Апологет — ярый приверженец какой-либо идеи.
Ересиарх — предводитель еретиков, зачинатель ереси.
«Eritus sicut dei, scientes bonum et malum…» [1]
Два удара – короткая пауза – ещё два удара – длинная пауза – один удар.
Два удара – короткая пауза – ещё два удара…
Левая рука привычным движением ложится на рукоять кинжала, пока правая сдвигает железный засов. Грязная створка со скрипом ползёт в сторону, и из чернеющего проёма тянутся колеблющиеся огненные отсветы.
Вслед за отсветами врывается стучавший – приземистый мужчина, чей просторный балахон не скрывает тучности. Комната полнится факельным чадом и тяжёлым запахом нестираной ткани.
– Господин охотник!.. – вошедший тяжело дышит, по лицу градом катится пот, – господин… Колдунья! Колдунья объявилась! Да такая, каких ещё не видывали!
Ладонь не спешит отпускать рукоятку кинжала.
– Где? Как узнал?
– К Ланце Шольц, жене мясника нашего, сестра приехала из деревни, что на Модау [2]. Вот у них-то самая напасть и приключилась! Страх, говорит, Господень…
От его слов пробирает дрожь, вздрагивают плечи.
– Чем промышляет колдунья?
– Дьявольское ведовство! – частит толстяк, – детишки-то! А люди, люди, и дома́!..
Незваный гость вздыхает, умолкая. Пыхтит, тянется к стенному кольцу, вставляет туда факел.
– Самое что ни на есть дьявольское, – повторяет толстяк, утирая красные от духоты щёки, – пропали несколько младенцев – не иначе, для обрядов своих страшных выкрала их! А скотина-то с бесовскими чертами нарождаться стала! И…
Пришедший мнётся.
– Продолжай.
– Страшные дела, господин охотник, – толстяк истово крестится, – клятое отродье сделало так, что дома-то под землю ушли!
– Дома? – раскалённый воздух вдруг кажется ледяным, – какие? Где именно? Чьи?..
– Да аккурат в центре селения, ажно четверо сразу, но почём я знаю – чьи? – гость таращит глаза, удивлённо-испуганно, – вот как провалились, где стояли – так и нет ничего, яма теперь там, широкая, да ровная такая. Копать пытались – не нашли и следа. Растворились дома, как были, с людьми внутри, с утварью всякой. А колдунья, поговаривают, на отшибе живёт, в доме брошенном. По ночам там в окнах светится и как воет кто, а днём – дом как дом, пустой.
– На отшибе, значит… И что же, никто не видел её?
– Да что ж там видеть, – толстяк снова осеняет себя крестным знамением, – ведьма она ведьма и есть! И с дьяволом путается, оттого и дела у неё дьявольские. Люди из деревни бегут, говорят, жить стало невмочь… – гость шумно вздыхает, – там уж и мессу служили, и водой святой дом-то кропили, а только всё нипочём. Чахнет скот, и люди чахнуть стали.
– Есть в деревне этой надёжный человек?
– А то как же, – восклицает гость, – сродственник мой тамошним пастырем будет. Вы только скажите, что я вам это передал, он вам как на духу всё выложит!
– Хорошо, – свободная рука вынимает факел из стенного кольца, – я поеду туда.
Подол котты [3] касается тёмного балахона пришедшего. Толстяк часто моргает, его бледные крохотные глазки превращаются в щёлки.
– О нашем разговоре – ни слова никому, – пляшущее пламя факела дрожит в пальце от лица гостя, переливается на кованой гарде кинжала. Капли пота на щеках толстяка сверкают рубинами.
Рука опускается и вкладывает факел во влажные безвольные пальцы.
– Ваша жизнь зависит только от вашего молчания.
– Да-да, – шепчет толстяк, – да-да. Несомненно.
[1] «И вы будете, как боги, знающие добро и зло…» (Быт.3:5; Ис.14:12-14). [2] Река, протекавшая по территории графства Вюртемберг (земля Гессен в современной Германии). [3] Мужская туникообразная верхняя одежда.
