II. Maleficia vs Metallum. Глава 10

Maleficia vs Metallum (лат.) – колдовство против металла.

Шум за окном разом вернул бывшего инквизитора к действительности. Сердце гулко стукнуло в груди, и на втором ударе Ингер уже распахивал дверь… чтобы увидеть, как качаются ветви бузины за хлипким плетнём. Он постоял так, глядя на колыхающиеся листья. Лёгкий ночной ветерок приятно охлаждал голову.

За ним пытались следить. Не слишком-то ловко – но соглядатай оказался на редкость проворным. Кто-то из местных?.. Но зачем? Жители знают, кто он такой. Готтшальк старался не высовываться с тех пор, как из официального представителя Церкви превратился в волка из стаи, на которую епископство смотрело сквозь пальцы. Но стая уже заслужила себе определённую славу. Вольных охотников уважали, но ещё больше их боялись. Ремеслом такого человека был поиск ведьм, и от успешности поиска зависело, будет ли охотник сыт и будет ли набит его кошель. Стоило ли удивляться, что хорошие ищейки никогда не голодали. Конечно, за их спинами не стояла Церковь, и ремесло охотника оказывалось сопряжено с массой опасностей – горожане и крестьяне боялись и уважали его до тех пор, пока поиск ведьм не затрагивал их самих или их многочисленную родню. И с какого-то момента становилось ясно, что зарвавшегося охотника проще убить, чем трепетать перед ним в страхе подобно тому, как трепетали они перед инквизитором, за которым стоял Священный трибунал и, опосредованно, сама Римская курия.

Но Ингер видел в этом преимущество для себя. Он больше не был подотчётен епископу и Его Святейшеству. Он вёл свой собственный поиск, собирая доказательства не ради имущества жертвы и даже не ради наград, хотя за поимку ведьм платили щедро. С того момента, как в лачуге колдуна он услышал простые вопросы, на которые не смог ответить, его усилия сосредоточились на поиске этих ответов – на поиске того, что могло бы указать на его прошлое.

Как и прежде, нечто приходило к нему в виде смутных образов, теней, что маячили перед глазами, неуловимых картин, что исчезали, лишь только он пытался бросить на них взгляд. Как и прежде, нечистый старался таким образом совратить его, сбив с истинного пути. Годы на службе у Церкви вплавили в его разум простую логическую связку – всякое чудо, не идущее от бога, есть зло. Но где-то в дальнем уголке сознания зарождалась всё же безумная мысль – что, если это не просто видения? И он искал – то, что могло бы дать ему хоть крупицу сведений о его прошлом. Искал неустанно, денно и нощно – ведьм и колдунов, еретиков и пособников дьявола, всех тех, кто мог бы обладать знаниями о нём или о том, как эти знания добыть. Увы, за исключением Нахтрама, ему встречались лишь глупцы, что шли на костёр, готовые сознаться в чём угодно, готовые лгать и предавать, но не стоящие и дуката.

Подобные старому колдуну – умельцы и учёные, отдавшие жизнь не вере, но работе разума – могли скрываться среди массы отступников-простецов. И их умения, будучи явленными людям, превратили бы умельца в глазах толпы в колдуна, как превратили бы Нахтрама, решись он выйти из тени. Потому-то учёный старик, пойдя на добровольные лишения, всю жизнь провёл в глуши – и на прощание так просил Герхарда-Ингера скрывать свою новую руку. Тогда, в тесной задымлённой лачуге, жизнь инквизитора Герхарда Эгельгарта окончательно завершилась, чтобы дать рождение Ингеру Готтшальку – вольному охотнику на ведьм, ведущему свой собственный, отличный от других, поиск.

***

Следующим днём, делая вид, что пристально изучает землю на месте исчезнувших домов, охотник прохаживался туда-сюда по пустырю, поглядывая на дорогу. Солнце стояло в зените, припекая макушку. Затянутая в перчатку правая рука покрылась липким потом.

Ингер перебирал камушки, надеясь обнаружить ещё что-нибудь, похожее на найденный им обломок, когда в деревню с полей потянулись крестьяне. Тоненький людской ручеёк тёк спешно и молча – жители были напуганы, прятали глаза, завидя фигуру охотника, торопливо ныряли в свои дома.

Та, кого он ждал, показалась одной из последних. Всё то же простое платье, покрытая лёгкой косынкой голова, упругая походка – лишь чуть больше тяжести стало в поступи, чуть ниже к земле опустились плечи, склонилась некогда гордая голова…

Он проводил её взглядом. Она не обернулась – лишь цепочка следов осталась в горячей пыли. Открылась и затворилась дверь, и жаркий ветер донёс до Ингера запах трав.

Через мгновение он был уже там – без стука распахнул створку, ворвался в прохладный полумрак. Глаза, ослеплённые солнцем, ещё не видели, но губы уже ощущали – жаркое, влажное, живое тепло, и по мокрым от пота плечам скользили знакомые сухощавые пальцы.

– Ну-ну, – шепнул он, как только смог говорить, – Хель, тише, тише…

– Пресвятая матерь, ты жив, жив… – бормотала знахарка и вновь и снова ощупывала его, будто не веря, что перед нею не призрак.

– Я жив благодаря тебе и Нахтраму, – Ингер потянулся к оберегу на шее, – возьми. Я обещал вернуть его тебе.

Хельтруда судорожно сжала оберег.

– Когда ты появился, – проговорила она, – я решила, что мой разум помутился от ожидания… Человек с твоим лицом и твоим голосом, носящий чужое имя…

– Герхарда Эгельгарта больше нет. Инквизитор-отступник год назад погиб в казематах Дармштадтского замка, – охотник усмехнулся уголком рта, – вместо него появился Ингер Готтшальк – охотник на ведьм. И ему небезопасно оставаться здесь, так близко от места гибели бедняги инквизитора. Небезопасно это и для всякого, кто будет связан со мною. Я целый год провёл, изыскивая пособников и пособниц нечистого, и ожидая, когда забудется та история в Дармштадте – чтобы не подвести под подозрения тебя, когда вернусь.

– Так ты ждал?.. – глаза Хельтруды продолжали жадно обшаривать фигуру Ингера.

– Да. Хель, моё ремесло – поиск и возвращение в лоно Церкви заблудших душ, но отнюдь не этот поиск привёл меня сюда вновь… – он запнулся.

Впрочем, травница, видимо, истолковала его запинку по-своему.

– Хель – так называли ужасную богиню подземного царства, – улыбнувшись, сказала она, – люди сегодня не помнят об этом, но наши далёкие предки почитали и боялись её. Они верили – кем завладела Хель, того она уже не отпустит…

Травница развязала туесок, висевший у неё на поясе. В её ладони тускло блеснул перстень.

– Мой долг, – пальцы Хельтруды потянулись к левой руке Ингера, но он мягко отвёл их.

– Не нужно, – охотник обхватил запястье женщины, легонько сжал в ладони.

– Хельтруда… – проговорил он, и на его губах проскользнул след улыбки, – целительница и возлюбленная[1]…

Бесконечный миг они молчали, растворяясь во взглядах друг друга. У их ног, урча, тёрлась Пёстрая.

– Расскажи мне, что произошло здесь, – Ингер первым нарушил молчание. Чем быстрее он отсюда уйдёт, тем будет лучше. Прежде всего – ей.

– Мы работали в поле, когда увидели вспышку, – начала травница, – время жатвы – жаркая пора. В это время всегда стоит сушь. Но вспышка походила на огонь с небес – совершенно чистых, синих небес…

Хельтруда торопливо поведала, как в суеверном страхе крестьяне падали на землю, моля бога пощадить их, как воздевали к небесам руки с зажатыми в них колосьями. И, хоть страшная вспышка не повторилась, мольбы оказались напрасными – со стороны деревни раздались отчаянные крики.

– Я прибежала туда вместе со всеми, – рассказывала Хельтруда, – и увидела, что на месте нескольких домов теперь – пустырь. Будто корова языком слизнула. Это было настолько… невозможно, мы просто не верили своим глазам. Люди шептались о божьей каре, но за что?.. А потом вперёд вышел Руперт…

Он протолкался меж тесно сгрудившихся крестьян, упал лицом в пыльную яму и завыл.

– У Руперта дома оставались жена и сынишка, – дрогнувшим голосом продолжала травница, – они ждали его к обеду. Мальчонке-то и годика не было…

Руперт выл и катался, будто враз обезумев, посреди пустыря, где ещё утром стоял его дом.

– Мы ничего не нашли. Старуха Фрольда утверждает, будто видела что-то – якобы вспышка, поглотив дома, оставила на пустыре человека…

– Что за человек? – вскинулся Ингер.

Травница пожала плечами.

– Никто не знает. Фрольда слеповата, и верить ей вряд ли есть смысл.

– Не мог там остаться кто-то из местных? Тех, кто был в домах?

– Если это был местный – к чему ему убегать? – возразила женщина, – прятаться, да так, что и не отыскали до сих пор?

– А что с «ведьминым домом»? – сменил тему охотник, – живёт там кто-нибудь?

– Не думаю, – покачала головой травница, – но вот что скажу тебе: с той поры, как вспыхнуло тут, стало странное твориться. Люди на хвори жалуются. Раньше ко мне редко кто заходил, да и то с пустяками всякими. Хуже сломанных по пьянке костей и не видала ничего. А тут поди-ка – каждый день приходят. И у всех, как на подбор, одно: от еды воротит, в теле ломит, кожа красная, горячая. Работать мужчинам тяжело стало. А я и не знаю, чем помочь… Отвар льняного семени даю да сон-траву завариваю. И с животными беда. Редко какая матка принесёт приплод нормальный, всё больше уродцы рождаются…

– А дети? Младенцы пропадали у вас?

– Нет, такого не случалось.

Ингер мысленно обругал доносчиков и всю эту корявую систему, построенную на досужих слухах и домыслах.

– Я должен идти, – произнёс он, только сейчас заметив, что всё ещё сжимает руку травницы. Ингер опустил её запястье – горячее, будто тлеющий костёр.

– Ступай, – Хельтруда спокойно кивнула, – мы ещё увидимся с тобой, охотник.

***

Едва солнце, проделав свой длинный путь по августовскому небу, сменило наряд с огненного на алый, колокол на деревенской церкви возвестил сбор к вечерней проповеди. Впрочем, как видел Ингер, большинство жителей, не занятых на полевых или домашних работах, крутились возле церкви чуть ли не с утра. Старушки-кумушки чинно расселись у церковной ограды, осаживая возящуюся ребятню. Казалось, что всё идёт своим чередом – но внимательный взгляд без труда отмечал сдержанность в движениях детей и угрюмую настороженность в перешептываниях старух.

Никто не стал задерживаться в поле – ещё не успел звонарь подняться на колокольню, как по улочке потянулись пары и тройки крестьян, спешащих к церкви. Никто из них не шёл один – все старались держаться скученно, будто опасаясь чего-то.

Небольшая церковь с трудом вместила всех желающих – казалось, она была рассчитана на гораздо меньшее число прихожан, и охотник предположил, что на проповедь пришли не только местные жители.

– Возлюбленные братья и сёстры мои, – начал отец Ульрих, дождавшись, пока утихнут шепотки и шорохи, – сердце моё радуется, когда я вижу вас, прибывших сюда из окрестных селений. Радуется оно, ибо открылось мне: свято вы чтите заветы Господа нашего, и в мыслях ваших нет зла. Едины вы пред лицом угрозы всяческой, ибо было сказано – et fu niculus triplex non cito rumpitur[2]…

Ингер слушал речь священника, стоя в дальнем углу и поглядывая на собравшихся. Набившись в тесную церковь, прихожане внимали Ульриху, глядя на него во все глаза, подпирая стены и друг друга. Единственный свободный пятачок оказался возле охотника – стоящие позади всё время напирали на передних, будто бы в рвении лучше слышать каждое слово. Но это рвение, на самом деле, было продиктовано отнюдь не желанием внимать проповеди.

– С прискорбием я вынужден сегодня сообщить вам, возлюбленные братья и сёстры, печальные известия, – завершив очередную латинскую тираду, продолжил отец Ульрих.

Ингер насторожился. С каких это пор приезд охотника – печальное известие?..

– Этой ночью в поместье фон Сигг погибла девушка. Сам фрайхерр Йерменвард фон Сигг послал нарочного сообщить об этом ужасном событии. Я обещал фрайхерру фон Сиггу молиться об упокое души несчастной – и сейчас давайте же вознесём мольбу Господу нашему…

Прихожане затянули «Отче наш» и, слушая их нестройное пение, Ингер про себя костерил Ульриха. Умолчал, святоша! И о девице умолчал, и с нарочным тайком встретился… Охотнику оставалось лишь скрипеть зубами в молчаливой бешеной злобе. Скрестив руки на груди, сжав губы, он сверлил отца Ульриха взглядом из-под нахмуренных бровей, но тот подчёркнуто не обращал на это внимания.

– Как вы уже знаете, возлюбленные братья и сёстры, – заговорил священник, как только отзвучало последнее «Amen», – к нам прибыл человек, который сможет помочь в поимке колдуньи. Охотник на ведьм Ингер Готтшальк. Прошу вас, господин охотник, обратитесь к прихожанам.

Ингер пробрался сквозь толпу, которая расступалась перед ним, как воды пред Моисеем.

– Вместе с вами я скорблю об этом печальном событии, – начал Ингер, метнув гневный взгляд на священника, – погибла девица, совсем ещё юная… – его глаза быстро обежали прихожан, – такая, как она.

Палец охотника указал на стройную, тоненькую юницу, стоящую в первом ряду. Юница испуганно отпрянула, пряча глаза. Вокруг зашептались.

– Отец Ульрих сказал вам, что я прибыл сюда из-за ведьмы, – продолжал Ингер, – но сегодня наш главный враг – не ведьма. Наш главный враг – недоверие. На дворе год одна тысяча четыреста восемьдесят восьмой от Рождества Господа нашего Иисуса Христа – время смут, время, когда лучшие умы Церкви предрекают нам скорую погибель мира. Дьявол силён – и, пока вы носите в сердцах подозрения и тайны, злу открыта дорога к ним. Поэтому я призываю вас – всех вас – поделиться тем, что вы знаете.

Шёпот в толпе стих, будто Ингер попросил прихожан замолчать. Стоящие в передних рядах старательно рассматривали пол под ногами. Ингер обвёл взглядом толпу. Толпа молчала, молчал и Ульрих, благочестиво сложивший руки, но уголки его поджатых губ то и дело вздрагивали от сдерживаемой ухмылки.

Охотник вздохнул и вдруг резко шагнул вперёд. Рука в кожаной перчатке грубо схватила плечо девицы, выдернув её из толпы. Юница ахнула, когда Ингер развернул её лицом к затихшим прихожанам.

– Чья это дочь? – рявкнул он, – живо, отвечайте!

– Моя, господин, – послышался дрожащий голосок из толпы, и по разом повернувшимся на звук головам охотник определил обладательницу голоса – бледную, тощую и некрасивую крестьянку, чем-то похожую на юницу, только усохшую и сморщенную.

– Мать, – тихо, но внятно спросил Ингер, – готова ли ты в следующий раз в этой церкви молиться за упокой своего дитя?

Крестьянка затряслась ещё сильнее, забормотала что-то, истово крестясь.

– Готова ли ты никогда не увидеть своих внуков? – продолжал охотник, повышая голос, – готова ли остаться в старости одна? Умирать от голода и жажды, не имея рядом того, кто подаст глоток живительной влаги?

– Господи спаси… – выдавила бедная женщина.

– Такова цена вашего молчания, – закончил охотник, подталкивая юницу обратно. – Молчания всех вас. Вы знаете, где меня можно будет найти.

Не говоря больше ни слова, Ингер отступил к стене, жестом попросив отца Ульриха продолжать.

Священник завёл длинный монолог о спасении души и, слушая его краем уха, охотник присматривался к прихожанам. Время от времени кто-нибудь из них украдкой бросал на него взгляд: женщины – испуганный, мужчины – настороженный, неприязненный. В церкви становилось душно, несмотря на угасающий день.

– Братья и сёстры, – возгласил Ульрих, – позвольте же мне завершить сегодняшнюю проповедь так. Фрайхерр фон Сигг, в чьём имении случилось несчастье, вне сомнений, достойнейший господин, чьё покровительство нам мудро и благословенно. И всё же многие из вас слышали о том, что странные дела творятся в его доме. Досужим слухам разумный человек верить не станет, братья и сёстры, но теперь, когда погибло несчастное безвинное дитя, можем ли мы забыть об этих странностях? Можем ли мы, не преступив закона совести, пропустить их мимо ушей, отмахнуться, будто от мухи? Сказал Господь – не торопись указывать на соринку в глазу ближнего, вынь сперва бревно из глаза своего. Но как быть, коли в глазу ближнего мы видим бревно? Братья и сёстры, готовы ли мы принести в жертву своих детей?..

Несколько голов повернулось к охотнику. Ингер заскрипел зубами, слушая, как ловко святоша обыгрывает его же слова.

– Или же мы наберёмся мужества пред лицом зла и признаемся себе: в слухах была доля истины, и лучшее доказательство тому – погибель невинной девицы!

В толпе зашептались, зашумели.

– Говорю вам: задумайтесь! Задумайтесь о спасении, проведите грань между добрым и злым. Господь судья фрайхерру фон Сиггу, – священник осенил себя крестным знамением, – но долг наш, как преданных слуг Господа, осудить сии злые деяния. Споём же вместе псалом во укрепление духа и веры нашей…

Ингер вышел из церкви последним. Глядя в спины прихожан, он всё сильнее хмурился. Отец Ульрих умудрился ускользнуть, как только окончилась проповедь, и охотнику оставалось лишь ждать, пока разойдётся народ.

Глоток свежего воздуха после затхлой духоты церкви был восхитительным. Стоя поодаль, Ингер наблюдал, как разбиваются на группки прихожане, спешат по домам, торопясь покинуть церковный двор. До охотника долетали обрывки фраз.

– Отец говорит, господин фон Сигг поступает мудро, – говорил дюжий бородач, отвязывая лошадь, – да как же мудро, коли год от года мы стонем от повинностей, им наложенных? Коли никаких сил не хватает платить ему барщину?

– Да волк он, Христом-богом клянусь, как на духу, – втолковывал кому-то длинный, похожий на жердь крестьянин с жиденькой бородёнкой, – брат мой видел – аккурат на полную луну перекидывается-то! Шерстью обрастает, а воет так, что душу вон! Зверь, не человек – даром что в поместье обитает…

Ингер насторожился, но, едва он сделал шаг ближе к «жерди», как тот угрюмо замолчал и поторопился покинуть подворье. Разошлись и остальные крестьяне, отец Ульрих, улизнувший через боковой придел, так и не вернулся, и охотник остался один.

---

[1] Хельтруда – от древнегерм. heil, hel (здоровый, целый, невредимый) + trut, drud (любимый, возлюбленный).

[2] И нитка, втрое скрученная, не скоро порвётся (Екк.4:12).

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: