Глава 9

– Пей! Пей, тебе говорят!

Железо раздвигает упрямо сжатые зубы, вливая между ними горькую прохладу.

– Геллия, смилуйся… Нерта, всематерь, не оставь нас в час тягости нашей…

Остро, едко пахнет – смолой, травяным соком, чем-то жжёным.

– Одна часть опиума и две части сока молочая…

Звяканье стекла, треск рвущейся ткани, прохладное касание на миг – и тут же боль, бесконечная боль, бескрайняя, как океан, в котором тонет, теряясь, измученное сознание… И – крик, пронзительный, исполненный муки, и оттого ещё более жуткий, что исходит он из собственного рта…

Когда Герхард сумел открыть глаза, Нахтрам спал, уронив голову на стопку чистых холстов. Седые волосы старика рассыпались по скамье, и всюду – на волосах, лице, коричневых морщинистых ладонях – застыли бурые капли и капельки, пятна и потёки. Единственная не погасшая свеча мерцала тусклым огоньком, скупо освещая покрытую бурыми разводами скамью.

Инквизитор шевельнулся, и волна боли вновь накрыла его, пробившись сквозь замутнённое опиумом сознание. Он застонал – сначала глухо, сквозь зубы, потом громче и громче, пока, наконец, стон не перешёл в отчаянный крик. Он кричал, пытаясь вытолкнуть из себя эту боль, что поселилась там, где до сей поры была милостиво затихшая искалеченная кисть.

Он кричал и кричал, и, когда пробудившийся Нахтрам попытался удержать его, оттолкнул старика и завыл – глухо, как раненый волк. И лишь спасительный сон, объявший обессиленное, окровавленное тело, положил конец беспрестанным стенаниям.

***

– Очнулся? Ну, хвала богам. Я уж думал, не выходил тебя. Второй день-то в себя не приходишь…

Скрипучий голос неприятно резал уши.

– Что… – в пересохшем горле царапнуло, и Герхард закашлялся. У губ тут же появилась кружка с водой. Он сделал жадный глоток.

– Что вы… сделали?

– То, что и обещал – жизнь твою спас, – сморщенное лицо колдуна нависло над Герхардом, – что чувствуешь?

– Я не… могу пошевелить рукой… – выдохнул Герхард.

– Конечно, не можешь,– Нахтрам кивнул.

Инквизитор повернул голову.

Там, где была его левая кисть, теперь белели в полумраке землянки плотно намотанные холсты.

– Пришлось прижечь как следует, – продолжал колдун, и от его спокойного голоса Герхарда вдруг замутило, – сосуды-то я перевязал, а вот кровь никак не желала прекращать течь. Ну да воззвания к силам природным сделали своё дело. Наука наукой…

– Но я же теперь… – инквизитор не сумел заставить себя закончить фразу.

– Да ты не стенай раньше времени, – отмахнулся колдун, – есть у меня вещица одна… Давно уж сделал, да всё случая не представлялось испробовать.

Он пробрался к полкам и, смахнув стопку книг, начал рыться в видавшем виды ларце.

– Вы меня что… как подопытного используете? – хрипло спросил Герхард.

– Не используй я тебя – ты бы уже червей в земле кормил, – невозмутимо отозвался Нахтрам, не переставая рыться, – про антонов огонь[1] и не слыхал, небось?

Старик извлёк из ларца нечто, звякнувшее железом в его руках.

– Превосходно, – покивал он, – чуть ремни подтянуть – и как влитая встанет.

***

«Рука» действительно встала как влитая. Жёсткий кованый каркас плотно стягивался ремнями воловьей кожи на предплечье. Трехсуставные железные «пальцы» на шарнирах управлялись хитроумной системой скрытых в каркасе шестерён и рычажков. Полая внутри, новая рука оказалась неожиданно лёгкой – баланс был выдержан так, чтобы максимально соответствовать настоящей человеческой руке.

– Захочешь сжать пальцы – шевельнёшь вот так, – поучал Герхарда старик, беря его руку и легко нажимая скрюченной кистью чуть ниже локтя, – напрягаешь предплечье – пальцы сжимаются. Рука-то помнит, как двигаться. Это как с лошадью – раз верхом ездить научился, и уже не забудешь…

Герхард послушно внимал, раз за разом повторяя нехитрые движения сквозь нытьё в запястье. С каждым днём управлять творением Нахтрама становилось всё проще. Уходила и боль, растворялась где-то в зыбкости прошлого – в том же сером тумане, где тенями маячили призраки минувшего. Вместе с болью отступала и слабость, и старик, вечерами зажигавший ароматные пучки трав у статуэтки Богини, довольно кивал.

В убогой лачуге Нахтрама, заваленной предметами, за каждый из которых старика бы сожгли на костре, инквизитору было на удивление спокойно. Дни бежали за днями, одинаковые, как дубовые листья. И всё же глубоко в уголке разума ворочался страх.

Сомнения рассеял Нахтрам. Погожим тёплым вечером старик, отдуваясь, приволок из города корзину с провизией. Тяжело бухнув на стол пучки репы и тощенькую связку чёрствых баранок, колдун сказал:

– Всё. Можешь успокоиться и прекратить себя грызть.

Герхард молча слушал, неловко перебирая баранки.

– Я был в городе, – продолжал Нахтрам, – протолкался на рынке весь день. О тебе ни слова. Конечно, это вороньё замковое лишний раз не каркнет – сидят у себя за стенами, знай, молотки стучат. Но я послушал разговоры монашков, посланных за провизией. Никто не ищет тебя – всего раз упомянули, что какой-то еретик бежать пытался, да был сожжён солдатами.

Связка баранок глухо стукнула об пол. Старик укоризненно взглянул на Герхарда.

– Будь уверен, кабы искали – все стены городские бы твоими портретами увешали, – колдун скрипуче рассмеялся, – художники у них не бог весть какие, да ведь и сходства особого не нужно – нашлось бы кому верёвку на шею набросить…

Инквизитор задумчиво кивнул. Слова старика облегчили страх, но и только. Ведь, сочли Герхарда Эгельгарта погибшим или нет, он в любом случае мёртв. Его прежняя жизнь окончена.

– Я… так благодарен вам, – проговорил он сквозь ком в горле, – но не знаю, как…

– Отплатить? – Нахтрам усмехнулся. Его коричневые морщинистые пальцы не спеша обрывали хвостики репы, – да ты уже отплатил мне, инквизитор.

– Чем?..

– Чем? – колдун будто бы удивился, – ты многое дал мне. Дал своё общество. Подарил радость помочь, использовать мои умения, стать нужным тебе. Дал возможность заглянуть в твою душу, возможность говорить с равным. Нет, – жестом Нахтрам пресёк Герхарда, собравшегося возразить, – я уже сказал тебе, что читаю в сердцах людей и вижу их помыслы. Твоя душа сложна, и знания твои обширны. Но ты забыл, что не душа ведает знаниями, и памятью ведает не сердце. Скажи мне, откуда ты?

– Я всю жизнь прожил в здешних землях.

– Я не спрашиваю о том, где ты прожил, – сварливо пробурчал Нахтрам, – я спрашиваю о твоём рождении. О людях, породивших тебя и воспитавших. О предках, которых ты должен чтить и помнить.

Герхард вздрогнул.

Откуда он? Кому обязан своим появлением на Божий свет? Он не задавал себе таких простых вопросов, приняв как данность свою жизнь – среди рейнских холмов, в обществе, поражённом ересью и колдовством. Он принял как данность и своё ремесло, побуждавшее его к поиску червоточин в чистом плоде истинной веры. И так же несомненна и привычна, как чистота этой веры, была привычна для инквизитора и его собственная жизнь. Казалось, так было всегда. Все тридцать с лишним вёсен, что прошли под Божьим небом. Вот только почему и тридцать вёсен назад память рисует всё те же рейнские холмы и всё те же костры на них, и всё то же лицо в ровной глади воды? Его лицо – такое же, как и сегодня…

– Я не могу вам ответить, – бессильно признался Герхард.

– Ты не знаешь, откуда был начат твой путь, – сказал старик, – так как же ты можешь знать, куда он ведёт?

– Нахтрам… Мне нужно кое-что вам показать, – инквизитор аккуратно поднял связку баранок, ухватив её железными пальцами. Бросить связку на стол получилось лишь с третьего раза. Нахтрам терпеливо смотрел на него.

Герхард сделал шаг по крохотной лачуге и достал из своей сумы свёрток с книгой. Потрёпанный фолиант из разрозненных листов лёг на стол рядом с горсткой оборванных репных хвостиков.

– Я заберу эту книгу с собой. Но прежде хотел бы, чтобы вы пояснили мне её суть, – инквизитор внимательно следил за выражением лица старика.

Молча Нахтрам перебрал сухо шелестящие страницы. Его лохматые брови едва заметно сдвинулись.

– Не буду спрашивать, где ты нашёл её, – наконец заговорил старик, – скажу одно. Есть знания богопротивные, а есть знания опасные. То, что делаю я, порицается Церковью, но не противно природе. То же, что содержит эта книга, преступает природные догмы – единственные, что преступать нельзя…

Колдун аккуратно закрыл книгу и снова обернул её холстиной.

– Я рад, что ты увезёшь её с собой, – его льдисто-голубые глаза, казалось, взглянули в самую душу инквизитора, – и всё же моё сердце неспокойно. Ты… молод, – непривычная для старика запинка будто иглой кольнула, – ты любопытен. Не мне удерживать тебя, коли решишь вдруг причаститься этих знаний. Помни только – как бы ни был ты близок запретному, сколько бы ни ощущал в себе родства с ним, всегда сохраняй свою суть.

– О чём вы говорите?..

– Ты это поймёшь, когда найдёшь свои истоки, – загадочно ответил колдун, – и сам дашь себе ответ, кто ты. Себе, прежде всего, а не докучливым старикам вроде меня. А теперь помоги позаботиться об ужине.

– Когда я шёл к вам, – сказал Герхард, очищая репу, – я встретил двух солдат. Они… они насильно удерживали девушку. Мне пришлось убить одного из них, чтобы помочь девице. Но позже я обнаружил, что тело исчезло. Ни следов, ни крови. Я нашёл свой клинок, и он был совершенно чистым.

– А со вторым солдатом что случилось? – спросил Нахтрам.

– Упал с обрыва, – инквизитор решил не вдаваться в подробности.

– Через заросли волчеягодника небось шёл, а? – старик усмехнулся и покачал головой, – дурман-трава. Кто запах её цветов или сока вдохнёт, тому чудится всякое. У каждого свои страхи, и каждый их и видит – говорят, оно так…

Хельтруда предупреждала о препятствиях – каждый раз новых.

– Научись отличать домыслы от правды, – сурово сказал колдун, – это гораздо проще, чем чистить репу.

– Я всю жизнь лишь этим и занимаюсь… занимался, – поправил себя Герхард, – да, видать, не то ремесло выбрал…

В лачуге повисло молчание. И в этой тишине, пропитанной запахами тлеющих поленьев, железа, крови и овощного сока, вся прежняя жизнь инквизитора сжалась до одного шага. Первого шага на пути к чему-то новому, одного из многих на бесконечном пути… Бесконечном? Инквизитор зажмурился, отгоняя непрошеные мысли, что вдруг разом заполнили голову – расплывчатые образы странных созданий, перетекающих друг в друга, сливающихся и тонущих сами в себе, как тонет в ночи угасающий день. Перед сжатыми веками вдруг алым вспыхнуло лицо Хельтруды, затмив собой все образы.

Инквизитор открыл глаза и встретился взглядом с колдуном.

Старик отложил репу. Его глубоко посаженные глаза буравили Герхарда.

– Тоскуешь ведь, – без обиняков сказал он, – по ней сердце плачет. Доброе оно у тебя. У меня тоже доброе было. Я забыл свои годы, но мне никогда не забыть сожаления. О том, что я мог бы иметь, о том, чего я сам себя лишил…

Старик тяжело опустился на лавку.

– Недолго мне жить осталось, знаю, – продолжал он, – но годы подарили мне чутьё на людей. Кто не держит в душе ничего, кроме злости, гибнет быстро. А в тебе многое смешано – никогда такого не встречал. Тревожно это, Герхард…

– Не зовите меня так, – перебил инквизитор.

– Как же звать тебя отныне прикажешь? – сощурил светлые глазки колдун.

Инквизитор склонил голову. Капюшон плаща мягко опустился на длинные, отливающие иссиня-чёрным, волосы. В очаге сухо потрескивали поленья…

---

[1] Антонов огонь или огонь Святого Антония – просторечное название гангрены.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: