Глава 8

Герхард проснулся задолго до рассвета. Ноющая боль в запястье превратила его сны в бесконечную череду прерывистых кошмаров. В доме было темно, лишь едва теплилась лампадка под распятием. Он хотел перекреститься – но на его правом предплечье спала Хельтруда, разметав русые волосы по покрывалу.

– Хель, – тихонько позвал Герхард, и травница тут же открыла глаза. Подарив ему лёгкий поцелуй, встала, чтобы растопить печь.

Дело было плохо – по телу разливалась слабость, побороть которую до конца не смог даже поданный знахаркой отвар. Кутаясь в покрывало и ёжась от предрассветной прохлады, Хельтруда поставила в печь горшок с холодной кашей и принесла чистый холст.

– Сядь, пожалуйста, – попросила она, опускаясь на постель рядом с ним. Герхард послушался. Каждое движение давалось с трудом.

Знахарка разорвала холст на полосы – плотная ткань звонко трещала под её сильными пальцами. Взяв руку инквизитора, она аккуратно стянула с его пальца перстень и покрыла безжизненную, белую как снег кисть тонким слоем густой мази.

– С твоего разрешения, – сказала она, перевязывая его ладонь, – я оставлю перстень себе – как напоминание.

– Ты полагаешь, что я могу не вернуться? – нахмурился Эгельгарт.

Целительница помолчала, аккуратно наматывая холст виток за витком.

– Герхард, я посещала колдуна дважды, – произнесла она, когда молчание стало тяготить, – и оба раза была уверена, что не вернусь…

Инквизитор хотел спросить, что привело знахарку к чернокнижнику, но что-то остановило его. Слушая шипение каши в котелке, он наблюдал, как Хельтруда закрепляет повязку на запястье. Затянув узел, травница взяла его руку и, аккуратно согнув в локте, притянула холстиной к груди и плечу.

– Будет не слишком удобно, – сказала она, будто извиняясь, – но это не даст хвори пойти дальше.

– Мне от этой руки мало толку сейчас, – успокоил её инквизитор.

Они прочли молитву и в молчании позавтракали.

– Рассвет уже близится, – проговорила травница, глядя, как Герхард набрасывает тяжёлый плащ и вешает на плечо дорожную суму, – тебе нужно поспешить.

Они вместе вышли за порог. Инквизитор вгляделся в темноту, давая глазам время привыкнуть к предрассветному мраку.

– Не знаю, что ждёт меня там, – сказал он, беря руку травницы в свою. Пальцы нащупали привычные обводы перстня. – Но я вернусь. У тебя есть моё слово, Хельтруда.

– Я буду ждать, – спокойно ответила травница, – храни тебя Бог.

Последним, что запомнил, выходя за утлую ограду, Герхард Эгельгарт, инквизитор, были знакомые формы рельефной печатки.

***

Как он ни старался, ослабевшие ноги передвигались медленно. И, когда перед ним замаячила просека, блёклый рассвет уже начинал пробиваться сквозь сумрак.

Инквизитор протиснулся через мокрые от утренней росы кусты, торопливо миновал пустынную дорогу и углубился в лес. Мох, густо покрывавший подножья деревьев, тянулся вверх по стволам, образуя пушистые тропки, и Герхард двигался в ту сторону, к которой лесные великаны обращались позеленевшими боками.

Лес пробуждался, в посветлевшем воздухе звучала утренняя птичья перекличка. Мохнатые валуны под ногами – пристанища жуков и мелкого зверья – всё укрупнялись, и пробираться меж них становилось труднее. Оскальзываясь на мокром мхе, Герхард то и дело озирался – но кроме птичьего пения ни звука не ловили его уши.

Когда в лицо, наконец, дохнул речной свежестью ветер, солнце уже пронизывало лес короткими косыми стрелами. Выбравшись на каменистый берег, инквизитор, предупреждённый травницей, обнажил клинок и двинулся вниз по течению, держась ближе к лесной кромке. Перед глазами прыгали жёлто-чёрные полосы – тени древесных стволов перемежались с полуденными лучами.

Он миновал участок, где берег полого спускался к воде, и углубился в заросли остро пахнущего кустарника. Ветки с мелкими шипами цеплялись за одежду, царапали кожу, рвали, будто норовя удержать. Голову кружил терпкий аромат мнущихся листьев.

– А ну, не дёргайся!

Окрик донёсся до ушей опального инквизитора, когда в густом кустарнике наметился просвет. Герхард замер, мускулы напряглись, и гулко ударило сердце, разгоняя холодную кровь.

– Да стой ты спокойно, ишь, шебутная!

Отведя колючие щупальца веток рукой, Герхард, стараясь не шуметь, вгляделся. Сквозь переплетения шипов и листьев перед ним замаячили три фигуры, одна из которых, в длинном платье и с пышными волосами, явно находилась здесь не по своей воле.

– Кто-нибудь, помогите! – тоненький голос сорвался на взвизг.

– Тише! – двое мужчин удерживали бьющуюся, как птаха в силках, девушку. Девица отчаянно вырывалась, но где уж ей было совладать с дюжими мужиками.

– Эй, Михель, да она кусается, – ухмыльнулся один из них, ловко задирая девушке платье. Мелькнули белые нижние юбки.

– Спаси… ах!..

Крик оборвался на полуслове, когда Михель влепил непокорной девице пощёчину. Голова несчастной откинулась вбок, грива волос рассыпалась по плечам и груди. Подельник Михеля усмехнулся, но улыбка на его грубом, в крупных оспинах лице вдруг поползла вниз вместе с отвисшей челюстью, когда Михель начал оседать на землю. Из его широкой груди торчал клинок.

Девица вырвалась из ослабевшей хватки и бросилась наутёк, придерживая надорванное у корсажа платье. Второй лиходей и не думал ловить беглянку – вместо этого он, нехорошо скалясь, медленно тянул из ножен тяжёлый бастард[1].

Герхард попятился. Мечник, приминая траву подошвами, шёл прямо на инквизитора, и на рукаве его дублета Герхард только сейчас разглядел нашитый кусок ткани с изображением полосатого льва.

Дармштадские стражники. И, кажется, он только что прикончил одного из них.

Мечник с размаху врубился в кусты, и там, где только что стоял инквизитор, образовалась прогалина. Мгновение стражник и Герхард смотрели друг другу в глаза, и этого мига инквизитору хватило, чтобы прочитать во взгляде стражника – узнал.

Мечник узнал беглеца.

Не дожидаясь, пока стражник осмыслит произошедшее, Герхард бросился бежать, проламываясь сквозь колючие сплетения веток, – туда, где слышался шум воды. Берег в этом месте круто обрывался, река бурно вздымалась порогами внизу. Подмётки скрипнули по сухой почве, инквизитор пригнулся, растягиваясь на земле среди кустов, на самом краю обрыва, слыша, как свистит над головой клинок бастарда. Густой кустарник не дал стражнику размахнуться, и занести меч снова он не успел – отведённая ветка врезалась ему в лицо, раздирая шипами кожу. Мечник дёрнул головой, теряя равновесие, и Герхард, перекатившись, с силой ударил его под колени. Ноги стражника подломились, и он упал головой вперёд, кубарем покатившись с обрыва. Его крик смешался с шумом воды.

Не оборачиваясь, Герхард быстрым шагом пошёл прочь. Но, когда помятые кусты снова расступились перед ним, инквизитор замер.

На поляне не было и следа недавней схватки – тело убитого стражника исчезло, будто растворилось в мутном полуденном зное. Не нашлось и следов возни, взрыхлённая ногами земля вновь оказалась утоптанной. И посреди ровного пятачка сиротливо поблёскивал совершенно чистый кинжал.

Герхард едва ли не бегом пересёк поляну, на ходу подхватив клинок. Царившая здесь тишина таила в себе нечто неестественное – даже плеск воды доносился будто сквозь толстое покрывало. И, когда лес снова принял его в свои прохладные объятья, инквизитор вдохнул, успокаивая кружение в голове. Отступивший было страх нахлынул с новой силой. Что, если стражник каким-то чудом выжил? Да и чуда тут не нужно – достаточно кольчуги под дублетом…

Тревожные раздумья, поглотившие Герхарда, не помешали ему вовремя заметить перемену в окружении. Мгновение назад полный природного шума, лес затих, замер, затаился ветер в кронах – так останавливается время, и застывает природа, чтобы в следующий миг разразиться бурей.

Двигаясь в сгустившемся воздухе, словно в толще воды, инквизитор огляделся. Ничего. Рукоять клинка приятно холодила ладонь. Замершие деревья теснились вокруг густым частоколом, и он отступил, прижимаясь спиной к шершавой коре.

Гулкий удар разрезал плотную тишину, как нож разрезает застывший жир. Цепкий взгляд инквизитора ухватил молниеносное движение средь деревьев, и Герхард неслышно скользнул меж стволов.

Удар повторился. Кошкой пробираясь через редкий подлесок, инквизитор уже мог видеть его источник – огромный валун с вросшим прямо в камень исполинским дубом. Под раскидистой кроной дуба стоял сгорбленный человек и с натугой набрасывал на валун крупные поленья. На плоской вершине камня-великана уже образовалась горка дров.

Переложив последнее полено, человек вскарабкался на валун сам, и Герхард, притаившийся поодаль, увидел, что тот уже немолод. Сморщенное коричневое лицо тонуло в тени глубокого капюшона, из-под которого выбивались белёсые пряди.

С видимым трудом старик встал коленями на камень и запрокинул голову к небу. С его губ сорвались резкие, гортанные слова – старик выкрикивал их, странно вытягивая окончания. Этот язык не походил ни на одно из слышанных Герхардом наречий. Звучала в нём какая-то необъяснимая притягательность, завораживающая своей простотой и естественностью, и даже грубое произношение не могло скрыть удивительной напевности каждого слова.

Старик простёр руки над сложенными поленьями и взмахнул кистями, будто стряхивая с них пыль. Рукава его просторного шапа[2] взметнулись, и между ладонями словно проскочила искра – а мгновением позже поленья вспыхнули огненным шаром.

Прищурившись, Герхард смотрел, как щуплая фигурка раскачивается в одном ритме с пляшущим пламенем. В густом воздухе вязли все звуки, и этот немой танец, исполненный истовой силы, превращался в молчаливую пантомиму для застывшего царства природы. Лицо старика, с закатившимися глазами и чёрным провалом рта, походило на трагическую маску. Полы его плаща взметались, раздувая пламя, поднимая искры, и казалось – вот-вот загорится и сам плащ, и старик, превратятся в пылающий столб и сольются с ритуальным костром воедино…

Ударил гром, и с неба рухнула стена воды. Капли лупили по листьям, по траве и камням, скрывая мир завесой падающих струй – но Герхард видел: огонь на валуне погас за миг до того, как начался ливень.

Дождь кончился так же резко, как и начался, и душное напряжение, висевшее в воздухе, разом исчезло.

– Ты можешь выйти теперь, – прозвучало рядом.

Герхард отвёл со лба мокрые волосы. Старик, стоя рядом с валуном, в упор смотрел на него.

– Кто ты и зачем сюда пришёл? – спросил он, когда инквизитор приблизился.

– Я ищу… – Герхард вдруг запнулся. Рука сама потянулась к суме и вынула данный Хельтрудой свёрток, – вы знаете, что это?

– А я должен? – сварливо осведомился старик. От его шапа поднимался лёгкий парок.

Вместо ответа инквизитор положил свёрток на валун и не спеша, одной рукой, распустил стягивавшие тканевый комок завязки. Мятый холст развернулся, и в складках ткани мелькнуло закопчённое железо – изящные фигурные обводы, инкрустация потемневшими, треснувшими камнями. Пряжка?..

С неожиданной для его возраста прытью старик сцапал свёрток и, комкая в ладонях, устремил взгляд на Герхарда. Глаза у него были не по-стариковски ясные, светло-голубые, как чистое весеннее небо.

– Можешь звать меня Нахтрам[3], – сказал колдун.

– Герхард, – представился инквизитор, – я пришёл от…

– Знаю, – перебил старик, – пошли.

– Мне нужна ваша помощь, – продолжал Герхард, пока они пробирались сквозь мокрые заросли дубов.

– Всем нужна, – проворчал Нахтрам, – просто так никто не приходит.

– Ливень – ваших рук дело? – неожиданно для себя спросил инквизитор.

– Ливень-то? – колдун усмехнулся – будто ржавое железо проскрипело, – а ты, чай, не за новыми глазами пришёл? Будь у тебя глаза, ты бы увидел, как собирается дождь.

Всего лишь дождь. Душное чувство, камнем висевшее над головой, густой воздух, замерший в недвижности лес…

– Глуп тот, кто не замечает очевидного, – продолжал Нахтрам, – но ещё глупее тот, кто за очевидным видит то, чего нет.

– Вы знали, что я приду?

– Знал ли я? – старик повернул к Герхарду сухое лицо. Лохматые брови сурово сдвинулись. – Что даст тебе знание о моих знаниях? Что оно изменит?

Глядя на молчащего Герхарда, колдун мелко покивал.

– То-то же. Вот мы и на месте.

За густым частоколом древесных стволов инквизитор не сразу заметил дом колдуна – наполовину ушедший в землю, сложенный из древних брёвен сруб. Позеленевшие стены сливались с окружающим лесом так же естественно, как сливается с природой берлога медведя.

Или гнездо ворона.

– Входи и будь моим гостем, – произнёс колдун, распахивая жалобно заскрипевшую дверь. Герхард шагнул в нутро землянки – пропахшее грибами, сыростью и чем-то ещё, неуловимо напоминающим запах, стоящий в воздухе после дождя.

Колдун забрался следом и, указав Герхарду на кусок полотна, из-под которого выбивались клочья соломы, завозился у прокопчённого очага.

– Я не вызываю дождь и не зажигаю огонь щелчком пальцев, как ты мог подумать, – пробурчал он, вынимая из рукавов кремень и кресало.

– Она назвала вас колдуном, – сказал Герхард, усаживаясь на солому.

– Колдун, колдун… – забормотал Нахтрам, роняя искорки на затлевший трут и стряхивая туда же крохи серой пыли, неведомо как попавшей внутрь рукавов шапа, – детей, почитающих своих предков, вы уважаете. А тех, кто отдаёт дань далёким пращурам, кто не согласен променять их на бездушные кресты – клеймите…

– Я пришёл не за тем, чтобы спорить о вере, – произнёс инквизитор. В очаге весело разгорались подсыревшие ветки.

– Ты вдосталь спорил о ней, так ведь? – Нахтрам обернулся к нему и кивнул. – По глазам вижу – кровь у тебя за душой. Смерти. Тяжесть носишь на сердце.

– Вы верите в бессмертную душу? – вырвалось у Герхарда.

– Между вами и намигораздо больше общего, чем ты думаешь, – язвительно сказал колдун, помешивая палкой в очаге. – Вот это что? – неожиданно спросил он, сунув под нос Герхарду оловянный брусок с тремя зубцами на конце.

– Прибор для трапезы, но откуда…

– Нет! – торжествующе возгласил Нахтрам, воздевая зубчатый прибор к потолку, – это – трезубец дьявола!

Он с грохотом опустил «трезубец» на низенький, исцарапанный стол.

– Вот где истинное зло, – сказал колдун, – оно начинается, когда останавливается ум и вступает страсть. Вы и ваша Церковь – и есть истинное зло. Вы поменялись местами с вашим дьяволом и творите ту погань, что веками приписывали ему. Вы останавливаете порывы разума и глушите зов сердца, вы смиряете свою плоть и убиваете друг друга и сами себя, не позволяя свету знания озарить вашу жизнь. И всё, что претит этим стремлениям, вы клеймите и изничтожаете, как заклеймили светоносного Люцифера…

Нахтрам усмехнулся. Его бледные глазки проницательно уставились на гостя.

– Небось, жаждешь меня за такие слова в тёмную уволочь, а, инквизитор?

И, не давая Герхарду и слова вставить, продолжал:

– Да знаю я, знаю, кто ты. По глазам вижу, сказал же. Повидал я на своём веку твоей братии – у всех глаза будто пеленой подёрнуты. Души загубленные в них отражаются.

– Вы знали, кто я, и пригласили в свой дом? – если и существовал предел удивления, то инквизитор уже давно перешагнул его. – Почему не пытались бежать? Не околдовали меня?

– Бежать? – Нахтрам скрежещуще рассмеялся и, с трудом поднявшись, заковылял от очага к длинным рядам выступов на стене. – Ты слишком молод. Сколько вёсен ты повидал – тридцать? Тридцать пять? Я перестал считать свои вёсны, когда тебя ещё и не было на свете. Да… Мне некуда бежать. Но с годами я приобрёл понимание – на что воля богов, то свершится. И я не колдун, сказано ж тебе однажды, упрямое твоё племя…

Бормоча, Нахтрам возился у выступов, уставленных, как наконец разглядел Герхард, самыми неподходящими для лесной лачуги приспособлениями. На выступах громоздились железные детали странных форм – некоторые из них отдалённо напоминали элементы рыцарских лат. В деревянных коробах лежали пучки тонких нитей, а рядом теснились горшочки, плотно залитые воском. Целая гора ремней и затейливых фибул, иглы всех размеров, склянки с тёмными жидкостями, хитроумные приспособления для взвешивания и отмеривания… и книги. Целые горы книг, подпирающие потолок, втиснутые так плотно, что казалось невозможным достать хоть одну, не обрушив всю стопку.

Герхард вспомнил о томике, прихваченном из замка. Догадка пришла сама.

– Так вы – учёный муж!.. Но почему – здесь, в глуши? Почему не в Кёльне? Не в Лейпциге?.. Не в Вюрцбурге, наконец, ведь до него отсюда всего ближе!.. Вы могли бы читать лекции в университете, а не…

– Мог бы, мог бы, – сварливо отозвался «колдун», – мог бы, да не мог. Ну, показывай, с чем подсобить тебе нужно.

Герхард сбросил свой балахон и размотал повязку. Хмуря кустистые брови, Нахтрам ощупал кисть инквизитора, придавив костлявыми пальцами запястье.

– Нет, – отрывисто бросил он, – кто бы ни сотворил это с тобой, дело своё он знал. Руку я тебе не спасу, уж прости. А вот жизнь – сохраню.

На стол легли обрывки тряпиц, длинно нарезанные плотные нити и целый набор блестящих железок. Последние живо воскресили в памяти недавнюю пытку – перед глазами встало мёртвое лицо Геликоны. В голове всё смешалось.

Нахтрам тем временем пристроил над очагом котелок, из которого терпко пахло древесными смолами.

– Что вы собираетесь делать? – не выдержал Герхард.

– То, из-за чего я здесь и сижу, – старик аккуратно помешал в котелке и, подпалив лучинку, неторопливо зажёг один за другим шесть фитилей, укреплённых на низких подставках вокруг широкой, выскобленной скамьи. Землянка наполнилась светом и ароматами благовоний.

– Ложись, – колдун указал Герхарду на скамью, – если жить хочешь, конечно.

Инквизитор подчинился. Нахтрам вынул из складок плаща деревянную фигурку и установил её в изголовье скамьи. В его руках появилась склянка с водой. На незнакомом, певучем наречии колдун произнёс несколько фраз и, смочив ладони водой, огладил фигурку, низко ей поклонившись. Его плащ прошуршал по полу, когда старик неспешно обошёл вокруг скамьи.

– Сними рубаху, – приказал он. Увидев на шее Герхарда оберег, колдун вперил в инквизитора свои пронзительные глаза.

– Богиня-мать хранит тебя, – произнёс он, – дарует здравие телу и покой духу. Родниковая вода омывает тебя, снимая горести и боли. И та, что прядёт облака, уберегает тебя от опасности. Да не преступишь ты порога падения, и не вкусишь с блюда голода рядом с той, что не знает жалости и что черна, как ночь, наполовину…

Мелкие капли, разбрызганные из склянки, покрыли Герхарда – будто утренняя роса осела на коже. Не прерывая странной молитвы, Нахтрам снял с огня котелок, установил на столе, среди инструментов, горшочков и склянок. Из пузырька тёмного стекла плеснул на тряпицу.

– Герхард, – задумчиво проговорил колдун, – отважный и стойкий… Ну что ж, проверим, так ли это.

Мягкая, остро пахнущая ткань покрыла лицо инквизитора. И, пока не померкло сознание, он сжимал в здоровой руке оберег – будто тот должен был стать проводником через всё, что его ожидало.


[1] Тип меча с длинным эфесом, достаточным, чтобы удерживать оружие одной рукой и дополнительно (при необходимости) – частично поддерживать кистью другой руки. Идеален для нанесения колющих и рубящих ударов, но не может быть отнесён ни к одноручным, ни к полуторным мечам (отсюда и название – бастард, т.е. ублюдок).

[2] Вид плаща с разрезами по бокам, надевавшийся через голову.

[3] От древнегерм. naht (ночь) +(h)raban, (h)ram (ворон).

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует:

Дорогие читатели!

Мне очень важна ваша поддержка. Вы — те люди, без которых этой книги бы не было. Всё своё творчество я выкладываю бесплатно, но если вы считаете, что оно достойно денежного поощрения — это можно сделать здесь.

Вы также можете поддержать меня, подписавшись на мою группу Вконтакте.

Или разместить отзыв на книгу:

(Visited 117 times, 1 visits today)
Поделиться:

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *