Глава 16

Хельтруда ждала его – на столе стояли две кружки, полные тёплого травяного отвара. Тесный дом знахарки стал единственным местом, где Ингер мог обрести покой – хотя бы ненадолго.

Ни словом, ни взглядом травница не выдала своего осуждения, но сердце и без того терзалось случившимся. Ему не впервой было пытать, не впервой было подносить смертоносный факел к костру, но впервые его решение не зижделось на неукоснительной вере в свою правоту. Впервые вина осуждённых оказалась так же неочевидна, как становились неочевидны для него истинность и незыблемость церковных догматов. Догматы рушились, подтачиваемые, будто червями, бесстыдными страстями святых отцов – страстями, побуждавшими их к «искоренению ересей и колдовства», но не имеющими ничего общего с пламенной любовью к Господу.

– Ничего не меняется, Хель, – сказал Ингер, тяжело опускаясь на лавку и обхватывая кружку ладонями.

– Я знаю, – спокойно кивнула травница, присаживаясь рядом. Пёстрая кошка вспрыгнула на лавку, урча, потёрлась о бок Ингера.

– Мне жаль, что так вышло, – продолжала Хельтруда. В её руках появился кусок холстины. Аккуратно отведя волосы со лба Ингера, знахарка тканью отёрла сажу, смешанную с кровью, и лёгкими касаниями ощупала то место, куда пришёлся скользящий удар клинка.

– Знаешь, я ведь позволил казнить их, чтобы сохранить себе жизнь, – сказал Ингер. Верно, травница не до конца поняла его – оттого так спокойна.

 – Это всегда происходит, – Хельтруда слегка улыбнулась, – мы убиваем других, защищая себя. Волки поедают больных и слабых зайцев, чтобы выжили и дали потомство самые сильные… самые лучшие.

Её горячие пальцы аккуратно смазали рану на лбу Ингера терпко пахнущим соком травы.

– Так происходит в природе, и так происходит с нами. Мы – часть природы и должны жить с этим, не идя против существующих законов.

Негромкий голос травницы приносил умиротворение. Плечи, скованные безумным напряжением все последние дни, расслабились. Тело вдруг стало тяжёлым и неподатливым. Кружка приятно грела ладонь. Ингер глотнул тёплого пряного отвара.

– Мне придётся уехать, – сказал охотник, наконец найдя в себе силы взглянуть на Хельтруду, – я не могу оставаться здесь. Ни здесь, ни где-либо ещё…

Она спокойно слушала, перебирая пальцами распущенные золотистые пряди волос. Пёстрая повозилась у бока, пристраиваясь удобнее.

– Но вначале я должен спросить тебя кое о чём.

Ингер глубоко вздохнул, стискивая пальцами кружку.

– Хельтруда, ты в моём сердце с первой нашей встречи. Я не крестьянин и не феодал, не землепашец и не скотовод. Я не могу предложить тебе ничего, кроме сомнительной участи быть избранницей охотника на ведьм. Мне придётся покидать тебя, подолгу странствуя в далёких землях. Но моя любовь к тебе, больше чем моя честь и мой долг, побуждает всё же спросить: станешь ли ты моей женой?

– Да, Ингер, – травница вдруг улыбнулась ему, широко и открыто, и её глаза заблестели, – конечно, да. Для меня нет и не может быть лучшей участи.

Она потянулась к нему, и Ингер рванулся навстречу, обхватывая ладонями её стройный стан и ловя губами её сухие губы, что уже так привычно, так близко и по-родному пахли травами и молоком.

***

Они сочетались браком в тот же день. Ромке домчала их до хижины старого колдуна, и Нахтрам с радостью согласился стать свидетелем взаимных клятв влюблённых. Древний обычай позволил знахарке и охотнику избежать вмешательства Церкви в их брак – тем более что ни Хельтруда, ни Ингер этого не желали.

– Наши пращуры скрепляли свой союз взаимными клятвами, когда ещё этого христианского бога не было и в помине, – в своей привычной ворчливой манере говорил Нахтрам, – и скрепляют до сих пор. Если двое любят друг друга, им ни к чему подтверждать свою любовь пустословными фразами у алтаря.

Они просидели в прокопчённой лачуге колдуна до заката и вернулись в деревню с последними лучами солнца. Оставив лошадь привязанной у плетня и задав ей сена, новобрачные укрылись в доме Хельтруды, и тесная хижина с низким потолком, полнившаяся теплом их тел и запахами цветов, стала для них лучшим на свете местом – всю эту нескончаемую ночь.

На рассвете Ингер вернулся в отведённый ему дом. Ёжась от утренней прохлады, торопливо собрал нехитрые пожитки – кремень, чистый холст, тяжёлый пыльный плащ взамен отданной фон Сиггу котты. Убирая в суму чернильницу и стопку листов со стола, Ингер вдруг заметил ещё один листок, прижатый камнем. В отличие от его собственной бумаги – грубой, волокнистой и жёлтой – этот листок поражал гладкостью и белизной. И он не был чист – поверхность листка покрывали строчки, явно написанные впопыхах, но, определённо, не чернилами. Больше всего цвет букв напоминал начертание углём, но с очень слабым нажимом.

Не без трепета Ингер взял в руки листок, вглядываясь в бледно-серые буквы.

«Здравствуй, Джи. Прошло уже несколько дней, и я, наконец, убедилась, что это место реально, это не рай, и не ад, и не сон. Вместо того чтобы неминуемо погибнуть, я оказалась здесь. И была поражена, увидев тебя. Наверное, между прошлым и будущим (или настоящим и будущим, как знать?) есть какая-то связь, благодаря которой я оказалась именно в этом – и никаком другом – месте.

Ты не изменился ничуть. Я видела тебя несколько раз, и однажды уже совсем было решилась постучать в твоё окно, но мне помешали. Соседская девица – та, что носит молоко – следила за тобой. Здесь у тебя иное имя, но ведь не в имени дело, правда? Волей-неволей мы с тобой оказались в этом странном мире… И я надеюсь, что, как бы долго ты здесь ни прожил, в твоём лице я по-прежнему обрету верного друга.

Мне пришлось бежать из-за шумихи с убитой служанкой. Да, её смерть – моя вина. Так же, как и гибель другой девочки. Извини, но ты ведь знаешь, что нам необходимо убивать других ради собственного выживания. Я вынуждена скрыться. Ты найдёшь меня там, где живёт надежда на скорое возвращение – в логове змей и царей, в доме, украшаемом рукою великого мастера, как и мы опередившего на века своё время. Я буду ждать тебя. Ли».

Записка явно была адресована кому-то другому. Но кому? Прежнему жильцу дома? Соседского главу семьи, что уступил дом приехавшему охотнику, зовут Вакар. Ингер быстро перебрал в уме имена остальных крестьян. Ничего похожего на «Джи». Да и за кем ещё, кроме приезжего, может следить местная девушка?..

Он снова перечитал записку. Строчки прыгали у него перед глазами. Начертание букв поражало своей неаккуратностью. Так мог бы писать простолюдин. Или тот, кому чужда латынь.

Ингер поднёс листок к носу. Тот пах чем-то сладким – не то цветами, не то медовой брагой. Повинуясь внезапному порыву, охотник вынул из сумы обломки загадочной «кости», найденные им в яме на месте пропавших домов. Так и есть – тот же аромат. Слабый, почти выветрившийся, но всё же… На изломе «кость» издавала совсем другой запах – резковатый, тянущий полынной горечью. А вот гладкие бока находки источали запах мёда и цветов.

«Однажды уже совсем было решилась постучать в твоё окно…» Качающиеся ветви бузины за плетнём – тогда, в его первую ночь здесь, Ингер спугнул кого-то. Кого-то, кто хотел встретиться с ним. Кого-то, кто только что признался ему, охотнику на ведьм, что убил служанку – и подтвердил, что суд над бедной Идислинд был чудовищной ошибкой.

Ингер опустил записку в суму и вышел из дома. Ему хватило пары прочтений, чтобы заучить текст наизусть. Значит, соседская «умница» следила за ним. Для чего – догадаться проще простого. Либо не в меру подозрительный папаша, либо девичья страсть к статному мужчине. И первое, и второе настолько тривиально, что не заслуживает внимания. Особенно если следят так неумело. Что ж, хотя бы одна тайна разгадана. И брошен намёк на разгадку второй. Тот, кто оставил записку, оставил и загадочный обломок на месте пропавших домов. Бывший инквизитор усмехнулся. Ему швырнули кость, как собаке, давая затравку. Кто бы ни стоял за этим – он умён. И наверняка опасен.

Послание от лица женщины подписано именем «Ли». И на ум приходит лишь одно – Идислинд…

Сердце снова сжалось. Когда рука убийцы писала эти строки, служанка наверняка уже была мертва. Так кто же ты, Ли?

Возвращаясь к дому Хель, охотник не спешил. Деревня только-только пробуждалась от рассветной дремоты, вяло ворочалась в хлевах скотина, поскрипывали двери, будто хозяева не решались впускать прохладу в нагретое за ночь нутро домов. Ингер ступал по пыльным улочкам, прокручивая в голове мысли, словно наматывая на ворот ржавую цепь.

Письмо могло быть уловкой. Но кто способен на такую мастерскую подделку? Странной фактуры бумага, загадочная «кость» – всё, вплоть до запаха. Именно запах казался самым странным – он отталкивал, было в нём что-то неуловимо чужое. Ни один искусный парфюмер не мог бы сотворить такого аромата. И эти строки, о надежде на возвращение – послание написано так, будто женщина здесь чужая. Более того – она уверена, что и получатель письма тоже чужой…

Ингер остановился у чьего-то плетня. Пальцы равномерно постукивали по столбу. Незнакомка, кем бы она ни была, зовёт его уехать из деревни. Логово змей и царей… Что ж, догадаться нетрудно. Гораздо трудней будет объяснить Хель, почему он должен покинуть её на следующий же день после их бракосочетания.

***

Травница отнеслась к новости на удивление спокойно, будто ждала подобного. Осмотрела записку, понюхала и покачала головой.

– Это не природный аромат, – сказала она, – ни одно из растений так не пахнет.

Ингер обнял жену, погрузил лицо в её мягкие волосы. Они тоже пахли сладостью, но совершенно иначе – добро, домашне. Просто и понятно, будто ещё вчера он видел ту пчёлку, что собирала пыльцу на свои мохнатые лапки, уносила её в улей и превращала в мёд – всё ради того, чтобы однажды Хель собрала густую жёлтую сласть, смешала с травяными отварами и в ночь, когда луна растёт на небе, омыла волосы, даруя им пышность и неповторимый медовый аромат.

– Чужой запах, – добавила Хель, возвращая Ингеру записку, – чуждый. Неправильный. Неживой…

– Я допустил ошибку, – Ингер отстранился, кладя руки на плечи жены, – погибли невинные, а их убийца на свободе. Она дразнит меня, Хель. Я должен её найти.

– Я понимаю, – травница смотрела ему в лицо, прямо и открыто. Но складка меж бровей выдавала её беспокойство. – Грядут перемены, Ингер. Я чую их, они разлиты в самом воздухе. Отец Ульрих получил власть и как знать, для чего он ей воспользуется… Не скрою – мне страшно.

– Уезжай со мной, – проговорил Ингер, уже зная, что она откажется.

– Не могу, – знахарка покачала головой, её губы тронула улыбка, – здесь моя жизнь. Мой дом – наш дом, тоже здесь. И все те, кто приходят ко мне за избавлением от хвори – кто поможет им, если меня не будет? К кому они пойдут?..

– Ты права, – сказал охотник, гладя жену по голове правой рукой. Знахарка спокойно отнеслась к его механической кисти, но Ингер видел, что касания мёртвого железа ей неприятны. И старался их избегать.

– Куда ты направишься теперь? – спросила травница.

Ингер прикрыл глаза. Перед опущенными веками вспыхнули строчки послания.

– В Милан.

***

Каким бы горько-сладостным ни было прощанье, оно не могло длиться вечно. Ингер покинул свой дом, и увязавшаяся за ним кошка тёрлась о его ноги, пока охотник седлал лошадь. Ночная прохлада ещё давала знать о себе, и он запахнул плащ, наброшенный поверх рубахи.

Кошка фыркнула, навострив вдруг уши. Её зелёные глазищи уставились куда-то за плетень.

Охотник повернул голову. За тощими перекрестьями веток обильно курчавилась трава.

Неслышно ступая, Ингер двинулся к плетню. Носки его сапог тонули в густом слое пыли. Рука легла на рукоять кинжала, мелькнула глупой мухой мысль – зачем? Кого бояться здесь?..

Трава шелохнулась, закачались колосья-метёлки. Одним прыжком Ингер оказался у зарослей.

Перед ним, неловко подбирая юбки, распласталась среди сорняков соседская девчонка. Та, что носила молоко. «Умница».

Хоть в одном послание не солгало.

Девица круглыми от ужаса глазами смотрела на него. Точнее, на его ладонь на рукояти кинжала – на пальцы из мёртвого металла, обхватившие железное навершие. Охотник проклял себя за беспечность.

– Господи, спаси! – пискнула девица.

Ингер рванулся к ней, хватая за платье.

– Ты ничего здесь не видела! – прошипел он в лицо девушке, – а проболтаешься кому – я найду тебя прежде, чем они найдут меня! Ступай прочь!

«Умнице» не пришлось повторять дважды – перепуганная, она опрометью метнулась от него, подняв тучу пыли и едва не запутавшись в юбках. Ингер долго смотрел ей вслед. Что-то в облике девушки насторожило его – и, уже выехав за околицу и бросая последний взгляд через плечо на деревню, он понял – что.

Ещё совсем недавно цветущее, лицо девицы осунулось и будто даже подурнело. Куда-то пропал блеск в глазах, резче выступили скулы, а вместо румянца на щеках заполыхали алые лихорадочные пятна. Всплыли в голове слова Хельтруды – о странных хворях, что стали подкашивать жителей. Его жена выглядела здоровой, но теперь, когда известно, что не колдунья была казнена, кому ведомо, какое проклятье лежит на деревне?

Охотник пришпорил Ромке. Записку могла оставить настоящая «невидимая ведьма». Та, что питается людскими телами и душами ради продления собственной жизни. И, коли так, он должен быть готов к встрече с ней. Кем бы ни была она – колдуньей, сумасшедшей, да хоть женой самого Сатаны – если придётся, он убьёт её.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: