Глава 3

– Он не придёт, – инквизитор опустился на скамью, – уже минула полночь.

– Не придёт… – эхом отозвалась Мота, застывая посреди комнаты. Её юбки мели давно не скобленный пол. – Не придёт, говоришь…

Она юркнула к нему, остановилась перед скамьёй, заглядывая снизу в лицо. Её глаза в тусклом полумраке дома казались огромными и светились, словно ведьмин огонь среди болота в ночной час.

– А может, он тебя боится, а, пёс? – прошипела она ему в лицо.

– Твой язык пропитан ядом, женщина! – инквизитор Герхард Эгельгарт брезгливо оттолкнул вдову и поднялся. – Ты безумна, и твоё счастье, что…

Договорить он не успел – в его губы впился сухой, шершавый рот вдовицы. В ладонь вдруг ткнулось нечто округлое и плотное. Пальцы сжали эту упругость, и она подалась. Зубы вдовы терзали и мяли его язык, потрескавшиеся губы царапали подбородок и щёки, и он вздрогнул от резкого привкуса мяты во рту. Колдовство?..

Упругое нежное тело прильнуло к нему. Пальцы вдовы пробирались под рубаху, доискиваясь укромных уголков. Колдовство? Что ж, пусть. Пусть безумица плетёт свои чары, такие сладкие – об этом никто не узнает…

Грохот распахнутой двери прозвучал как удар колокола, гулко отдавшись где-то в глубине мозга.

– Ты! – воскликнул Геликона, появляясь на пороге в сопровождении двух дюжих доминиканцев, – ты, шакал, предатель Церкви и Господа нашего Иисуса Христа!

Вдова завизжала, даже не пытаясь прикрыть срам. Её обвисшие груди болтались, как пустые мешки. Он отшатнулся, в животе противно сжалось. Что это было – наваждение? Или зов неутолённой плоти настолько затуманил рассудок?..

Не обращая внимания на присутствующих, Эгельгарт схватил Моту за волосы и притянул к себе. Её изрезанное морщинами лицо, с глубоко провалившимися глазами и жёлтыми зубами во впалом рту, вызвало в нём рвотный позыв. Мята. Мятное масло и вино…

– Она меня околдовала! – крикнул он, отшвыривая вдову прочь.

– Околдовала, говоришь? – дознаватель подошёл, брезгливо поддевая носком сапога разбросанное платье, – Герхард, собачий сын, ты сам пошёл в её объятья!

Голова кружилась, в ушах нестерпимо звенело, и писклявый голосок дознавателя Геликоны терзал мозг будто ржавый, но очень тонкий гвоздь.

– В повозку обоих! – приказал дознаватель монахам.

Один из клириков подхватил вдову под мышки и поволок прочь из дома.

– Антонио! – скулила она, норовя обернуться на Эгельгарта, – Антонио, жизнь моя!..

Второй доминиканец шагнул к инквизитору.

– Только тронь, – прошипел тот, – я тебе глаза вырву. Мне теперь бояться нечего.

Монах застыл в нерешительности. Эгельгарт собрал раскиданное на полу бельё. Стены постоянно норовили куда-то уплыть, а ноги упорно отказывались нормально сгибаться. На живот и то, что ниже, смотреть вообще не хотелось.

Дознаватель стоял поодаль и, скрестив руки, с видимым удовольствием наблюдал, как Эгельгарт одевается.

Брэ. Нательная камиза. Шоссы… Боже милосердный, в чём это они?! Верхняя рубаха из плотного невыбеленного сукна. Плащ… Рука потянулась к перевязи с клинком.

– Оружие оставишь здесь, – проскрипел из-за спины Геликона.

Дознаватель и в подмётки не годился Эгельгарту. Стоит им скрестить клинки – и нахал будет валяться в куче собственных кишок. И никакое благословение Господа его не защитит.

Инквизитор покачнулся, выпрямляясь. Два одинаковых, как близнецы, дознавателя смотрели на него из-под вращающегося потолка. Стены водили хоровод, и единственное оконце то подпрыгивало вверх, то ухало вниз – вместе с его собственным желудком.

– Давно метишь на моё место, а, брат? – Герхард ухмыльнулся двойникам-дознавателям, даже не пытаясь понять, который из них настоящий, – ну что ж, своё ты получишь.

Перевязь осталась лежать на полу. Монахи вывели его из дома.

***

Тряска в насквозь провонявшей гнилью повозке-клети заставляла всё внутри переворачиваться, и, подскакивая на кочках, Герхард с трудом удерживал в себе остатки вчерашней пищи. Вдова мешком валялась в углу, бессмысленно таращась в небо. В ней ничего не осталось от давешней полногрудой обольстительницы – запавшие глаза больше не пылали огнём страсти, а тело словно вмиг усохло.

– Воистину, женщина – сосуд дьявола, – пробормотал Герхард, тщетно стараясь устроиться, чтобы верёвки на лодыжках и запястьях меньше резали кожу, – именно так они и скажут…

Вдова что-то промычала. Герхард извернулся и ногой подтолкнул к женщине её платье, которое монахи бросили в повозку.

– Прикройся, – посоветовал он, – ночи ещё холодны.

Несчастная никак не отреагировала, лишь её худые пальцы судорожно мяли гнилую солому, устилавшую дно клети. В мутной темноте, перечерченное тенями от прутьев, её лицо казалось черепом с глубокими провалами глазниц. Герхард подцепил край платья ногой и, изловчившись, набросил ткань на обнажённое тело Моты. Запястья свело судорогой, и он не сдержал стона.

– Эй, там, в повозке! – рявкнул с козел один из монахов, которого Геликона взял в сопровождающие, – молчать!

Герхард притих. Свежая ночь приятно холодила горящую голову.

Повозка, неспешно влекомая парой лошадей, покинула деревню и затряслась по ухабистой дороге через поля. Герхард взглянул на укрытое тучами небо. Бледный круг луны едва обозначился над горизонтом по левую руку. Значит, Геликона везёт своих пленников в Дармштадт – ближайший город в северо-восточной стороне, где заседает Священный трибунал. Желудок снова скрутило.

Скорее всего, этот итальянский выродок ещё засветло послал нарочного к его святейшеству епископу Дармштадтскому… с просьбой назначить его, Геликону, инквизитором вместо «позорно падшего и предавшего Святую Церковь еретика Герхарда Эгельгарта, бывшего инквизитора…»

Герхард вздрогнул. Ведь он не сам пошёл в объятья вдовы, набросившись на этот ходячий полутруп как на сочнейший лакомый кусочек. Откуда у бедной вдовицы белое вино?..

Не самое вкусное – инквизитору приходилось отведывать и лучше. Но эта несчастная – явно не из тех, кто способен позволить себе даже это. Её дом и сад в запустении после гибели мужа, соседи и родные отвернулись от безумицы. Она питается тем, что находит в полях, ей не на что взять даже плохого дешёвого хлеба. И вдруг на её столе обнаруживается бутыль вина… Герхард шёпотом обругал себя за глупость. Ну конечно же! И мята – её сильный аромат способен легко перебить запах такого растения, как mandragora officinalis, известного своей способностью смущать рассудок и побуждать плоть. Его, Герхарда, действительно опоили – но не бедная вдовица, а собственный помощник. И кто знает, какую ещё пакость подсунул Геликона бывшему наставнику, если сумел настолько затмить его разум, что опытный инквизитор повёлся на россказни вдовы и не заметил очевидного…

С того самого момента, когда они встретились год назад, итальянец настойчиво следовал за Эгельгартом всюду, исполняя роль его преданного дознавателя. Фанатичным огнём горели глаза молодого оливета, недавно прибывшего из Тосканы, чтобы, по его собственным словам, «всячески содействовать благому делу искоренения ересей на священных землях Римской Империи». Невысокого роста, плюгавенький монашек быстро стал известен в землях близ Майнца как неутомимый дознаватель, умудрявшийся быть сразу всюду. Ему прочили блестящую карьеру, и на пути Геликоны к инквизиторскому сану стоял только один человек – Герхард.

Инквизитор прикинул расстояние – до Дармштадта около трёх часов пути. Есть время восстановить силы. О том, что ждёт его в городе, лучше не думать. Геликона не упустит возможности лично допросить бывшего покровителя – а на проблемы с фантазией итальянец никогда не жаловался.

Герхард попытался расслабиться, но от этой затеи пришлось быстро отказаться. Отвратительное чувство, будто он повис где-то в пространстве и качается вверх-вниз, появлялось всякий раз, когда он закрывал глаза. А от возникающих перед опущенными веками образов рвотные позывы только усиливались.

В какой-то момент, вынырнув из забвения, инквизитор обнаружил, что лежит у борта клети, а Мота, прижавшись к нему, ворочается во сне и дрожит всем телом. Герхард осторожно отодвинулся.

Повозка между тем продолжала мерно трястись по кочкам, вдовица – валяться в беспамятстве, а Геликона, наверняка, торжествовать. Герхард перебрался через вялое тело женщины и осмотрел замок клети.

Проклятый тосканец как следует позаботился о том, чтобы добыча не ускользнула. Замков оказалось целых три – два под фигурные ключи сложной формы и один массивный, со скрытой скважиной. Дознаватель наверняка выложил за такое чудо не один дукат. Герхард сплюнул – такой замок не откроешь без ключа, особенно со связанными за спиной руками.

Инквизитор прислонился к дверце клети. Луна окончательно затерялась среди облаков. Мерное покачивание убаюкивало, и тошнота, наконец, стала отступать. Дремотная вялость овладела телом.

Вдова в углу зашевелилась, села. Герхард поднял на неё взгляд – волосы женщины как будто стали короче.

– Здесь нам больше нечего делать, – неожиданно произнесла Мота. Казалось, её губы живут своей собственной жизнью, отдельно от застывшего маской лица.

– Что?.. – переспросил инквизитор сквозь одолевавшую его дрёму.

Вдова помолчала. Ветер трепал её неровные космы. Проглянувшая меж туч луна высветила натянутую как пергамент кожу.

– Много наблюдателей не нужно, – снова зашевелились губы, – мятное масло и вино сделали своё дело. Ты пошёл на это добровольно.

Голос Моты грубел, становясь похожим на мужской.

– Дуодецима, – произнесла она басом.

Двенадцать, про себя перевёл Герхард. Мысли ползли как черепахи. А вдовица-то не проста… откуда она знает латынь?..

– Законы тебе известны, – добавил всё тот же бас, – известны и последствия их нарушения…

Запястья вдруг скрутило жуткой болью. Фигура вдовы расплылась, сливаясь с окружающим туманом, что-то твёрдое ударило в спину, и Герхард очнулся.

Повозка стояла. Один из монахов возился у клети, в его похожих на лопаты руках лежала связка ключей.

– Отступник, – пробасил монах, снова дёргая верёвку, которой были стянуты запястья Герхарда. Прочность узлов, по-видимому, удовлетворила доминиканца. Но не Геликону.

Оливет появился из-за спины монаха с самым благостным выражением на гладко выбритом лице. Его белая туника никак не вязалась с кнутом, который проклятый дознаватель держал в руке.

– Я всегда считал, – Геликона подошёл ближе, – что доверять святую работу инквизитора тому, кто даже не давал обета своим братьям и Господу нашему Иисусу… – дознаватель наклонился к уху Герхарда, его голос понизился до шёпота, – всё равно что доверять стадо овец волку…

Звонкий щелчок кнута отчётливо прозвучал в ночной тишине. Геликона выпрямился и встал позади Герхарда – так, что инквизитор не мог его видеть. Уловка старая, но неизменно действенная.

– Ты неплохо перенял мои уроки, – сказал Герхард, – не гнушаясь учиться у волка, Луиджи-Франческа.

– Франческо, – сквозь зубы процедил Геликона с нажимом на последнюю букву.

– Ты при рождении был так похож на девчонку, что твоё второе имя было решено избрать женским, да, Геликона? – с усмешкой спросил Герхард. Запястья невыносимо ломило.

– Я ношу мужское имя, – проскрежетал дознаватель.

– Вот как? А я слышал иную историю. Будто твоя мать спутала тебя с ребёнком женского полу – не то сослепу, не то с помрачения рассуд…

Договорить Герхард не успел. Спину словно обожгло огнём, по лопаткам потекло густое и тёплое.

– И она была права, – выдохнул Герхард, как только смог набрать в грудь воздуха.

Геликона взмахнул кнутом снова. Инквизитор стиснул зубы, принимая второй удар.

– Не оттого ли ты дал обет безбрачия… – прошипел он, переводя дыхание, – что не смог бы никогда познать женщину как подобает мужчине?..

Дознаватель бил молча – кое-чему он, видимо, всё же научился: держать себя в руках и не вступать в диалог с жертвой. Иначе палач рискует поменяться с ней местами.

– Я долго этого ждал, – наконец прошептал Геликона, наклоняясь и заглядывая в лицо бывшему учителю, – десять ударов – меньшее, что ты заслужил, отступник.

– Во что ты… веришь больше… Франческа? – выговорил Герхард, с трудом поднимая голову. Пот, стекая по переносице, щипал кожу, – в собственную ложь… или в собственную правоту?..

Мгновение инквизитор и дознаватель смотрели друг другу в глаза.

– Я верю в то, – негромко ответил оливет, – что к полудню ты будешь мёртв.

Геликона развернулся и швырнул монаху окровавленный кнут.

– Поехали!

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: