Глава 27

Нахтрам отказался даже входить в разгромленную хижину.

– У меня вот здесь всё, что нужно, – ворчливо бормотал старик, постукивая себя костлявым пальцем по лбу, пока Ингер помогал ему взгромоздиться на лошадь, – только то, что в голове и сердце, не умрёт раньше тебя…

Охотник сопроводил старого учёного на постоялый двор, расположившийся по тракту на Дармштадт.

– Я вернусь и увезу вас подальше отсюда, – сказал охотник, отдавая Нахтраму три дуката из своих оскудевших запасов. Пальцы, шарившие в дорожной суме, натолкнулись на холодную гладкость медальона, – подождите немного. Я благодарен вам за всё…

– Не благодари, – сурово оборвал его учёный, – научись ценить то, что дано тебе.

Цепкий, не потерявший остроты взгляд Нахтрама скользнул по левой руке Ингера с латунными браслетами на запястье, по заткнутому за пояс пистолету, по узорной гравировке криса, устроившегося за шнуровкой рукава. Охотник коротко кивнул, признательный ещё и за то, что старик ни о чём не расспрашивает.

– Ингер!

Уже стоя на пороге, бывший инквизитор обернулся.

– Вызволи её, – негромко сказал старый учёный, – вызволи обоих…

***

Оставив на конюшне постоялого двора свою лошадь, Ингер нещадно гнал резвую каурую кобылку, принадлежавшую убитому послушнику. Но, как ни спешил охотник, он вернулся в деревню уже затемно. Короткий холодный день погас, напоминая о себе лишь узкой алой полосой на горизонте, когда взмыленная лошадь пронеслась по единственной улочке и остановилась перед домом на околице. Тёмные оконца дома слепо глядели в поле. Ветер раскачивал открытую дверь, на пороге намело горку мелкой снежной пыли.

В ноги охотнику ткнулась дрожащая Пёстрая. В простывшей комнате было хоть глаз выколи. Ингер, вынув из сумы «светящуюся шкатулку», привычным уже движением коснулся крышки.

Ничего не произошло.

Нахмурившись, охотник надавил снова, на этот раз – сильнее. Ничего. Под нажимом пальцев шкатулка скрипнула, но света так и не дала.

Ингер на ощупь пробрался на середину комнаты, где должен был стоять стол. Пёстрая тёрлась под ногами, и охотник ругался сквозь зубы, спотыкаясь то о кошку, то о разбросанные по полу предметы.

На столе отыскались кремень и кресало, нашлась и плошка с остатками топлёного жира, в которой утонул короткий фитиль. Слабый жёлтый огонёк озарил комнату – но даже его тёплое свечение не смогло вернуть покинутому дому уют.

Что Хельтруды здесь нет, было ясно и так. И при взгляде на беспорядочно разбросанную утварь стало очевидно, что она сюда не вернётся. Охотник наклонился и поднял с пола обрывок нити с болтающейся на нём сушёной ягодой. Такие же обрывки остались кое-где на оголившихся стенах, ещё утром увешанных пучками трав и кореньев.

Из дома травницы забрали всё, что могло сгодиться в пищу. И, кто бы ни сделал это, был уверен: припасы знахарке больше не понадобятся.

Кошка вспрыгнула на стол и, держась поодаль от огня, принялась умываться. Ингер не стал задувать фитиль, лишь плотно прикрыл за собой покосившуюся дверь.

Церковь встретила его гробовой тишиной и темнотой. В стенах завывал ветер, мечась меж апсидой и нефом.

Ингер дёрнул дверь, но та оказалась заперта. Угрюмые башенки по обе стороны от входа высились двумя мрачными стражами.

Охотник двинулся по кругу, обходя церковь, – и увидел, как за мутным стеклом мелькнул едва заметный огонёк.

Спустя мгновение Ингер стучал в тяжёлые двери церкви так, что, казалось, шум перебудит всю округу. Но, кто бы ни находился внутри, не спешил отворять.

Стекло северного окна, не забранного решёткой, разлетелось с оглушительным в ночной тишине звоном. Обрывая одежду о застрявшие в проёме осколки, охотник пробрался внутрь.

– Кто бы ты ни был, здесь нечего взять! – раздался в тишине звенящий голосок, – уходи, не оскверняй божий храм своим присутствием!

– В ваших храмах давно уже нет прежнего бога, – охотник двинулся на звук. Глаза мало-помалу привыкали к мраку, едва рассеиваемому отсветами луны, что струила бледный свет через разбитое окно. По левую руку слабо теплилась лампадка у алтаря. Цветной витраж напротив едва угадывался, лёгким бликом выделяясь на фоне сплошной черноты.

– В этой обители поселилось иное божество, – продолжал Ингер, шаг за шагом продвигаясь по скрипучему полу, – но одни из вас чересчур слепы, чтобы это увидеть. Другие же, напротив, рвутся быть единственно зрячими среди слепцов…

Охотник остановился, прислушиваясь.

– И на ком больше греха – на корыстном пастыре или на покорной овце?..

Перед цветным витражом мелькнула тень.

– …Что слепо идёт на заклание, подчиняясь воле пастуха?

Щёку обожгло горячим дыханием, когда рука охотника, метнувшись, схватила чьё-то костлявое плечо.

– Господа ради! – завопил тот же звенящий голос, – отпустите! Берите всё, только не троньте меня!

– Так ты защищаешь храм своего бога? Храм, что тебе доверено стеречь?

Ингер встряхнул пойманного – тот оказался лёгким, как полупустой мешок зерна – и потащил к алтарю. Свеча перед распятием оказалась ещё тёплой. Колеблющийся огонёк лампадки выхватил лицо пойманного – безусого юнца в тунике новиция. Тот трепыхался, делая слабые попытки вырваться.

– Днём сюда привели женщину, – бывший инквизитор встряхнул послушника за ворот, – местную травницу. Где она?

Послушник молчал, мелко вздрагивая.

– Ты задул свечу, услышав моё приближение, – продолжил Ингер, – ты не отворил двери на мой стук и попытался скрыться. Мой юный друг, ты что-то здесь прячешь.

– Тут никого н-не…

Рука в перчатке подтолкнула юнца пониже лопаток, отчего тот едва устоял на ногах.

– Живо! – скомандовал Ингер, беря свечу, – двигайся!

Понукаемый охотником, юнец обошёл помещение по кругу, открывая все двери по команде Ингера. Новиций не солгал – они и впрямь были здесь одни. Ни в крохотной исповедальне, ни в мрачной, притаившейся за алтарём сакристии[1], ни в башенках, приспособленных под поленницы, никого не нашлось. Зато обнаружилась мягкая подстилка из овечьей шкуры, а рядом с ней – недоеденный копчёный окорок.

– Так-то ты искусам противостоишь, – охотник вздёрнул юнца за шиворот – так, что туника затрещала, а остроносое личико любителя мясца оказалось вровень с лицом Ингера, – в самый разгар поста?

– Я тут ни при чём, – пробормотал юнец.

– Отец Ульрих ничего не узнает, – Ингер опустил послушника на пол, – рассказывай, что слышал о травнице.

– Видит бог – ничего, – зачастил тот, – засветло только проскакал конный, вроде как вёз кого. Я святому отцу здесь помогал…

Юнец только-только закончил скоблить пол перед алтарём, когда у церкви остановился всадник. Отец Ульрих сам вышел ему навстречу, прикрикнув на послушника, чтобы оставался внутри.

– Остаться-то я остался, да только слышал всё, что говорили, – не без гордости заявил юнец.

Перебросившись парой фраз со священником, всадник двинулся дальше.

– Слышал, как его святейшество наказывал быть осторожнее с той, кого везёт, – увлечённо продолжал послушник, – а вскоре и сам уехал.

– Куда? – прервал юнца охотник.

– Да в поместье же, – сболтнул юноша.

Ну, конечно – поместье фон Сигга. Где же ещё, как не в обители сожжённого «дьяволопоклонника», может расположиться священник?

– Правда, я не… – начал было юнец, но удар в челюсть заставил его осесть на пол.

Ингер постоял, глядя на неподвижное тело послушника. Пальцы то стискивали рукоять кинжала, то разжимались.

Клинок так и не покинул ножны, когда бывший инквизитор вышел из церкви.

Поместье фон Сигга высилось неприступным монолитом. Мост через ров был опущен, но ворота оказались запертыми. На стук с той стороны раздались дробные шажки, и дребезжащий голосок вопросил:

– Кто беспокоит в такой час?

– Мне нужен отец Ульрих, – охотник с трудом заставлял себя говорить спокойно.

– Отца Ульриха здесь нет, – дребезжание в голоске стало сильнее.

– Мне нужен отец Ульрих, – с нажимом повторил Ингер, – сейчас же.

– Но я не могу…

– Его люди забрали мою жену. Я должен увидеть её. Немедленно.

– Ах, вы об этой женщине, – в дребезжащем голоске проскользнуло облегчение, – так я не вправе…

– Отворяй! – кулак ударил в ворота, заставив их отозваться раскатистым гулом.

– Прошу вас, тише, – забормотали с той стороны, – отец Ульрих на утрене будет…

Прислушавшись к бормотанию, Ингер направил ствол пистолета на крохотную дырочку в деревянных, окованных медными пластинами воротах. В эту выщерблинку от древесного сучка с чпоканьем вошла пуля, когда охотник спустил курок. Раздался шлепок.

– Господи, Боже! – завопили с той стороны.

– Ну конечно, – процедил сквозь зубы охотник, – если не хочешь лишиться головы, говори, где моя жена. Или зови сюда Ульриха.

– Я-я скажу, – зачастил невидимка, – бог мой, моя нога… Ваша жена… Её заперли в церкви, в сакристии…

– Ты не научился лгать, или тебе не дорога голова?

Сухой щелчок взводимого курка добавил дрожи в голос привратника.

– Бога ради, поща…

– Твой бог едва ли даже взглянет, как ты умрёшь. Отворяй!

Створка ворот отошла в сторону без единого звука. Ингер заткнул разряженный пистолет за пояс и рывком вздёрнул на ноги привратника – сухощавого, тощего как жердь мужичонку. Чуть выше колена мужичонки расползалось бурое пятно.

– Ты же хочешь жить, правда?

Остриё криса ткнулось в бок привратника. Тот икнул.

– Эрманн, кто там? – властный голос Ульриха охотник узнал сразу. Пальцы слегка нажали на рукоятку кинжала.

– Какой-то попрошайка, – дребезжаще откликнулся Эрманн, – пришёл милостыню клянчить.

– Так гони его прочь!

– Уже прогнал, святой отец.

Зашаркали удаляющиеся шаги.

– Живо, – шепнул Ингер, вжимая клинок в рёбра привратника, – веди меня к ней.

Припадая на раненую ногу, привратник поковылял через двор, то и дело воровато оглядываясь. Чем ближе они подходили к тёмной громаде поместья, тем медленнее тащился Эрманн, и охотнику приходилось подстёгивать его усердие лёгкими тычками криса.

– Отец Ульрих меня убьёт, – бормотал бедный мужичонка.

– Я сам тебя убью, если не замолчишь, – не выдержал охотник, – шевелись!

Вдвоём они проникли в поместье с чёрного хода.

– Где? – коротко спросил Ингер.

Привратник едва успел указать направление, как рукоятка кинжала врезалась ему в висок. Эрманн беззвучно осел на пол.

Охотник оттащил безвольное тело в боковую комнатку, наспех перетянул бедро привратника лоскутом его же одежды и как следует связал запястья и лодыжки бедолаги двумя обрывками пошире. На поясе Эрманна обнаружилась связка ключей – Ингер прихватил их с собой.

Поместье спало. Изредка доносились шорохи и поскребывания – должно быть, после гибели фон Сигга за домом никто должным образом не ухаживал, и крысы плодились вовсю. Пара жирных тварей прошуршала у охотника под ногами, пока он на ощупь пробирался в указанном Эрманном направлении.

В той стороне нашлось лишь одно помещение – видимо, бывшая кладовая. Кислый аромат разлитой браги ещё витал в воздухе, смешиваясь с гнилостным духом.

– Хель! – негромко позвал Ингер.

Ему никто не ответил – лишь крысы скреблись где-то по углам. Сняв со стены чадящий факел, охотник двинулся к дальней стене кладовой.

Как он и ожидал, в стене обнаружилась дверца, сбитая из плотно пригнанных толстых досок. Кислым тянуло именно отсюда – скорее всего, за дверцей скрывался винный погреб. Заложенная толстым засовом, в отверстия которого был продет внушительный замок, дверца не поддавалась.

– Хельтруда! – снова позвал охотник, прислонившись ухом к обтёсанным доскам.

Сухое шуршание донеслось из-за дверцы, но это могли быть всё те же крысы.

Ключи на связке привратника поочерёдно с лёгким скрежетом входили в замочную скважину – Ингер торопливо перебирал их одной рукой, зажав в левой ладони факел и шипя сквозь сжатые зубы, когда очередной ключ выскальзывал из ставших вдруг такими неловкими пальцев.

Но ключи не подходили. Один за другим они щёлкали, отказываясь проворачиваться. Связка, закрутившись, ударилась об пол. Рассыпавшиеся ключи зазвенели, и за этим звоном охотник не сразу услышал топот ног. А, когда услышал, было уже поздно.

Бывшая кладовая заполнилась рослыми мужчинами, частью в монашеских сутанах, частью – в кожаных полудоспехах. Белый взгляд насчитал не меньше двух дюжин.

Отец Ульрих, в расшитой казуле[2], стал так, чтобы оказаться в самой гуще вошедших. Крысиная мордочка давешнего послушника, украшенная багровым пятном на подбородке, маячила где-то позади.

– Господин Готтшальк, – Ульрих даже не пытался скрыть фальшь, звучащую в голосе, – я вижу, ваше рвение к исполнению священного долга столь велико, что привело вас сюда в неурочный час. Я вполне понимаю вашу страсть к искоренению всяческих проявлений зла, пусть даже эта страсть побудила вас причинить вред моему верному послушнику…

– Эта женщина невиновна, – перебил его Ингер, – она моя жена.

– Жена? – отец Ульрих приподнял брови, – господин охотник, верно, был околдован этой женщиной. Ведь не по христианскому же обычаю совершён был обряд? Венчались ли вы в церкви, служился ли молебен, испрашивавший твёрдой веры и единства душ для вас?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Быть может, есть свидетели клятв, что были даны вами пред господом нашим?

Свидетели. Перед мысленным взором охотника встало лицо Нахтрама. Старый учёный, скрепивший союз двух сердец по обычаю, неизмеримо более древнему… Нет, не учёный. Колдун, пособник Дьявола, отступник и враг, чья левая рука пишет ловчее правой – верный знак, что человек запродал душу Сатане. Человек, едва не убитый приспешниками Ульриха.

– Нет, – выдохнул Ингер.

– Господин Готтшальк, – покачал головой Ульрих, – чем бы ни была ваша свадьба, если и вправду была, она не одобрена Церковью.

– Пусть так, – охотник не слушал его. Взгляд метался по молчаливой толпе перед ним. Две дюжины. Мальчишка и святоша не в счёт. Нет, бесполезно… если его убьют, Хельтруде это не поможет. Но где Ульрих взял такую ораву?..

– Господин Готтшальк, ведь это доказывает её вину и бросает подозрение в отступничестве на вас, – вкрадчивым голосом подвёл священник.

– Она здесь? – коротко спросил Ингер.

– Разумеется, – пропел пастырь, – войдите и поговорите с нею. Ведь это вы здесь занимаетесь поиском заблудших душ.

Ульрих вынул из складок казулы ключ и вложил в широкую заскорузлую ладонь одного из монахов. Тот приблизился и передал ключ Ингеру.

Ключ с треском провернулся в скважине, дужка замка отщёлкнулась. Ингер снял замок, сбросил засов и распахнул дверь.

Вниз круто уходили склизкие ступени, теряясь в темноте – свет факела не достигал конца лестницы. Из чёрного провала тянуло кислым смрадом.

В камерах-склепах Дармштадтского замка стоял такой же запах.

Бывший инквизитор обернулся. Две дюжины пар глаз хмуро смотрели на него. На лице Ульриха, единственного из всех, играла улыбка.

Подняв факел повыше, охотник шагнул в проём.

***

Лестница уходила так далеко вниз, что стук закрывшейся двери и щелчок замка донеслись будто сквозь стену. Не оглядываясь, Ингер продолжил спуск, оскальзываясь на сырой кладке. Факел трещал и чадил, начиная гаснуть, когда охотник добрался до конца лестницы.

О том, что здесь когда-то хранилось вино, напоминали лишь полусгнившие бочонки да обломки досок. И на одном из таких бочонков, обручи которого рассыпались в труху, лежала травница.

Тусклый огонёк факела выхватил из темноты её мертвенно-бледное лицо с посиневшей вокруг закрытых глаз кожей. Она дышала слабо, но ровно, и из запавшего рта исторгся едва слышный стон, когда Ингер приподнял невесомое тело жены. Он обнял её, прислонив к груди и пытаясь согреть своим теплом. Пальцы травницы были ледяными, платье с надорванным подолом перепачкано кровью. Бурые потёки засохли и на руках, превратившись в шершавую, осыпающуюся корку.

– Хель… – прижимая жену к себе, Ингер баюкал её, как дитя. Мало-помалу на мраморные щёки вернулось бледное подобие румянца, и травница открыла глаза.

Потрескавшиеся губы что-то беззвучно прошептали.

– Я с тобой, – Ингер крепче обнял Хель. Холод и сырость уже начинали пробираться под рубаху. Охотник сбросил плащ и закутал в него жену, усадив её себе на колени.

Они сидели так, не говоря ни слова, глядя на угасающий факел. Наконец Хельтруда нарушила молчание:

– Я знала, что рано или поздно так будет – отец Ульрих давно точил на меня зуб. Жаль, что и ты оказался втянутым в это.

– Он точил зуб на нас обоих, – охотник опустил взгляд, – и Ульрих уже не один. Кто-то прислал ему в подмогу целую когорту.

– Это его люди увезли меня, – зачем-то подтвердила травница то, что и так казалось очевидным, – Нахтрам не успел окончить…

– Главное, что ты жива, – Ингер провёл пальцами по спутанным волосам жены.

– Надолго ли? – тень улыбки мелькнула на губах Хельтруды.

– Это мы ещё посмотрим.

Факел погас.

***

В кромешной темноте время не то летело, не то текло медленно, как колышется вязкая топь на болоте. Охотник обошёл погреб, натыкаясь на остатки бочек и полок, но, разумеется, не нашёл ни выхода, ни оконца. Единственная дверь, к которой вела лестница, оставалась запертой, и на стук так никто и не появился. Все попытки открыть или выбить дверь привели лишь к тому, что Ингер едва не полетел кубарем вниз, поскользнувшись на сырой ступеньке.

Обнявшись, чтобы было теплее, бывший инквизитор и его жена сидели в полном мраке на груде сырых досок.

– В узелке, что ты дала мне, была пряжка – помнишь? – заговорил Ингер, – что она…

– Эта пряжка когда-то принадлежала одной женщине, – перебила его Хельтруда, – Нахтрам её хорошо знал… Пряжку он сам сделал. Он ведь по молодости был кузнецом, да каким! Всё, что душа пожелает, из куска железа мог выковать.

Ингеру живо вспомнились бесчисленные железные детали в лачуге Нахтрама.

– Он выковал пряжку и преподнёс её в подарок той… девушке, – продолжала знахарка, – просил её руки и сердца. Но она не дала ответа. Нахтрам был хорошим женихом – лучший кузнец в округе, умелые руки, да и собой приятен, даром что роста не богатырского. Но к той красавице сватался и другой жених – местный барон. Углядел симпатичную молодуху и решил… А сам-то уже не молод был. Жену свою первую похоронить успел. Но барону кто ж откажет?

Девица не отказала. И Нахтрам, чтобы забыть своё горе, уехал из деревни.

Венчались они на День Святого Михаила, аккурат как жатва кончилась. Нахтрам вернулся по весне и узнал, что молодожёны отбыли в поместье барона. Но это было не всё: новоявленная баронесса оставила кузнецу наследие…

– Девчушку взрастила кормилица, матушка Несса, – Хельтруда поёрзала, оправляя платье, – и отдала её кузнецу. Нахтрам так и не узнал, чья это была малышка – баронесса до замужества слыла легкомысленной особой. Он взял ребёнка себе и со временем, когда девочка подросла, перебрался в лес, а её так и оставил в деревне. Неподалёку постоялый двор был – даром что маленькая была девчушка, а расторопная. Поломойкой служила, прачкам помогала, по хозяйству управлялась. Смотрели только на неё косо. О Нахтраме тогда уж дурная слава пошла – поговаривали, ездил он по крупным городам, в Майнце был, в Вюрцбурге, до Ульма добирался. Мол, изучал богопротивные науки, и дочку свою тому же обучил… Да только неправда это. Не обучал он её ничему – сама всё познала. Разве что травами как пользовать, наставлял…

– Хель… – тихо проговорил Ингер, обнимая колени знахарки.

– Ничего, – голос травницы звучал ровно, – я не в обиде. Ни на тебя, ни на него. У каждого из нас свой путь, и не в нашей воле переменить его ход…

Наверху прошуршало, скрипнуло, послышались отголоски разговора.

– Скажи мне ещё, – быстро зашептал охотник, – Нахтрам просил спасти обоих – тебя и?..

– Твоё дитя, – просто ответила Хельтруда, – так уж вышло, что ему я сказала об этом первому. Жаль, боюсь, выполнить его просьбу тебе уже не под силу.

По стенам лестницы заплясали жёлтые блики, отражаясь от влажных стен. На ступенях замаячили тёмные силуэты с факелами в руках.

Охотник поднялся. Его фигура с широкими распрямлёнными плечами заслонила тоненькую Хель, встав между нею и вошедшими. Ладони привычно легли на рукояти кинжалов, с лёгким скрипом потянув их из ножен.

– Господин Готтшальк, – прозвучал голос Ульриха, – как видите, я не обманул вас.

Всё ещё щурясь от яркого света, Ингер разглядел давешний отряд рослых молодцев со священником во главе.

– И я от имени Святой Церкви прошу вашего содействия, – в голосе пастыря проскользнула торжествующая нотка, – ибо мы решили испытать эту женщину пред лицом Господа.

---

[1] Помещение в католическом храме, предназначенное для хранения церковной утвари и облачений священников.

[2] От лат. casula (плащ) – расшитая риза, надеваемая католическим священником во время литургии.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: