Глава 23

Растолкав старика, Ингер велел ему собрать свою ватагу здесь после вечерней службы. Уже на выходе из харчевни охотник обернулся на трактирщика – вечером того ожидало знатное развлечение в виде толпы вваливающихся в зал попрошаек. Ингер ухмыльнулся.

Папаша Джаннини, как обычно, был занят по горло – словно и не произошло ночью жестокого убийства, не стояли на городских воротах стражи и не носился в туманном сыром воздухе страх.

– Пресвятая Матерь Божья и все апостолы! – приветствовал он Ингера, – господин, что с вами приключилось?

– Не сейчас, папаша, – охотник поморщился, – расскажите мне об Андриане. Ведь это он просил вас сшить две пары белых перчаток к костюмам.

– Он, он, – портной выхватил из кипы лоскутов что-то шуршащее и принялся ловко его скручивать. – Господин Андриан всегда не скупясь платит мне…

– Знаете, где его найти?

– А почто он вам? – папаша бросил на раскройный стол готовую кружевную розу.

– Хотел лично поблагодарить – за щедрый подарок.

– Господина Андриана-то? – папаша пожал плечами, – я думаю, он не так часто и в городе бывает. Заглядывает время от времени, но мне-то уж не говорит, когда в другой раз будет. Боюсь, ничем я вам здесь не помогу. Но если он зайдёт – передам ваши благодарности.

– Не стоит.

Ингер постоял ещё немного, наблюдая, как папаша пришивает розы к подолу платья. Портной, увлечённый своим делом, не обращал на визитёра внимания. Казалось, для него не существует ничего на свете – ничего, кроме нежных роз на атласном подоле.

Надвинув капюшон на лицо, Ингер вышел из лавки папаши Джаннини. Снаружи моросило. Встречные, как и сам охотник, кутались в плащи, походя друг на друга, будто монахи-отшельники. И каждый из этих «монахов» мог оказаться убийцей.

Покинутый дом с крылатой статуей всадника встретил охотника разбухшими от сырости стенами. Уже привычно открыв замок, бывший инквизитор нырнул во влажную прохладу.

Кому бы ни принадлежал этот дом раньше, сейчас на нём не осталось и тени былого величия. И, кажется, Ли даже не пыталась обжиться здесь.

Ли. Охотник коснулся «светящейся шкатулки», которую когда-то – разве возможно, чтобы это было вчера? – держали тонкие пальцы ведьмы. Поворошил пыль и мусор в старом очаге, выбивая кресалом шальную искру, раздул ленивое пламя – золотое, как пряди её волос. Набрякший влагой плащ развесил у очага и присел рядом, глядя на поднимающийся от ткани парок и перебирая на ощупь в суме оставшиеся после Ли вещицы.

Она не лгала ему. Но, если он и впрямь прибыл сюда из будущих эпох – то как давно? Сколько времени он уже здесь? И отчего не помнит момента прибытия – но видениями встают перед ним дни неизмеримо далёкие, дни, когда ещё не было ни городов, ни дворцов, а грязные люди кутались в шкуры?..

И вместе с тем – как может он помнить так хорошо всё случившееся в Хагенове? Почему из множества видений лишь это представляется не мороком, а истиной, имевшей место в прошлом? Отчего до деталей ясно видится ему, как падали замертво на улицах изморённые голодом горожане, как плакали матери над умершими чадами, как растерянно озирался ведомый на казнь дрожащий бургомистр?..

Бургомистр.

Пальцы коснулись резной поверхности перстня. Может ли быть связью эта печатка, взятая им как напоминание о чудовищном убийстве, совершённом во благо и с ведома Церкви?.. И если да – то как узнать, что было до и после Хагенова, и не ложны ли эти воспоминания? События тех дней будто повисли в воздухе, окружённые сплошным облаком черноты…

Чернота. Чёрный пепел, летавший над городом. Пепел, услышав о котором так удивилась Хельтруда. А, между тем, по заверению Его Святейшества Климента V, беда накрыла всю Империю и вряд ли обошла бы графство Вюртемберг. По заверению Его Святейшества Климента…

Хлопнула дверь, тяжело ударил по створке задвигаемый снаружи засов. Мокрый плащ остался висеть перед очагом.

В городской ратуше было на удивление тихо. На звук шагов Ингера откуда-то сбоку вынырнул щуплый пожилой служитель в узорном упелянде[1].

– Господин что-то ищет? – голос у служителя был почти неслышный.

– Я бы хотел ознакомиться с летописями, – охотник подошёл ближе. С его рубахи на выложенный плитами пол звонко капало.

– Сожалею, но доступ к документам дозволен лишь переписчикам, – служитель покачал головой, – но, может быть, я смогу вам что-то подсказать?

– Возможно,– Ингер пристально посмотрел на собеседника, – меня интересует «чёрный пепел» – помните такое страшное бедствие? Помните голод, павший на Империю в тот проклятый Господом год?

– Прошу меня простить, господин, – служитель слегка поклонился, – но я не припоминаю такого. Стоит просмотреть записи…

– В тот год Его Святейшество Климент V издал буллу, повелевавшую изловить повинных в бедствии еретиков, и множество их было сожжено в Хагенове…

– Климент V? – воскликнул служитель, – это я вам и без всяких летописей скажу. Его Святейшество принял понтификат в одна тысяча триста пятом году от Рождества Господа нашего Иисуса Христа[2], да только как могу я-то помнить те события? Господин ничего не перепутал?

– Вы сказали – одна тысяча триста… – в груди вдруг разлился жар.

– Одна тысяча триста пятом году, – служитель непонимающе посмотрел на странного гостя.

– А не помните ли… не помните ли священного похода против неверных из Дамаска, где король Конрад отступил с позором от городских стен? И святой Бернард восседал одесную короля, а спустя три года был окрещён лжепророком[3]?..

– Господин хорошо знает историю, – служитель уважительно улыбнулся, – разумеется, и этого я помнить не могу. Я родился в год одна тысяча четыреста тридцать седьмой от Рождества Христова, а описанное вами событие произошло за три сотни лет до моего появления на свет. Но что… господин? Господин!..

Растерянный оклик служителя потонул в грохоте захлопнувшейся двери и шуме дождя.

Он бежал по заливаемым водой улочкам, не разбирая дороги, слыша лишь безумный набат собственного сердца. Бежал со всех ног, но не мог – уже не мог – убежать от правды, которой до последнего мгновения отказывался верить.

Никаких дьявольских козней – те видения, что он считал таковыми, всего лишь суть отголоски его собственной памяти.

Он не сказал служителю, ради чего на самом деле задавал ему вопросы о давно минувших днях. Не сказал и о том, что его собственная память хранит картины жарких дней у крепостных стен Дамаска, где кровь и пот смешались с ленью и алчностью, где сарацины с лицами, укутанными покрывалом, возникали, будто призраки, и разили тех, кто ещё не погиб от жажды.

Он остановился, не в силах больше бежать, опустился на мокрую брусчатку посреди лабиринта улиц.

Ли не лгала. И погибла, чтобы он поверил.

Чтобы заглянул в собственное прошлое, без которого невозможно будущее.

…Я оставалась преданной тебе, как раньше – как многие века до этого момента…

Он проживёт достаточно, чтобы появились люди с металлом в груди, а зажигать свет стало возможно простым касанием.

И – он уже прожил достаточно, чтобы палки сменились алебардами, а на месте девственных лесов выросли дворцы.

И он признал. Признал то, что всё это время было прямо перед ним, словно проступила прямо из воздуха некая надпись, и туманные буквы, наконец, сложились в слова – всего на миг, призрачной вязью, но он успел прочесть её. Он понял, почему далёкое прошлое казалось ему таким близким. Почему в памяти вставали видения многовековой давности, почему с такой ужасающей чёткостью он помнил их – не по книгам или рассказам, не по преданиям и искажающим суть небылицам. Он помнил события так, как их видел. Потому что он был там.

Он участвовал в казнях перед акрополем и любил пещерных женщин. Он рисковал своей жизнью в битве при Дамаске[4] и брёл на свет, полуослепленный пеплом, оставляя за спиной руины Стабий[5].

Он прибыл из неизмеримо далёкого будущего. Причуда, прихоть неведомой науки грядущего забросила его в дикие времена – но он выжил. Выжил и непостижимым образом прожил все те сотни лет, что отделяли его от роковой встречи с Ли, пожертвовав лишь одним – памятью.

Медальон сам оказался в мокрой от дождя ладони. Чеканная оправа, ажурная крышечка с гравировкой. Единственная вещь Ли, смотрящаяся здесь уместно – невзирая на чуждость, несмотря на все разделяющие их эпохи. Сколько веков пройдёт, прежде чем литейщик вынет из формы ещё горячий овал, а ювелир выгравирует на тоненькой крышке затейливые узоры? Сколько империй падёт, прежде чем то неуместное, чужое лицо внутри обернётся его лицом? Лицом того, кем ему – хочет он того или нет – придётся стать.

***

Кутаясь в плащ, Ингер наблюдал, как страж, оставив напарника в одиночестве, исчезает в заполнившем внутренний двор тумане. События последних часов нет-нет да и отдавались внутри пробирающим холодом. Гибель епископа меркла в сравнении с простыми словами пожилого служителя в ратуше, но охотник заставлял себя сосредоточиться. Не виновная ни в чём, кроме собственной чуждости эпохе, Ли погибла, и кровь священника, как и двух горожан, оставалась на руках другой «ночной твари» – быть может, сообщника убитого в Гейдельберге отродья.

Проклятая сырость забиралась под плащ, и охотник поёжился. Второй стражник со скучающим видом разглядывал мокрые камни въездной арки.

Твари быстры и хитры – значит, нужно быть быстрее и хитрее их. Поэтому он здесь, у ворот дворца Сфорца – ожидает возвращения стражника, посланного, чтобы передать мастеру Леонардо желание господина Готтшалька продемонстрировать «удивительные изобретения, которые, без сомнения, заинтересуют столь искушённого учёного мужа».

К тому моменту, когда стражник, наконец, вернулся, Ингер успел основательно продрогнуть.

– Мастер Леонардо ждёт вас, – пролаял стражник, и, повинуясь его жесту, из тумана вынырнули двое солдат.

– Следуйте за нами, – один из них приглашающе махнул рукой. Второй солдат как бы невзначай пропустил гостя вперёд и пристроился чуть поодаль.

Сопровождаемый молчаливым конвоем, Ингер миновал просторный внутренний двор замка. Идущий впереди солдат предупредительно распахнул перед ним боковую дверь, за которой открылся коридор, щедро облитый факельным светом.

– Господин Леонардо предпочитает работать допоздна, – пояснил стражник, как бы извиняясь за то, что впускает гостя не через парадный вход, – он попросил провести вас прямо в его мастерскую.

Мастерская знаменитого учёного оказалась довольно тесной комнатой, уставленной ёмкостями с красящими пигментами и заваленной всевозможными приспособлениями, назначения и половины которых Ингер не знал. Сам Леонардо, моложавый мужчина с крепкими, сухими ладонями и пышными бровями, на удивление мало походил на учёного – скорее, на аристократа, забывшего переодеться к празднику.

– Прошу вас, располагайтесь, – без тени смущения Леонардо указал гостю на банкетку, заляпанную белыми пятнами, – что привело вас ко мне?

Ингер выразительно посмотрел на дверь, закрывшуюся за ушедшими солдатами.

– Мастер Леонардо, – начал он, присев на край банкетки, – по прибытии в Милан я был поражён отличием его от других городов, которые мне доводилось видеть. И я был бы готов превознести искушённость герцога Сфорца до небес – если бы не знал, что едва ли не всем, от чистоты до удивительных орудий на стенах, город обязан вам.

– Полноте, господин, – покачал головой Леонардо, – мои заслуги весьма скромны. И, что прискорбнее всего, моё мастерство не уберегло город от нашествия чёрной смерти[6].

– Порой даже самые мудрые предложения могут быть отвергнуты глупцами[7], – Ингер сдержал неожиданно пробравшую его дрожь, – мастер, я осведомлён о том, что ваши разработки касаются не только благоустройства этого великолепного города, но и предметов, имеющих своим назначением отнюдь не спасение жизни…

– Боюсь, здесь нечем гордиться, – учёный начал мерить шагами комнату, – есть множество способов прервать жизнь, но лишь один способ создать её.

– Иногда одна прерванная жизнь может спасти множество невинных, – Ингер сплёл пальцы в замок, – мастер, я знаю, что вы работаете на господина де Борри, придворного оружейника. И вы создали оружие, готовое стрелять мгновенно и в любой миг, не требуя долгой подготовки…

– Это всего лишь модель, – изобретатель остановился и посмотрел на гостя, – я слышу от вас вопросы – но вы, кажется, хотели что-то показать мне?

Под внимательным взглядом Леонардо охотник стянул перчатку с левой кисти и закатал рукав рубахи. Поднявшись, он вытянул руку.

– Невероятно! – воскликнул учёный, и суровое выражение на его лице уступило место ребяческому любопытству. – Я бы ни за что не догадался… Позвольте спросить, чья это работа? Я не знаю ни одного столь искушённого мастера.

– Боюсь, его имя не прославится в веках – это всего лишь старик, доживающий дни в глуши и безвестности, – горько ответил Ингер.

– Если бы я не видел его изделие, то сказал бы, что его талант пропал втуне, – Леонардо качнул головой, – вы позволите?..

– Конечно, мастер, – охотник терпеливо ждал, пока учёный изучит каждое сочленение его искусственной кисти.

– Любопытно, крайне любопытно… – бормотал великий изобретатель, рассматривая руку Ингера, – признаться, я пока не видел ничего столь изящно выполненного, хотя, конечно, встречал людей, подобных вам… простите… – Леонардо кашлянул, – не могли бы вы продемонстрировать её в действии?

Ингер, не говоря ни слова, слегка напряг мышцы плеча. Повинуясь натяжению ремней, обхвативших руку выше локтя, скрытые внутри протеза пружины сжались, проворачивая шестерни. Зубчатые механизмы сработали, зафиксировавшись в новом положении. Ингер вытянул вперёд сжатую в кулак кисть.

– Потрясающе, великолепно… – зачастил изобретатель, ощупывая пальцы охотника, – удивительное свойство! Явно используются шестерни с односторонним упором…

Наблюдая за реакцией гения, Ингер незаметно для него сдвинул небольшой рычажок, искусно скрытый в верхней части протеза, у кромки. Тонкие пластинки железа синхронно вклинились между зубцами шестерён и собачками, отщёлкивая последние. Шестерни провернулись в обратную сторону, пружины распрямились, и с лёгким скрежетом пальцы разжались снова.

– Простая и одновременно действенная конструкция, – бормотал Леонардо, погрузившись в размышления, – эффективное управление позволяет совершать быстрые движения, используя силу выше расположенных мускулов…

– Прошу вас, мастер, – мягко, но настойчиво произнёс охотник, – давайте вернёмся к нашей беседе. Я говорил об оружии, не требующем поджигания фитиля для выстрела…

– Для чего вам такое оружие?

– Видите ли…

Ингер замялся, перебирая в уме варианты ответов.

– Мастер, – охотник поднял взгляд, решившись, – я буду честен с вами. Моё ремесло вынуждает меня убивать. Нет, – Ингер предупреждающе поднял руку, заметив вопросительное выражение на лице Леонардо, – прошу вас, не задавайте вопросов. Я здесь, чтобы найти человека, по вине которого погибли многие другие. Найти и остановить. И я боюсь, что моих сил может быть недостаточно, чтобы справиться с… этим человеком. Только знания мы можем противопоставить дьявольскому ремеслу.

– Колдовство? – косматые брови учёного взметнулись. – Вы верите в колдунов?

– Верю ли я? – лицо охотника исказила усмешка. – Если вчерашние мертвецы поднимаются из могил – да. Если ночные твари убивают служителей Господа, не боясь ни креста, ни кинжала, – да. Да, мастер, я верю – лишь потому, что видел это своими глазами. И потому же я пришёл к вам – ведь вы владеете куда более искусным ремеслом, нежели любой служитель нечистого. Вы служите Науке.

Изобретатель ничего не ответил. А Ингер смотрел на его слегка сутулую фигуру, на перепачканный мелом и красками сюрко, на разбросанные по мастерской листы пергамента, покрытые набросками и рисунками. Будь Леонардо на месте старика Нахтрама, его бы сожгли. Хотя бы за то, что не верит в колдунов и открыто это признаёт – ведь отрицание ереси само по себе ересь.

По-прежнему молча учёный прошёл куда-то вглубь мастерской. Во все стороны полетели куски холстов и мраморная крошка, а на лице мастера, когда он снова предстал перед Ингером, не было и тени улыбки.

– Я бы хотел, чтобы это изобретение так и осталось на бумаге, – произнёс Леонардо, подавая Ингеру пистолет.

Не без трепета охотник принял оружие. Выкованный из тёмного металла, с изящной инкрустацией рукояти, пистолет сам лёг в ладонь.

– Ведь это не единственный экземпляр, не так ли? – спросил Ингер, любуясь игрой бликов на полированном стволе.

– К вашему счастью и моему сожалению – нет. Но единственный, покидающий пределы этого дворца.

Леонардо кратко объяснил охотнику принцип работы пистолета. Оснащённый колесцовым замком, пистолет не требовал долгой возни с поджиганием фитиля и мог удерживаться во взведённом состоянии сколько угодно.

– Благодарю вас, – Ингер отложил пистолет и, поколебавшись, вынул из сумы «шкатулку» Ли, – известно ли вам назначение этой вещи?

– Не думаю, – изобретатель нахмурился.

– Прикройте глаза.

Ингер коснулся крышки «шкатулки». Белое свечение, казалось, чуть потускнело с того момента, когда он в последний раз его видел.

– Не может быть! – ахнул Леонардо, щурясь и ощупывая «шкатулку», – не наблюдай я этого своими глазами, счёл бы, что вы смеётесь надо мною!

– Как, по-вашему, кто мог бы сделать такое?

– Источник света необычайной яркости… – пальцы учёного бегали по бокам «шкатулки», – без огня, без дыма, без шума… И материал – не сойти мне с этого места, если когда-нибудь видел подобное! Господин Готтшальк…

Леонардо вдруг посерьёзнел.

– Я не мистик и не склонен опасаться собственной тени, – проговорил он, – но скажу вам вот что: это – не творение науки. Будь я церковником, я сказал бы, что это орудие Дьявола. Наука не может создавать подобные вещи… пока – не может. Пока не воплотятся в жизнь наши смелые мечты об отдалённом будущем. Но сейчас ни я, ни лучшие умы Империи не взялись бы построить такое.

– Благодарю вас, мастер, – Ингер убрал «шкатулку» в суму.

– Увидев такое, пожалуй, и поверишь в ведьмовство, – Леонардо повёл плечами,– наверняка вы раздобыли эту вещицу у одного из тех, кого почитаете колдунами.

– Я бы хотел, чтобы это было не так, – заметив вопросительный взгляд собеседника, Ингер добавил:

– Простите, мастер, я не могу оставить эту вещь вам. Она дорога мне как память.

– Будьте осторожны, – ответил, пожевав губами, учёный. – Да, господин Готтшальк – с моим пистолетом вы можете не бояться этого проклятого дождя. Но имейте в виду – вещица обладает скверным характером. Из трёх выстрелов хоть один да даст осечку.

Лишь бы не первый.

– Благодарю вас, мастер.

Покидая учёного, Ингер спрятал пистолет под плащом.

Мне достанет одного выстрела.

---

[1] Верхняя мужская одежда, напоминающая плащ, с длинными расширяющимися на краях рукавами.

[2] Папа Римский Климент V (годы правления: 1305 – 1314) – первый понтифик, избравший своей резиденцией Авиньон и положивший начало т.н. Авиньонскому пленению пап (1309-1378).

[3] Второй Крестовый поход (1146-1149 гг.).

[4] 1148 г. н.э.

[5] Город Стабии был разрушен при извержении Везувия в 79 г. н.э.

[6] Эпидемия чумы в Милане, ок. 1484-1485 гг.

[7] Речь идёт о предложении да Винчи усовершенствовать планировку Милана и систему канализации в городе. Предложение было отвергнуто герцогом Сфорца.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: