Глава 29

В камере Дармштадтского замка царил холод – казалось, ещё более лютый, чем снаружи. Единственным источником тепла мог бы служить факел в коридоре, но был ли этот факел? Охотника окружала сплошная чернота – с того самого момента, когда его, со связанными за спиной руками, вытащили из повозки во дворе замка и надели на голову железный шлем. В отличие от рыцарских, этот шлем был лишён забрала – никаких прорезей для глаз его создатель не предусмотрел. Узкая полукруглая полоса металла, охватывая подбородок, крепилась к шлему, насколько смог разобрать охотник, где-то в районе уха. И, судя по грохоту, который сопровождал каждое движение головы, вся конструкция закрывалась навесным замком, немилосердно стучащим по железу шлема.

В таком виде его провели со двора вглубь замка и втолкнули в камеру. Удар под колени заставил Ингера рухнуть на пол, и тут же его голову грубо дёрнули, так, что звенящий грохот металла о металл стал невыносимым.

Охотник решился пошевелиться, лишь когда шаги приведших его затихли вдали. Но подняться не вышло. Что-то крепко держало его голову, позволяя лишь слегка поворачивать. Характерное звяканье железа о камень – скорее всего, цепь. Очень короткая цепь, одним концом явно вмурованная в пол, а другим прикреплённая к шлему.

Руки, стянутые в локтях за спиной, заломило, едва Ингер попытался дотянуться пальцами до шлема. После нескольких рывков ему пришлось отказаться от этой затеи. Холод уже начинал пробираться под одежду, выстужая разгорячённое в недавней схватке тело. Окружённый кромешной тьмой и тишиной, охотник мог лишь вспоминать…

Он бросился на Геликону, не дожидаясь, пока тот договорит. Но за те мгновения, что он пересекал разделявшее их расстояние, церковь вдруг наполнилась людьми. Давешние молодцы в полудоспехах под туниками встали плотной стеной, загораживая тосканца, ещё несколько зашли сзади, протиснувшись сквозь разбитое окно. Ингер оскалился, выхватывая клинки.

Охотнику удалось ранить двоих, прежде чем толпа зажала его. Он рвался отчаянно, не жалея себя, как дикий зверь, угодивший в капкан, но силы были слишком неравны. Через несколько мгновений он оказался в повозке, обезоруженный и связанный. И, как в прошлый раз, Геликона стоял поодаль и ухмылялся…

Ингер содрогнулся и закашлялся – сырой, напитанный затхлыми испарениями воздух пробирал до костей. Охотник пошевелил ногами, пытаясь хоть немного согреться. Невозможность что-либо увидеть порождала перед глазами чудовищные образы. Снова и снова Ингер видел, как летит в чёрную воду тело Хельтруды, и волны оборачиваются вдруг саваном. Он зажмуривался до боли, прогоняя видение и сосредоточиваясь на не дающих покоя вопросах. Как вышло так, что Геликона жив? Ингер проклинал себя за глупость и излишнюю поспешность. Тогда, в камере замка, он не уверился в том, что щенок не дышит – наверняка тот был всего лишь оглушён ударом и не больше! Нужно было свернуть шею итальянскому выродку сразу, как только вскрылась его гнилая суть. А ещё нужно было прикончить послушника, этого Ульрихова выкормыша, да и привратника жалеть, в общем-то, не стоило… Тогда, возможно, всё было бы по-другому, и Хельтруда осталась бы жива. Что за странная прихоть – полагать, будто тонущая женщина невинна? Но пусть даже так – разве не может нечистый держать свою пособницу на плаву ради того лишь, чтобы ввергнуть добрых христиан в душегубство?

Ингер потерял счёт времени. Иногда он будто засыпал, но холод и сырость раз за разом выдёргивали его из спасительной полудрёмы. Он старался шевелить руками и ногами, но одеревеневшие конечности почти не повиновались.

К тому моменту, когда лязгнуло и послышались голоса, Ингеру казалось, что он провёл в этом склепе всю жизнь. От звона цепи голова вспыхнула болью, а когда его вздёрнули на ноги, он лишь чудом сумел устоять.

Его снова куда-то повели, награждая тычками в спину за каждое спотыкание. Проклятый замок на шлеме немилосердно бился и звенел, и путь растянулся на целую вечность. Но, наконец, что-то проскрипело, и охотника втолкнули в натопленное помещение. Непривычное тепло тут же отдалось во всём теле жуткой слабостью.

– Мы, божией милостью инквизитор Дармштадтский Луиджи-Франческо Геликона, заявляем, – прозвучал в тишине скрипучий голос, – этот человек есть не кто иной, как еретик и отступник, считавшийся ранее убитым и носивший во время своей верности Церкви имя Герхард Эгельгарт.

Проклятый щенок всё же умудрился добраться до инквизиторского сана…

– Снимите с него шлем!

Звон открываемого замка раздался в черепе адским набатом. Перед глазами вспыхнули огни. Ингер зажмурился, веки полыхали оранжевым.

– От имени Его Святейшества Иннокентия VIII, – снова заговорил Геликона, – епископа Рима, наместника Иисуса Христа, преемника князя апостолов…

Приоткрыв глаза, Ингер сумел разглядеть коренастую фигуру тосканца, что стоял, читая бумагу, перед возвышением, где восседали трое. Их лица были скрыты в тени, и падающий от факелов за их спинами свет превращал фигуры в застывшие статуи.

–…Верховного понтифика Вселенской Церкви, патриарха Запада, примаса Италии, архиепископа и митрополита Римской провинции, монарха государства-города Ватикана, раба рабов Божьих…

– Раб рабов… – Ингер сплюнул на каменный пол, – скольких он угробил во имя гор златых, этот раб? Загнал в подвалы, отдал в руки палачей – в мои руки…

– Обвиняемому не давали слова! – прогремела одна из фигур, и тут же двое стражей, приведших охотника, схватили его и грубо зажали рот.

– Мы, присутствующие здесь, – продолжал Геликона, поглядывая на Ингера поверх бумаги, – будем вершить справедливый суд над еретиком и предателем. Бывший инквизитор Дармштадтский Герхард Эгельгарт, ты обвиняешься в отступлении от истинной веры, предательстве Церкви и связях с колдунами. Кроме того…

Геликона ничего не забыл. Он не был лжецом или наветчиком, но оказался хорошим оратором. И каждый, кто слушал его, не усомнился бы в греховности обвиняемого, чьи преступления с таким смаком расписывал инквизитор. Даже сам Ингер, будь он на месте судей, согласился бы с Геликоной.

Обернувшись лицом к троице на возвышении, новоявленный инквизитор в красках описал «грехопадение» своего тогдашнего покровителя. Не преувеличивая собственных заслуг, тосканец отметил, что сам едва не расстался с жизнью, когда пойманный еретик бежал, убив при этом брата Дамбьена.

– На руках этого человека кровь множества невинных, – Геликона развёл руками, – убийство монаха и покушение на жизнь дознавателя, возлежание с ведьмами… Разве не достаточно этого, чтобы признать его вину? Я приведу свидетелей, если потребуется.

– Довольно, – остановил его судья, – мы можем выслушать, что скажет обвиняемый.

Ингера толкнули вперёд, заставив подойти ближе. Теперь его и председателей трибунала разделяли всего несколько шагов, но он по-прежнему не видел лиц судей, скрытых в тени, и не узнавал голоса.

– Герхард Эгельгарт, взявший себе имя Ингер Готтшальк… – краткая заминка в голосе судьи не ускользнула от внимательного слуха бывшего инквизитора, – прежде чем мы дадим вам возможность оправдаться перед трибуналом, вы должны дать присягу. Клянётесь ли вы правдиво отвечать на вопросы инквизитора Геликоны, а также оказывать всевозможное содействие расследованию, повиноваться Церкви и рассказать всё, что вам известно о еретиках и ереси?

Как только шершавая ладонь стражника убралась с его лица, Ингер улыбнулся.

– Кто бы вы ни были, я готов поклясться лишь в том, что стану честно и непредвзято отвечать на все вопросы и обвинения – от кого бы они ни исходили.

– Что ж, – произнёс всё тот же голос, – инквизитор Геликона, начинайте.

– Вас обвиняют в том, – заговорил оливет, уставив выпуклые глаза на Ингера, – что вы поддались ереси и встали на защиту отрицающих учение святой Церкви. И мой долг, как ревностного католика, требует, чтобы я просил вас из любви к богу отречься от своих воззрений и примириться с Церковью.

– Отрекусь я или нет, вы всё равно меня сожжёте, – спокойно ответил Ингер, – ну так вот что. Вы выискиваете паршу вне своих рядов, не замечая её внутри себя. Когда вы отказываетесь следовать своим собственным догматам, то прикрываете это красивым словом, изысканным названием, которое якобы может оправдать вашу непоследовательность и духовную нищету. Так появляются терциарии[1] и наместники бога на земле, но так же появляются еретики – ведь не всегда отступник изыскивает новые слова для себя, порой он нарекает и клеймит другого…

– Довольно, – оборвал его Геликона, – признаёте ли вы или нет, что заражены злонамеренным учением?

– Злонамеренным для тех, кто глуп и слеп, – возможно. Вы зовёте себя величайшими из великих, но на самом деле вы ничтожнейшие из ничтожнейших, властители тел людских, но не наших умов и подавно – не наших душ. И те, кто в вашей Церкви наверху, так же глупы, как и стоящие на самой нижней ступени, а порой и глупее, куда глупее многих из нас.

Лицо Геликоны покрылось красными пятнами. Но тосканец сдержался и продолжал:

– Признаёте ли вы, что творили плотский грех с ведьмами и пособничали им?

– Ты что-то упоминал о свидетелях, щенок, – под взглядом Ингера тосканец съёжился, – приведи в свидетели Моту – вдову, которую вы погубили в своих застенках. Приведи её, и пусть она подтвердит, что мы с нею едва не согрешили, опоённые твоим подлым зельем.

– Позади тебя, – неожиданно спокойно сказал Геликона, – стоят двое братьев, что были со мною в ту ночь. Они всё подтвердят.

– Разумеется, – Ингер усмехнулся, – ты притащил с собой целую ораву, чтобы поймать меня. Надёжный капкан, да, Геликона? Твой страх настолько велик, что ты потратил год на мои поиски, в то время как я оставался у тебя под носом.

Лицо оливета вновь побагровело. Улыбаясь уголком рта, Ингер продолжал:

– Или после того, как моею милостью ты остался в живых, тебе пришлось заново доказывать свою состоятельность как дознавателя и слуги Церкви?

И, не дожидаясь ответа Геликоны, Ингер продолжал, обращаясь к судьям:

– После меня не останется ни дуката. Этот щенок, мнящий себя волком, удовлетворит свою жажду мести, но вы – просчитались. Вы полагаете меня виновным? Что ж, пусть так, ведь это сулит выгоду вам. Подобно тому, как сулило это выгоду тем, кто некогда осудил бедных братьев[2] – осудил в нарушение всех прав, привилегий и законов. Была ли вина на братьях? Несомненно. Они были повинны в том, что имели больше земель, чем хотел бы правящий монарх. Были они повинны и в бессонных ночах правителя, опасавшегося за свою корону, боявшегося, что на неё посягнёт новая, сильная духом и крепкая костяком организация. Конечно, все эти грехи лежали на них – и потому неудивительно, что часть братьев сгорела на священных кострах ещё задолго до окончания суда над ними, суда светского, но никак не духовного, ибо не было духовности ни у судей-епископов, ни у обличителей-монахов – ни у кого, кроме бедных братьев…

– Мы многое тебе дозволяем, еретик, – проговорил судья, – инквизитор Геликона, выбейте из него признание.

– Без прикрытия и стыда! – выкрикнул Ингер, когда по мановению руки Геликоны его схватили и швырнули на пол, – неужто вам ещё не ясно, что я сознаюсь?! И горько сожалею, что не довёл дела до конца!

– Начина…

– Инквизитор!

Голос судьи прогремел, заставив оливета вжать голову в плечи, а стражника – опустить занесённый для удара кнут.

– Обвиняемый признал свою вину.

– Но он ещё… Ещё не выдал нам других еретиков, – тяжело дыша, нашёлся Геликона.

– Вашими милостями они мертвы, – Ингер кое-как подтянул ноги и встал, – и ты настолько боишься меня, выродок, что упросил трибунал не развязывать мне руки.

– Моею милостью у тебя лишь одна рука! – выкрикнул Геликона.

– И ты полагаешь, я не смогу тебя ею придушить? – холодно улыбнулся охотник. – Твои деяния так же трусливы и мелочны, как и твоя душонка. Ты втёрся ко мне в доверие и обманом заманил в ловушку ради получения инквизиторского сана. О, ты был столь же терпелив, сколь и труслив. Ты получил донос Ульриха и собрал две дюжины мужчин ради поимки одного…

Оливет изменился в лице.

– Твой доносчик наверняка указывал на какой-нибудь другой источник сведений, – Ингер сделал вид, что задумался, – например, на юную девицу, что носила мне молоко и однажды увидела нечто странное. Настолько странное, что пересилила свой ужас и побежала сообщать об этом пастырю. А тот не погнушался нарушить тайну исповеди.

Взглянув в чёрные провалы на месте лиц безмолвных судей, Ингер повернулся к ним спиной. Стянутые с рук перчатки с лёгким шлепком упали на пол.

– Вас это пугает? Вы боитесь тех удивительных вещей, что может создавать дьявол по имени Наука. Вы наверняка уже разобрали по кусочкам содержимое моей сумы, но вряд ли что-то поняли.

Ингер вгляделся в лица стражников перед собой, но те были скрыты капюшонами балахонов.

– Да, я еретик. Как всякий, кто смеет ставить разум превыше веры, и как каждый, кто осмеливается не внимать, но вдумываться. Задавать вопросы, как задавали их апостолы Иисусу.

– Довольно! – прогремел судья. – Вы взяли себе имя, означающее «копьё слуги Божьего[3]»…

– И я был его слугой, сколько помню себя, – глядя, как заседающие в трибунале подаются вперёд, охотник рассмеялся. – Вы преуспели в уничтожении всех, кто мог бы сдвинуть этот мир с мёртвой точки. Но вы ещё не победили.

– Инквизитор Геликона, – голос второго судьи был холоден и бесстрастен, – вы можете огласить приговор.

– Мы, заседающие в Священном трибунале, – начал инквизитор, поглядывая на Ингера, – заслушав всё сказанное обвиняемым и принимая во внимание сведения, полученные нами от заслуживающих доверия свидетелей, постановляем: признать Герхарда Эгельгарта повинным в склонении к ереси и отступлении от учения святой Церкви. Постановив так, именем Его Святейшества мы отлучаем виновного от Церкви и предаём его в руки светской власти.

– И да будет так, как мы решили.

Уводимый стражниками в низко надвинутых капюшонах, Ингер не смог отказать себе в удовольствии, обернувшись, увидеть плохо скрытое разочарование на лице Геликоны.

***

Щенок не получил крови, хоть и добился своего.

Геликона упустил шанс поистязать своего бывшего наставника, и даже оглашение приговора, явно составленного загодя, не принесло тосканцу большого наслаждения.

Ингер усмехался, пока его вели обратно в камеру с фарса, который должен был означать трибунал. На него снова надели шлем, едва выведя из залы, и ни один из стражей не произнёс ни слова на протяжении всего пути. Относительная победа Геликоны – одна из многих побед в списке сомнительных заслуг Церкви – перестала занимать ум охотника лишь с воцарением полной тишины и тьмы вокруг.

Никто не мог помешать ревнителям веры истребить ранее таких же, как я. Если они и были… если были.

Ингер молча лежал в промозглом мраке камеры, слушая тишину и отсчитывая мгновения.

Нельзя позволить им взять верх окончательно.

---

[1] Терциарии – члены так называемых «третьих орденов», те, кто, принеся монашеский обет, продолжали жить в миру, не уходя в монастыри.

[2] Имеется в виду Орден тамплиеров, носивших также название «бедные рыцари», «бедные братья» или «бедные воины Христа». Орден был уничтожен папой Климентом V и королём Филиппом IV.

[3] От древнегерм. ger (копье) + got, god (бог, божество) + scalc (слуга).

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: