I. Peregrinus. Глава 1

Peregrinus – «чужеземный, чужеземец». В средневековой латыни

слово peregrinus также приобрело значение «пилигрим, паломник».

На улице царил собачий холод. Кованые стебли фонарных столбов серебрились от инея. К ближайшему столбу прислонилась хлипкая лестница, взобравшийся на неё фонарщик, ругаясь сквозь зубы, возился с примёрзшим стеклом. Масляная лампа в его руке едва мерцала.

Кэб уже ждал. Мохноногая лошадка зябко переступала копытами, на козлах застыл извозчик – гора тряпья, увенчанная помятым цилиндром.

Внутри экипажа оказалось лишь немногим теплее. Костлявый посыльный, обнимавший увесистый свёрток, трясся так, что кэб заметно покачивался на рессорах – и явно обрадовался, когда дверца открылась.

– С-сэр, ваша пос-сылка в ц-целости и сохранности, – выпалил он, протягивая свёрток.

– Спасибо, Тоби, – в ладонь посыльного легла мелкая монетка, – беги домой.

Упрашивать долго не пришлось – приложив руку к кепи, мальчишка ужом выскользнул из кэба, едва не потеряв равновесие на обледенелой мостовой.

– Едем? – сварливо донеслось с козел.

– Угол Лейнстер и Порчестер Гарденс, пожалуйста. И не спешите.

– Поспешишь тут, – пробурчал извозчик, но его недовольство заглушил стук захлопнувшейся дверцы.

Сквозь плотные шторки на окнах почти не пробивался рыжий газовый свет, и свёрток пришлось вскрывать на ощупь. Холодная, но совершенно сухая шерстяная ткань прошуршала под пальцами. На пол поочерёдно полетели задубевший фрак, мокро-ледяная рубашка и такие же брюки, сопровождаемые тихим проклятьем. 

Если Часовые надеялись уморить новообретённого брата холодом, то просчитались – хотя помёрзнуть всё же пришлось. При воспоминании о жарко горящем камине в общей зале Братства с языка едва не сорвалась непристойность. Ну разумеется. Новичкам не пристало греться у огня – даже если новичок только что волей-неволей принял ледяной душ.

Наконец место вымокшей и насквозь промёрзшей одежды заняла сухая. С оттаивающих волос на рукава пальто падали мелкие водяные горошины. Замшевые перчатки приятно грели пальцы. Но мерзкая дрожь никак не желала уходить – по телу то и дело пробегала волна, будто упрямая вода снова и снова толкала, швыряя, как куклу. И руки вновь смыкались на таких знакомых узорных листках из кованого железа…

Противные мурашки щекотали кожу, напоминая о том, как такими же мурашками покрывалась спина – в моменты, когда взгляд хриплоголосого ощутимо, будто касание скользких щупалец, окидывал вздрагивавшую мокрую фигуру. 

Холод. Волнение. Уязвимость. 

За столько лет пора было привыкнуть, но не вышло. Каждый раз проклятый каменный мешок оживлял воспоминания о первом прохождении странного и жестокого обряда – дне, когда желание узнать оказалось сильнее стремления выжить. Эффектный и, безусловно, эффективный ритуал, тень древних шаманских инициаций, подвергал испытанию вовсе не жизнь, а жажду откровений и готовность поставить знание первым в списке собственных приоритетов  – но мог ли об этом знать человек, запертый в узком колодце, который вот-вот заполнит вода? Мог ли думать о чём-то, был ли способен воспринимать подсказки братьев?

Братья. Они всегда кажутся одинаковыми. Все семеро Часовых братьев, семь фигур, утопавшие в широких мягких креслах, и сегодня выглядели схоже, будто собственные тени. Лица затерялись в глубоких провалах надвинутых куколей – мягкий свет газовых рожков не мог пробиться сквозь плотную тьму, сгустившуюся под капюшонами. Их невозможно было бы различить, даже если бы Статут позволял смотреть на что-то, кроме паркета под ногами.

И они всегда держатся вместе – одинаковые, как сычи, всегда одни и те же в своих балахонах цвета испитого кофе. 

Но, на самом деле, не меняются только балахоны. А братья – всего лишь люди.

И человек, равнодушно зачитывавший тонущему положенные слова, человек, чей хриплый голос ещё больше искажали резонаторы телектрофона [1] – тоже всего лишь преходящий брат. В прошлый раз он сам был среди неофитов.

Кэб тряхнуло на выбоине, сквозь съехавшую шторку на миг просочился узенький жёлтый луч. Говорят, набережная Темзы теперь освещена «русскими свечами» – за тридцать с лишним лет многое изменилось…

Изменилось и Часовое Братство, шагнув в ногу со временем, которому служит. Поверх старого кирпича на стенах общей залы легли тонкие полотна китайского шёлка, прикреплённые крохотными медными гвоздиками, а в «водяной камере» появился усовершенствованный телектрофон Меуччи. Часовые не бедствовали. И, конечно, привечали новых братьев – ведь каждый из новичков уплачивал солидный взнос в казну. 

На те средства, которых стоила связь с Часовым Братством, десяток семей Ипсвича [2] могли бы жить целый год.

Экипаж, плавно свернув, стал.

– Приехали, господин, – кэбмен закашлялся.

– Благодарю вас, – нетерпеливо протянутая рука извозчика обогатилась шиллингом, – я оставил кое-какие вещи внутри – будьте любезны, возьмите их себе. Мне они ни к чему.

Извозчик хмыкнул, но возражать не стал – лишь прикрикнул на лошадь. Оглашая пустые улицы звонким цоканьем, кэб укатил прочь.

В морозном воздухе стук каблуков по брусчатке отражался от стен, звуча затейливой мелодией. Озябшая правая ладонь уютно покоилась в глубоком кармане пальто, левая сжимала гладкий набалдашник трости. Позвякивание железного наконечника вносило едва уловимый диссонанс в размеренный ритм шага.

За углом Квинсборо тянулись одинаковые дома, будто сошедшие со страниц ежемесячника «Архитектура и строительство». Фасады, исполненные в неизбежной неоготике, карлические колонны, башенки и мансарды, похожие на мышиные домики – отличить один дом от другого было так же сложно, как дифференцировать Часовых братьев.

Парадный вход отеля «Квинс Парк» сиял электрическими огнями. Предупредительный швейцар распахнул дверь. В стекле отразился бледный призрак – мокрые темные волосы, прямая фигура. Лисий воротник на модном пальто превратился в замёрзшие иголки. 

– Добрый вечер, сэр.

– Добрый вечер, – быстрый взгляд на бейдж швейцара, – Алекс.

– Сэр прибыл без багажа?

– У меня с собой всё, что мне нужно.

В холле отеля было жарко натоплено, горели газовые рожки вперемежку с модными «лампами Эдисвана» [3]. Солидный портье, обладатель редкой шевелюры и пышных навощённых усов, что-то объяснял из-за конторки стоявшей перед ним женщине.

– …не положено, – портье рубанул рукой воздух, – прошу прощения, мисс.

Женщина прикусила губу. На полированной доске конторки лежал перевязанный бечёвкой пакет в коричневой обёрточной бумаге.

Служитель повернулся ко входу.

– Добрый вечер, сэр. Рады приветствовать вас в отеле «Квинс Парк».

– Добрый вечер, – с начавшей оттаивать шляпы на пол капнуло.

Женщина у конторки продолжала кусать губы, вцепившись в пакет.

– Мисс, – обратился к ней портье, – я полагаю, вам лучше подождать до утра и обратиться в почтовое отделение. 

– Но я… Я никак не могу ждать, – не убирая ладони со свёртка, другой рукой гостья неловко раскрыла потрёпанную сумочку, – я заплачу, это очень важно…

– Сожалею, мисс.

Женщина замерла. Кончик её острого носа, торчавшего из-под короткой и слегка неуместной вуали, покраснел.

– Я могу чем-то помочь? 

Гостья вскинула голову, комкая в руках дешёвый, машинного плетения кружевной платок. Её серые глаза блестели.

– Мисс?

– Простите, сэр, – вмешался портье, – мисс хочет оставить у нас на хранение пакет, но правила отеля запрещают принимать вещи у сторонних лиц. Только у постояльцев.

– Прекрасно, – палец в замшевой перчатке постучал по безупречно начищенной доске конторки, – я телеграфировал вам вчера с просьбой забронировать комнату триста шесть. Проверьте, пожалуйста.

– Сию минуту, сэр, – служитель отошёл к резному бюро, выдвинул один из ящиков и, не снимая белых нитяных перчаток, стал быстро перебирать плотные листы в картотеке.

– В пакете ведь нет ничего запрещённого или опасного, мисс?

 Негромкий вопрос заставил вздрогнуть острые, прикрытые тонкой накидкой плечи.

– Там всего лишь бумаги… письма, – пробормотала женщина, оправляя вуаль и безуспешно пытаясь сдвинуть её ещё ниже.

– Всё верно, сэр, – портье вернулся, держа в руке массивный ключ с прикреплённым медным кругляшом. На кругляше был выбит номер. – Комната готова и ждёт вас.

– Вот и чудесно. Будьте любезны, примите у дамы пакет. На моё имя и под мою ответственность. Вы ведь не будете возражать, мисс?

– Нет, я… Я только хотела оставить его на ночь. Утром я отошлю бумаги почтой, сейчас уже поздно… – женщина сглотнула и нервно поправила шляпку. – Надеюсь, для вас это не слишком обременительно.

– Никоим образом, мисс. Позвольте, я провожу вас.

Приплясывавший от холода швейцар подтянулся при виде выходящих.

– Алекс, найдите извозчика для дамы, – ещё один шиллинг исчез в широкой лапе швейцара. На лапе недоставало мизинца.

– Конечно, сэр.

– Вы меня очень выручили, – заговорила женщина, как только швейцар отошёл, – можно сказать, спасли мне жизнь.

– Я рад помочь юной леди, – налетевший порыв ветра колюче обжёг щёку, – не стоит благодарности.

– Мне никак нельзя было вернуться домой с этими бумагами. Завтра я отправлю их на хранение другу.

– Надёжен ли ваш друг, мисс?

– О да, сэр, он умеет хранить тайны, – женщина грустно улыбнулась, – лучше всех на свете.

Казалось, она не замечала ледяного ветра. Между её тонкими бледными бровями пролегла глубокая складка, серые немигающие глаза смотрели мимо собеседника.

– Чужие тайны мне тоже ни к чему, мисс.

– Понимаете, мой жених, он такой ревнивый, – продолжала женщина, будто не слыша, – в пакете письма от моего прежнего воздыхателя. Представляете, что суженый сделал бы со мной, прочти он эти пылкие признания?

Она всё больше оживлялась, на белых скулах проступил румянец. Не обращая внимания на тактичное молчание в ответ, женщина увлечённо говорила:

– Он бы порвал со мной, без сомнений, – узкие губы растянулись в улыбке, – но вначале мне бы крепко досталось. И моему прежнему поклоннику – тоже. Жених бывает весьма несдержан в словах и поступках.

Она всё больше горячилась, отчаянно сминая в руках видавшую виды сумочку. 

– Но это не его вина, у него нет на то причин, – костлявые пальцы вдруг вцепились в запястье, – поверьте мне!

– Я верю вам, мисс.

Цоканье копыт прервало беседу. К парадному входу подкатил заиндевевший кэб, извозчик, ворча, тяжело повернулся и стал счищать белёсый налёт со стекла подвесного фонаря.

Дверца слегка примёрзла и открылась с трудом. Женщина, наконец-то разжав пальцы, забралась внутрь.

– Доброй ночи, мисс.

– Спасибо вам, – подол её тёмно-синего платья колыхнулся, когда она порывисто наклонилась, дохнув в лицо жарким и пряным. – Меня зовут Флоренс, Флоренс Раттбор.

Дверца захлопнулась.

Швейцар, успевший вернуться на пост, понимающе кивнул и отвёл глаза.

– Мисс Раттбор заберёт пакет утром, – после пронизывающего уличного мороза даже свет «ламп Эдисвана» казался чересчур холодным, – пожалуйста, проследите. Я также хотел бы оплатить комнату вперёд.

– Как сэру будет угодно, – пошевеливая усами, портье аккуратно заполнил бумагу, проверил, чтобы постоялец расписался в нужном месте, и вложил полученные деньги в ящичек красного дерева, который тщательно запер на ключ.

– Горничная проводит вас, – портье дважды звякнул колокольчиком, – добро пожаловать в наш отель, господин Джи.

***

В неярком янтарном свете гостиничный номер казался воплощением уюта. Две аграндовы горелки, еле слышно гудя, окрашивали во все оттенки жёлтого широкую кровать, лакированную тумбу и плотно задёрнутые портьеры с мохнатыми кистями.

Жестковатое кресло, на спинке которого повис небрежно брошенный жилет, стояло вплотную к паровому радиатору. В радиаторе тихонько булькало и шипело, от нагретого чугуна веяло приятным теплом. Пальто, повешенное на крючок у двери, наконец-то оттаяло.

Несмотря на поздний час, сон не шёл. Сидя в кресле, Джи рассеянно листал каталог «Магазина товаров для армии и флота», предлагаемый отелем, видимо, в качестве развлекательного чтива. Вечернее происшествие отчего-то не давало покоя. Мисс Раттбор, очевидно, лгала. Что бы ни лежало в её пакете – это отнюдь не любовные послания. Впрочем, всё это не должно было иметь ни малейшего значения.

Джи бросил каталог на тумбу, тяжело поднялся и вынул из кармана пальто деревянный хьюмидор. Терпкий аромат плотно уложенных гаван ударил в нос. Отправляя посылку из Ипсвича в Лондон, Джи беспокоился не столько за одежду, сколько за сигары. Но посыльный кокни оказался честным малым – и хьюмидор, и серебряный дорожный набор остались нетронутыми. Видимо, юноша пошёл в отца – тот тоже был честным. Честно разносил посылки господам, ни разу не польстившись на содержимое, и умер в бедности, оставив после себя строго воспитанного сына. Сына, которому Джи мог доверять. Так же, как тридцать лет назад доверял его отцу.

Раскрытый хьюмидор наполнял комнату пряными запахами кубинского табака. «Просьба не курить», значилось на эмалированной табличке у двери.

Курительная комната отеля располагалась внизу. Застёгивая запонки на вышитых манжетах рубашки, Джи поглядывал на часы, размеренно тикающие на тумбе. Фарфоровый циферблат с ажурными стрелками будил неприятные воспоминания. За щёлканьем шестерёнок вновь послышался сухой шорох – словно подошвы туфель скребли по паркетным доскам – и хриплый голос, тщетно маскирующий недоверием страх.

Часы показывали полночь.

Набросив поверх чёрной рубашки щегольский муаровый жилет, Джи прихватил брегет и аккуратно вынул из хьюмидора сигару. Подходя к двери, помедлил и сунул в карман перчатки.

Курительная в такой час была ожидаемо безлюдна. Джи присел на один из низеньких диванов. Через распахнутую дверь виднелась пустая конторка – портье, по всей видимости, задремал, укрывшись за ней как за барьером.

Свежий морозный воздух из приоткрытого окна холодил кожу в небрежно расстёгнутом воротнике рубашки. Джи подвинул ближе громоздкую эбонитовую пепельницу. Аккуратно обрезанный кончик сигары упал в чёрную чашу. Щелчок настольной зажигалки – и по курительной поплыл густой аромат с едва уловимыми коричными нотками.

Где-то хлопнуло, по комнате прокатился сквозняк. Джи поёжился и, дотянувшись ногой, прикрыл дверь. Сквозь полупрозрачное стекло проплыла стремительная чёрная тень – кто-то подошёл к конторке. Послышались голоса.

Ещё одному не спится. 

Аромат гаваны успокаивал. Горячий дым согревал внутри, наконец-то прогоняя омерзительную дрожь. Толстый столбик пепла не спешил падать – Джи лениво наблюдал, как от столбика отваливаются крохотные частички, и волна прохладного воздуха подхватывает их, кружа.

Голоса стали громче – портье снова с кем-то спорил на повышенных тонах. Из-под прикрытой двери тянуло морозом. Джи поморщился, пошевелив ногами в модных, но не слишком тёплых лакированных туфлях. Примёрз там швейцар, что ли? 

Резкий голос портье вдруг оборвался, его сменило приглушённое отрывистое бормотание, словно кто-то отдавал команды полушёпотом. Что-то треснуло, хрустнуло, послышался грохот. А затем – громкий отчаянный вскрик и глухой стук.

Недокуренная сигара упала на дно пепельницы, рассыпав снопик оранжевых искр.

Застывшая за конторкой тень обернулась на звук. Приземистый человечек, с ног до головы укутанный в чёрное, сжимал в одной руке оставленный мисс Раттбор свёрток, а в другой – миниатюрный карманный «бульдог». С инкрустированной рукоятки оружия сползала бурая капля. Позади незваного гостя щетинились белыми зубьями ящики взломанного бюро.

Вор вскинул револьвер – раздался щелчок, чёрный ствол шумно выплюнул пулю. Джи метнулся в сторону, позади со звоном разлетелась осколками стеклянная дверь курительной. Сухим треском ответил проворачиваемый барабан револьвера. 

Джи не стал ждать, пока вор снова прицелится, и бросился за конторку, едва не налетев на бесчувственное тело портье. Туфли скользнули по натёртому паркету, пальцы ухватились за край полированной доски. Джи взмахнул другой рукой, удерживая равновесие. В лицо пахнуло металлом, перед глазами замаячил воронёный ствол. Времени на размышления не оставалось. Джи ударил снизу по запястью руки, сжимавшей «бульдог». Вор зашипел, оружие с лязгом полетело на пол. 

Удар в грудь отбросил Джи на развороченные ящики бюро – он едва успел подставить ладонь. Острые торчащие обломки захрустели, ломаясь. Оттолкнувшись от погибшей мебели, Джи схватил незваного гостя за воротник.

Широко распахнутые глаза, похожие на две перезрелые вишни, глянули сквозь узкую щель в намотанном на лицо шарфе. В глазах с характерным азиатским разрезом плескалась странная смесь безумия и отчаяния, сменившаяся ужасом, когда вор перевёл взгляд на ладонь противника. Среди мелких щепок, вонзившихся в кожу, тускло блестел окрасившийся алым металл.

– Проклятье!

Джи выхватил у вора посылку мисс Раттбор. Хрупкая обёрточная бумага с треском порвалась, на пол, кружась, полетел разноцветный листок.

С неожиданной силой вор рванулся, оставив в пальцах клочок ткани, и бросился прочь, едва не врезавшись в приоткрытую створку входной двери.

Джи положил свёрток на конторку и поднял листок. Это оказалась рекламная афиша превосходного качества, отпечатанная в три цвета на плотной каландрированной бумаге. «Единственный в мире человек, возвращённый к жизни», кричали карминовые буквы, «спешите увидеть настоящее бессмертие!»

«Шоу мистера Перегрина», пояснял чуть более скромный шрифт ниже, «только три представления в Лондоне. Поддержите Возрождённого, укрепив свою веру в него».

Последняя строчка никак не вязалась с общим тоном афиши. Джи затолкал листок в карман жилета и наклонился к портье.

Тот был жив – видимо, вор просто оглушил его. Жив был и швейцар, обнаруженный на ступенях отеля. Джи втащил грузное тело швейцара внутрь и наконец-то закрыл дверь. Изо рта вырывались клубы пара. В выстуженном вестибюле под ногами звонко похрустывали осколки стекла. 

Посылка мисс Раттбор, лишившаяся обёрточной бумаги, оказалась обычной почтовой коробкой из картона с наклеенным адресным маркером. «Господину Джи, Фоксхолл-роуд, тридцать шесть «бис», Ипсвич, Суффолк».

Внутри всё оборвалось. Джи подвинул коробку ближе. С едва слышным щелчком между пальцев левой руки выскочило короткое узкое лезвие.

– Боже правый, что здесь творится!

Джи развернулся, заведя руку за спину и загородив собой коробку.

На верхней ступени лестницы, ведущей на второй этаж отеля, нарисовался упитанный рослый господин в дорогом парчовом халате и феске. Господин сокрушённо покачал головой и всплеснул пухлыми руками.

– Шум, гам, драки! А ведь не самый плохой отель в Лондоне! 

– Воры как раз и забираются в не самые плохие отели, – сказал Джи, – в плохих им нечем поживиться.

– Хотите сказать, сюда забрался вор? – толстяк ужаснулся и шустро засеменил вниз по ступеням.

– Не беспокойтесь, – Джи вежливо улыбнулся досадной помехе в феске, – он не успел ничего взять.

– Но устроил такой кавардак! – господин, едва не поскользнувшись на ковровой дорожке, заспешил через холл к конторке.

– Я уже позвонил в полицию, – Джи не без удовольствия заметил, как притормозил толстяк, – констебль скоро прибудет.

– Вот как, – пробормотал собеседник, – ну что ж…

– Возможно, вы захотите стать вторым свидетелем происшествия? – предложил Джи, вынимая из кармана жилета брегет и откидывая ажурную крышечку, – с минуты на минуту полиция будет здесь.

– Знаете, я… Я ведь и не видел ничего, – толстяк замахал руками, отчего феска едва не слетела с его головы.

– Но вы слышали, – Джи приглашающе повёл рукой, на раскрытой ладони которой тикали часы, – мы можем подождать в курительной.

– Ничего я не слышал! – взвизгнул толстяк, – я не буду ждать! Мыслимое ли дело, за полночь…

– Постойте! – крикнул Джи ему вслед, – как ваше имя? Подождите, сэр!

От щелчка захлопнутой крышки брегета улепётывающий толстяк заметно подпрыгнул. Миг – и он скрылся за поворотом лестницы. Джи согнулся в беззвучном хохоте.

Из-за конторки послышался стон – портье, начавший приходить в себя, пошевелился. Джи бросил на него взгляд, подхватил коробку под мышку и торопливо поднялся в свою комнату.

---

[1] Телектрофон – прототип телефона, созданный итальянским изобретателем Антонио Меуччи в 1860 г.

[2] Ипсвич – город в графстве Суффолк, расположен в 80 милях от Лондона.

[3] Имеется в виду «Компания электрического освещения Ediswan», основанная совместно Томасом Эдисоном и Джозефом Сваном в 1883 г.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: