь было всего ничего, в основном они состояли из одного-двух предложений — какие-то мысли, обрывки диалогов – к кому в них обращался автор, оставалось неизвестным.  

Инсан собрал тетради, сложил их аккуратной стопочкой на плоском подлокотнике кресла и вышел. Какое-то время он бесцельно слонялся по коридорам, пока чувство увидеть хоть кого-то — всего одного человека, больше не надо! — не стало таким нестерпимым, что он готов был кричать. Но почему-то не мог. В его мозгу вспыхнула новая мысль, буквально превратившая его в лишенную воли неподвижную статую. Мысль затмила даже ужас одиночества посреди пустоты, в брошенном громадном корабле, несущемся по кругу. Он не способен был уже не только кричать, но и двигаться, дышать и даже моргать.

— Я сам этого хотел…

Слова вырвались непроизвольно. Он знал, что их услышат только стены. 

Он мечтал об одиночестве, устав от бесконечной сутолоки корабля, от одних и тех же лиц, от круговерти серых дней. Мечтал о покое и тишине, как капитан мечтал о вечном движении к цели, забыв о том, что этой цели больше нет…

Они оба попались в ловушку недальновидности.

Инсан попытался отмахнуться от этой мысли, как капитан отмахивался от своего Сомнения, но мысль прочно опутала его мозг, мешая сосредоточиться на чем-нибудь, кроме нее самой. Он лихорадочно цеплялся за последние разумные предположения. Экипаж покинул корабль, пока я спал? Они разгадали новый курс и ушли в спасательных шлюпках? Но почему оставили меня? И куда тут можно уйти? Мы за сотни световых лет от дома… Это гибель… 

Это гибель, стучала в висках кровь, бешеным набатом разносясь по телу. Его лихорадило, в глазах начало темнеть. Он старался пошевелиться, сдвинуть хоть немного ногу, да просто сделать вдох. Он ощущал, что ему не хватает воздуха. В груди все сжалось, глаза застлало пеленой. 

Он понял, что падает, но боли от удара об пол не было. Наоборот — он осознал, что лежит на чем-то мягком, похожем на корабельную койку. Перед глазами кружились какие-то лица, часть из них он помнил — его коллеги, такие же, как он сам, обреченные на гибель в вечном полете по кругу. Он хотел сказать им об этом, но его рот и нос закрывал плотный пластик.

Лица вокруг постепенно приобретали четкость. Инсан слышал звуки, но не мог понять, что говорят эти люди. Он наконец-то сумел моргнуть и шире открыть глаза, а спустя секунду — пошевелить рукой. При этом люди заметно оживились. Пластик, оказавшийся кислородной маской, убрали, и Инсан сделал вдох. Выдох, еще вдох и еще выдох.

— Измените курс…

Двое, склонившиеся над ним, переглянулись. Остальные взволнованно переспрашивали, что он сказал. Услышав фразу от сотоварищей, недоуменно улыбались.

— Измените курс корабля, иначе мы… — Инсан запнулся, поняв, как нелепо звучат его слова. В толпе он приметил молодого человека. Младший лейтенант, которого Инсан знал как разумного и хладнокровного астролетчика. — Рикрис, подойдите…

Молодой человек приблизился и наклонился к койке.

— Рикрис, принесите мне тетради из рубки.

— Тетради, сэр?

— Они лежат в рубке на кресле. Принесите их.

— В рубке нет никаких тетрадей, сэр, — лицо Рикриса сохраняло положенное по уставу спокойное выражение.

— Нет тетрадей… — машинально повторил Инсан. Внутри снежным комом нарастало беспокойство, — ну хорошо… — его мысли путались, — Рикрис, вы знаете каюту, над которой всегда горит красная лампа. Я вам доверяю. Найдите код к замку — поройтесь в старых отчетах, в записях бортжурнала. В крайнем случае — вырежьте дыру в двери! И проберитесь внутрь… Там найдете полки… на одной из них тетради. Пролистайте их и найдите координаты. Мы идем неверным курсом… Рикрис, вы слушаете? Вы сделаете это?

— Курс не может быть неверным, сэр, — голос Рикриса звучал твердо и абсолютно уверенно. 

Внутри Инсана что-то дрогнуло.

— Капитан изменил курс… тайно, — последнее слово прозвучало жалко и беспомощно.

— Капитан, сэр? – с лица астролетчика будто разом слетела спокойная маска, брови непроизвольно поползли вверх, широко распахнувшиеся удивленные глаза вперились в Инсана, нарушая все уставы.

— Я прошу вас, — почти прошептал Сэмпл, чувствуя, как силы стремительно покидают его, — это важно…

— Да, сэр. Это важно. — Голос Рикриса вновь зазвучал твердо и хладнокровно – молодой человек снова взял себя в руки, — я понимаю, сэр.

Он выпрямился и вышел из каюты, несколько человек последовали за ним. Врач подошел к Инсану, просмотрел показания приборов, нажал несколько кнопок, увеличивая подачу кислорода, и тоже удалился. Через пару минут, когда каюту покинули и все остальные, Инсан с трудом сел на койке и обхватил голову руками. Он больше не думал ни о капитане, ни о курсе, ни даже о том, выполнит ли молодой Рикрис его просьбу. Не размышлял о том, куда таинственно исчезли члены экипажа и почему они вновь вернулись. Ему и в голову не пришло задать этот вопрос. Он думал о себе. О собственной участи. Как жить, когда исполнение мечты не принесло ничего, кроме страшной боли? За что цепляться, как отыскивать новую цель?..

Цель — это слово снова вернуло его мыслями к капитану. Он вдруг понял, что капитан был для него чем-то вроде вечно запертой двери с красной лампой. Инсан не знал о капитане ничего, кроме наличия нескольких приказов от его имени. Не знал и не хотел знать. Никогда до сегодняшнего дня. И он впервые задумался над тем, что случилось с этим человеком. 

Инсан ясно и четко представлял себе возможный ответ на этот вопрос, а заодно и на свой собственный. Ответ – решение проблемы. Он задумчиво смотрел на датчики, опутавшие руки, на прибор перед ним, тихо моргающий зелеными огоньками.

Нет счастья.

Нет конца.

Нет нового.

Инсан так сильно стиснул руками виски, что застонал от боли. Он не знал, что делать. Он не хотел жить. Он не желал умирать. Разум твердил ему, что все бессмысленно, но вопреки этому страшному голосу в нем упрямо жила нелогичная маленькая надежда. В воображении он находил сотни способов утоления свой боли и знал, что ни один из них не является подлинным «лекарством». Он запутался. Мысли крутились в голове с бешеной скоростью, но он все равно успевал их понять, все до единой, и это мучило его, как мучили бы тысячи голосов, кричащих в уши, дающих советы, обвиняющих и утешающих одновременно. Инсан еще сильнее сжал виски.

— Довольно!

Он резко опустил руки. На крик прибежали двое врачей и один из сотоварищей Инсана. Сэмпл посмотрел на него.

— Я…

Он не знал, что еще сказать. Все мысли, мучавшие его, не облекались в слова, уплывали, размазывались, растекались. 

— Я… — снова повторил он еле слышно, — капитан…

Нет, не то, не то хотелось выразить, не об этом хотелось кричать, но горло издавало только слабое сипенье. Уголком разума он еще осознавал, что его поймут неверно. И не мог ничего сделать. Он чувствовал, как по венам разливается успокаивающее, баюкающее тепло. Ощущал слабый запах лекарства. Он поддавался лживому покою, слушая собственные мучительные, медленные стоны, не успевающие за мыслями, которые обгоняли реальность. Кто виноват, что время идет так медленно, что секунда тянется так неторопливо?.. Не спеша и неумолимо… и — о боже, неужели?!.. — бесконечно?..

— Ии… иис… — просипел он, чувствуя, как склеивает веки. Вялая рука упала на койку. 

*** 

— Мы будем вечно идти к своей цели, — немелодично звучал голос из динамиков. – Мы будем вечно идти… 

Корабельный врач нажал клавишу, останавливая запись. Со щелчком привод выплюнул потускневший старый диск, принимая взамен такой же. 

— … этого хотел… О боже, я сам!.. – динамики зашипели, послышалось тяжелое дыхание, — я мечтал о бесконечном наслаждении… но я забыл, что цели больше нет!.. О господи, программа! – динамики разразились скрежетом и яростным стуком. – Нет, нет, нет… — бормотал все тот же голос, перекрывая лихорадочный треск нажимаемых клавиш, — поправить нельзя… сброшено… столько жизней… я сам задал параметр невозвратности, о боже, милостивый, я сам!..

Динамики выплюнули несколько неразборчивых фраз и отчаянное рыдание. 

— Не та мечта… — жутко, пронзительно скулил в тишине каюты плачущий мужской голос, — не та цель, все не то… чего же я хотел… почему не понял… почему другие должны отвечать за меня?!

Последний крик перешел в протяжный стон. Он длился и длился, заполняя пространство – казалось, этому стону не будет конца. Врач уже потянулся к клавише выключения, как в завывания вклинился еще один голос.

— Капитан? Сэр?

Наступившая внезапно тишина показалась оглушительной.

— Сэр? – настойчиво повторил записанный голос. 

Щелчок. Глухой стук чего-то упавшего – тяжелого, мягкого. Шипение гидравлики. 

— Кислород, быстро!

Врач узнал собственный голос, вклинившийся в шум других голосов. Шуршание, клацанье, попискивание, шорох расходящихся дверных створок. Ровный гул приборов, на какую-то секунду – тишина.

— Он приходит в себя!

Тяжелый, с надрывными хрипами вдох. Выдох. Еще вдох. Выдох.

— Измените курс…

Снова тишина, недоуменные едва слышные перешептывания.

— Измените курс корабля, иначе мы…

---

[1] Insan (тур.) – человек. Sample (англ.) — образец.

ВСЕ РАССКАЗЫ ВНЕ ЦИКЛОВ >>>

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: