Глава 24

Едва отгудели колокола на базилике, Ингер снова вошёл в харчевню. Его уже ждали – в трактире стены ходили ходуном от отборнейшей брани, которой старый Гиллермо осыпал трактирщика. Тот, неистово жестикулируя, бешено вращал глазами и зыркал на дочь, которая в ужасе прижимала к впалой груди плошку и пыталась что-то сказать.

– Вот он! – бродяга ткнул пальцем в вошедшего охотника, – он заплатит!

– Где твоя ватага, старик? – спокойно спросил Ингер, усаживаясь за единственный свободный от грязной посуды стол.

Гиллермо сунул в рот два пальца и замысловато свистнул. Тут же трактир наполнился острым запахом немытых тел. Попрошайка не соврал – пришедших было не меньше дюжины. Грязные, оборванные, покрытые струпьями, с голодными глазами – юноши-старики, растерявшие половину волос; до времени сгорбившиеся зрелые мужчины. Они набились в небольшой зал, где сразу стало тесно от намотанных слоями истрёпанных обносков и колтунов никогда не мытых волос.

– Спаситель! – пискнула девица, выставляя плошку перед собой.

– Неси обед, – охотник внимательно присмотрелся к пришедшим, – на всех. А вы рассаживайтесь – будет вам ваш хлеб насущный.

Просить дважды не пришлось. Не успел ещё Гиллермо, покряхтывая, расположиться напротив охотника, как ватага пристроилась по привычке у стен на полу. Подносимые девицей плошки опустошались мгновенно, и попрошайки, сыто прикрывавшие глаза, походили на дворовых псов, накормленных заботливым хозяином.

Поглядывая на них, охотник усмехался про себя.

– Послушные.

– А то, – Гиллермо растянул рот в ухмылке, – смирные. Привыкли уж, что, коли господина не послушают, то и жрать им не дадут.

– Псы… Настоящие псы – и я надеюсь, что гончие, а не дворняжки.

Бывший инквизитор откинулся на скамье и, постукивая пальцами по столешнице, спросил:

– Знаешь среди горожан кого-то по имени Андриан?

– А то как же, – закивал старик, – Андриан-чеканщик, на совесть работает, да берёт дорого. Андриан-булочник, вот уж пакостный человечишка, ни в жизнь не угостит даже залежавшимся…

– Из богачей кого-то можешь назвать? Кто был бы вхож во дворец герцога?

Старик пожевал губами.

– Нет, пожалуй, господин. То есть, богатеев-то городских я знаю поимённо. Да только ни одного Андриана среди них нет…

Оба помолчали. Старик, громко чавкая, расправлялся с принесённым ужином, блаженно прикрывая пергаментные веки. Ингер разглядывал попрошаек.

Дремотные, невыразительные лица – безразличные, лукавые, опасливые. Мышиные, слипшиеся волосы. Покрытые коростой грязи ноги, по случаю тёплой погоды – босые. Впрочем, кто знал, изменится ли что-нибудь к холодам.

Отбросы, стыд, позорное клеймо – изнанка города. Серые тени, неприметные и невидимые. Наживка, которой не жалко пожертвовать, которая всё равно не проживёт долго.

Взгляд охотника остановился на Гиллермо. Старик ждал, отставив в сторону опустевшую плошку.

Громкий удар ладонью о стол заставил попрошаек вздрогнуть.

– Выходите, – охотник дождался, когда последним покинет трактир старый Гиллермо, и бросил трактирщику горсть монет.

Ватага жалась снаружи – всё такая же молчаливая и покорная.

– Этой ночью город будут обходить стражники, – начал Ингер без предисловий, – разбейтесь на пары и займитесь тем же, но незаметно. Вы нужны мне, чтобы помочь изловить убийцу.

– А ежели стражи поймают его? – спросил вдруг угрюмый мужик, глядя себе под ноги.

– Пусть ловят. Ваше дело – заметить это и сразу рассказать мне. Я буду искать всю ночь, как и вы. Если до утра никого не обнаружим, и ничего не случится – повторим завтра. Жду вас подле базилики к утренней службе. Все, кто честно исполнит мою просьбу, будут снова накормлены досыта. Вздумаете спать или завернуть за стражами в кабак – замену вам легко будет найти.

«Псы» топтались на месте, подталкивая друг друга плечами. Дело казалось пустячным – побродить ночь по городу, высматривая лиходея, а поутру дадут набить живот. Странный приезжий не жалеет серебра – когда ещё Господь пошлёт такое чудо? Всё легче, чем кошели с поясов резать да отцу-настоятелю цельный день дрова колоть за кусок хлеба.

– И вот ещё что… – Ингер обвёл взглядом притихших, ёжащихся от сырости, тощих людей, – заметите кого-то необычного, даже если стража его упустит – проследите, куда пойдёт. Подмечайте всё, потом доложите мне. И не пытайтесь вмешиваться, пусть даже на ваших глазах он будет убивать. Прячьтесь. А если он увидит вас – бегите.

Проводив глазами сутулые спины попрошаек, охотник сощурился на желтеющие окна харчевни и исчез меж тёмными домами.

***

Городская базилика высилась среди прилегающих строений угрюмым колоссом, нацелив в небо шпиль колокольни. Ингер, попетляв узкими улочками и убедившись, что за ним никто не следит, вышел на рыночную площадь и замер, прислонившись к стене дома и глядя на темнеющий крест. Серое небо сыпало уже привычной моросью, заставляя охотника ёжиться. Пальцы ног в промокших ледерсенах окоченели и отзывались глухой болью, когда Ингер неслышно переступал с ноги на ногу. Изредка острый слух охотника улавливал ржание коней и тихий говор – поблизости проходили патрули городской стражи.

Трижды Ингер покидал свой «пост» и обходил город, скользя в темноте невидимой тенью. Он замечал попрошаек, старательно прячущихся за углами от стражников. Проходя мимо харчевен, охотник заглядывал в мерцающие окна и убеждался, что среди полусонных и пьяных гостей нет-нет да и встретятся лоснящиеся лица солдат.

Нанятая им ватага исполняла своё обещание честно – лишь однажды он наткнулся на оборванного юнца, прикорнувшего в куче гнилого сена. Остальные, включая старого Гиллермо, рассыпались по городу, превратившись в ещё один, тайный, патруль.

Известие о двух убитых прошлой ночью горожанах заставило Ингера отправить ватагу на прочёсывание улиц, но сам он неизменно возвращался к ратуше. Витражные окна недостроенной базилики поодаль едва заметно теплились разноцветными огоньками свеч. Приоткрыв створку двери, Ингер увидел коленопреклонённую фигуру в сутане. До его ушей донеслось тихое бормотание на латыни.

Если в городе орудует тот, кто убивал инквизиторов, рано или поздно он будет здесь. После епископа городской священник – наиболее вероятная цель «ночного отродья».Если же Ингер ошибся… Если он ошибся, то с убийцей справится и городская стража.

Серое небо начало розоветь, когда святой отец, наконец, покинул базилику. Стоя в отдалении, охотник наблюдал, как немолодой клирик с усталым лицом пересекает площадь.

Ингер незримо сопроводил его до самых ворот резиденции Сфорца, куда священника беспрепятственно впустила стража, и вернулся к базилике. В наступающем рассвете фигуры сходящихся на площади попрошаек смотрелись бледными призраками. Они молча качали головами в ответ на его вопросительный взгляд и настороженно поворачивались на близкий стук копыт. Дождавшись последнего из ватаги, Ингер бросил старику Гиллермо несколько дукатов, и тот повёл всю ораву в трактир.

Как только разномастная толпа скрылась за углом, охотник двинулся к городским воротам. Первые лучи солнца взблескивали на коротких копьях стражников, предательски высвечивали лучников в амбразурах по верху стены. Караульные, зевая, гасили факелы.

– Запускай!

Кованая створка ворот медленно поползла вбок, приоткрываемая дюжими стражниками. Ещё с десяток солдат, явно набранных наспех из числа горожан, выстроились в две кривоватые шеренги, образуя коридор.

Конечно, подеста не мог совсем закрыть город. Торговцы, купцы, путники потянулись сквозь ворота тонким, но непрерывным ручейком. Впускали всех – предварительно обшарив и внеся имя в длинный список.

Крестьяне, комкая в руках торбы, норовили быстрей проскочить. Торговцы зло сплёвывали – на землю, конечно. Путники устало глядели давно не знавшими сна глазами.

Ингер потёр ладонью лицо. Мимо, шаркая башмаками, протопали двое в простой мужицкой одёже.

– … хорошие мечи-то куёт? – донеслось до охотника.

Он проследил взглядом за пришлыми. Ноги сами повели его следом.

Чутьё не обмануло – гости заглянули к городскому кузнецу. В его кузне, игравшей и роль лавки, с трудом уместились трое здоровых мужиков – пришлые и сам кузнец, великан-детина с совершенно лысой головой. Ингер остался снаружи, разглядывая издали развешанные по стенам кузни мечи, копейные наконечники и фламберги[1]. Зевота раздирала рот, но уходить он не спешил.

Пришлые, по виду – обычные землепашцы, деловито изучали мечи, брали то один, то другой, взмахивали, оценивая баланс. Их ловкие движения выглядели дико в сочетании с простецким крестьянским платьем – так обращаться с оружием могли бы стражники, наёмники или воины святого креста, но не работники плуга и мотыги. Кузнец, видимо, тоже что-то заподозрил. Его лоб прочертила морщина, но выложенный «крестьянином» кошель быстро её разгладил.

Ингер коснулся криса, занявшего в ножнах место одного из его кинжалов. Он носил с собой этот странный волнисто изогнутый клинок постоянно – и не только оттого, что тот служил ключом к его временному пристанищу.

«Крестьяне» меж тем, выбрав два полуторника, покинули кузню. Завёрнутое в рогожу оружие они заботливо уложили в торбу и двинулись на рынок. Понаблюдав за тем, как странная пара набивает торбу репой, свежими хлебами и яйцами, шатающийся от усталости охотник двинулся прочь с рынка.

– Господин!

Ингер дёрнулся – окрик старого Гиллермо прозвучал слишком уж чётко, несмотря на галдёж торговцев.

– Тише, – прошипел охотник, оттесняя старика в боковую улочку, – чего тебе?

– Господин, нашли-то убийцу!

– Нашли?.. – Ингер помотал головой, – кто нашёл? И где… он?

Гиллермо напустил на себя важный вид, слово поимка лиходея была его личной заслугой.

– А ведь всё это время рядом-то был, – старый попрошайка сокрушённо причмокнул, – вот уж правду говорят – не верь глазам своим, верь сердцу…

– Не тяни! – Ингер прислонился к сырой стене.

– Стражники во дворце герцога схватили отца Петронио, – зачастил старик.

Отец Петронио, настоятель миланского прихода и любимец епископа, был пойман солдатами над гробом и обвинён в убийстве своего покровителя.

– Говорят, его нашли в комнатах покойного, – ужасался Гиллермо.

Отец Петронио, склонившись над телом усопшего епископа, бормотал непотребную молитву Дьяволу. Стража, обходя покои, застала его сжимающим в одной руке нож, а в другой – прядь волос усопшего.

– Заместо креста святого да псалтыри держал их, нечестивец! – старик покачал головой. – И ведь всё одно отпирался, будто не сознавал, что с ним – точно, одержимый…

– Где отец Петронио сейчас? И откуда ты всё это знаешь?

– Да как не знать – отца Петронио-то от дворца в тюрьму проволокли! Аккурат мимо харчевни…

Из разговоров солдат и воплей самого отца Петронио старику стало ясно: за личиной добросердечного настоятеля, протеже епископа Миланского, скрывался подлец и дьяволопоклонник.

– Уж как ему не терпелось-то, видать, на епископский пост, – хмыкал Гиллермо, – на смертоубийство не побоялся пойти! А с нечистым спутался давно, теперь-то всё как божий свет. Подесту очернять пытался, ещё, если память мне не изменяет, на прошлое Рождество. Мол, мздоимец тот и казнокрад…

Отец Петронио, трудолюбиво держащий приход почти двадцать вёсен, не раз упрекал подесту в неумеренных растратах. Вражда между ними стала открытой, но епископ встал на сторону настоятеля.

– Защищал он его, святая душа, – вздыхал Гиллермо, – и вот как отец Петронио своему покровителю отплатил… Да только недолго этому еретику осталось.

Гиллермо хрипло хихикнул, выставив бледные дёсны.

– Стражи говорили, казнят его до захода солнца.

– До захода солнца, – медленно повторил Ингер.

Плащ и рубаха на спине медленно впитывали влагу от сырой стены, и охотника пробрала дрожь.

– А что с другими горожанами? – спросил Ингер, – теми, кто был убит в одну ночь с епископом?

– А, – попрошайка махнул рукой. Охотника обдало сложным букетом из смеси ароматов пота, эля, нестираной одежды и грязных волос. – Старые счёты небось, а может кто из них и видел чего… Ну, Петронио их и порешил. Сознается, куда ему деваться. Теперь-то сознается во всём…

Сон улетучился, будто и не было. Оставив старого Гиллермо злорадствовать в одиночестве, Ингер побрёл прочь. Проходя мимо городских ворот, заметил давешних крестьян – те сварливо переругивались со стражами, пытавшимися обыскать торбу.

– Руки куда суёшь! Яйца тут, свежие, только с рынка – переколотишь же!

Солдаты не слишком усердствовали. Ворота всё ещё стояли запертыми, но, видимо, весть о поимке убийцы уже принесли стражникам, и те, вяло охлопав крестьян, открыли створку.

Охотник отвернулся.

Вот и всё. Святого отца обрядили в волчью шкуру. Ему не повезло, но лишь ему одному. А так всё хорошо. Жители успокоятся, стражники получат по звенящему мешочку за усердную службу, подеста в очередной раз снищет себе любовь горожан, а клирик… Его место займёт кто-то другой.

Забившись в покинутую ведьмину берлогу, бывший инквизитор провалился в чуткий тревожный сон.

***

Он не пошёл на казнь – ритуал, слишком хорошо ему известный, чтобы быть увеселением. Сжимая руки в кулаки, смотрел, как гаснет алая капля, что сочилась сквозь едва приоткрытую дверь.

Поздние горожане встречали удивлёнными взглядами его хмурую фигуру, поспешно отводили глаза, ускоряя шаг. Улыбки исчезали с их лиц – улыбки довольства, покоя и достатка. Улыбки преждевременной уверенности в своей безопасности.

Вопреки ожиданиям, воротца городской конюшни оказались распахнутыми настежь. Из денников тянуло тяжёлым, сладким смрадом.

– Господин, – вертевшийся тут же конюх утёр нос рукавом, – клянусь Господом, не ведаю, что тут творится. Не иначе, псы бешеные…

Отодвинув его рукой, Ингер молча рассматривал четыре лошадиных трупа. Все убиты одинаково – из разодранного горла торчат розовые трубки трахей и обескровленных сосудов. И все убитые животины – пегой масти.

Как и Ромке.

Тот, второй пьянчуга из трактира «Сытое брюхо» – он тоже мог видеть его лошадь. И мог запомнить её масть. Запомнить, отложив в памяти до поры до времени – пока следовал за Ингером неслышной тенью, пока уводил его от тела убитого отродья в Гейдельберге – тела своего друга и подельника. Пока убивал епископа.

Ингер мысленно проклял себя. От лица второго забулдыги, встреченного им в «Сытом брюхе», в памяти осталось лишь бледное пятно. Лицо, цвет волос, хотя бы рост – кто мог знать, что стоило присмотреться к бродяге! Но спутник убитой ночной твари остался в воспоминаниях лишь тёмным сгорбленным силуэтом у очага.

– Есть лошади на продажу?

– Нет, господин, – конюх вздохнул, глядя, как на трупы животных садятся жирные, уже полусонные зелёные мухи, – по воскресным дням у нас ярмарка, может, торговцы и приведут кого. Теперь-то ворота открыты…

Не дослушав, Ингер покинул полутёмную конюшню и пошёл прочь, не оборачиваясь.

Ныло где-то глубоко внутри – будто саднила незаживающая рана. Этот сырой, как гнилое болото, город многое отнял у него. Отнял веру, отобрал прошлое, исковеркал всё, что он считал правильным, к чему стремился сердцем.

Пальцы сомкнулись на рукояти криса. В двух шагах впереди из-за дома выскользнула фигура. Замерла, обернувшись всего на секунду. Время замедлило бег, отзываясь ударами сердца о рёбра. Человек поднял руку, сжимающую баселард, и обтянутая белым кисть сверкнула. Запятнанные алыми кляксами губы сложились в улыбку – страшную, хищную улыбку, расколовшую, как трещина, бледное лицо.

Лицо второго пьянчуги с постоялого двора. Лицо Андриана.

---

[1] Фламберг – двуручный меч, клинок которого имеет волнообразные изгибы.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: