Глава 8

Проповедь епископа Дармштадтского отличалась лаконичностью, но для Джи каждое слово тянулось как вечность. Будто прошёл целый год, прежде чем тощий клирик произнёс последнее «Amen». Пока звучала проповедь, успели усохнуть и опасть листья, и кончилась жатва, а землю укрыл мохнатый снег, чтобы вскоре стать водой, которая даст начало новой жизни…

Шарканье ног вернуло бывшего охотника в реальность. Прихожане разбредались, переговариваясь. Храм наполнился голосами, шуршанием одежды и топотом. 

Поглядывая через плечо на уходящих, Геликона ёрзал на скамье, то и дело оправляя сутану. Отец Йоахим сидел прямо, будто жердь проглотил, на его круглом лице застыло недовольство.

Как только последний прихожанин покинул храм, выйдя из-под сумрачных сводов в сияющий день, инквизиторы разом поднялись. Монахи, окружившие скамьи, сбились в стаю, будто угрюмые вороны.

Джи не спускал с них глаз. Рукоять криса, ставшая уже привычной, мягко легла в ладонь. 

Монахи серой цепочкой двинулись к выходу. За ними, колыхая объёмистым животом под туникой, тяжело последовал отец Йоахим. Геликона и трое не знакомых Джи инквизиторов готовились замкнуть шествие.

Крис неслышно выскользнул из ножен. 

Геликона вздрогнул. По его плечам, расчерченным неровными квадратами решётки, пробежала лёгкая судорога. Он запнулся, так и не сделав шаг, будто уловил что-то. Повернулся, всматриваясь в перекрестья деревянных планок конфессионала, тонущего в полумраке меж колонн.

Водянистые, полускрытые набрякшими веками глаза остановились на Джи.

Деревянная решётка хрустнула, как иссохший хворост, под ударом плеча. Обломки вцепились в одежду – Джи рванулся, высвобождаясь, затрещала ткань рубахи, острые края обломков взрезали кожу. До Геликоны – шаг. В бледных глазах застыл ужас, влажный рот скривился в беззвучном крике.

Низкая скамья, не замеченная ранее, вдруг выросла впереди. Джи прыгнул, перескакивая неожиданную преграду, зажатый в ладони крис хищно устремился вперёд… но со свистом разрезал лишь воздух. Крохотной заминки хватило Геликоне, чтобы отпрянуть, расталкивая собратьев позади себя, укрываясь за их спинами. Однако это его не спасло.

Троица инквизиторов задержала Джи лишь на мгновение. Три человека, три точно рассчитанных удара – с левой, в висок, не убить, всего лишь оглушить. Молнией мелькнул образ – бездыханное тело инквизитора Пальдеварта. Нет, я не Андриан – на мне нет лишней крови…

Геликона бежал. Удирал, как делал это всегда, бросив всех и спасая свою шкуру. Кричали серые монахи, кольцом окружившие отца Йоахима, кричал сам отец-инквизитор, крестясь и выставляя распятие. Джи перешагнул через лежащие тела и повернулся спиной к монахам, встав между ними и Геликоной. 

Отрезанный от своих, тосканец мчался к алтарю.

В два прыжка Джи оказался на амвоне. Беглец нырнул за массивную кафедру резного дерева в безумной попытке укрыться, Джи бросился следом – но пол под ногами вдруг сдвинулся. Мраморные плиты разошлись, скрываясь в неприметных щелях. Джи покачнулся, когда плита вдруг уехала из-под сапога, и шагнул назад, ища опору. Между расползшимися кусками мрамора открылась узкая лестница, и цеплявшийся за кафедру Геликона клубком скатился по ступеням в темноту. 

Джи метнулся за ним. Со скрежетом плиты поползли обратно, грозя вот-вот перекрыть проход в крипту. Джи пригнулся, проскальзывая между сходящимися краями. Глухо стукнув, плиты сошлись над головой, оставив бывшего охотника в темноте.

Он замер, прислушиваясь и давая глазам время привыкнуть. Тьма не была абсолютной. Джи уже различал очертания подземелья – огромного, вытянутого помещения, с мощными грубыми колоннами, держащими низкий свод. Несколько косых лучей пронизывали мрак, пробиваясь, видимо, сквозь отверстия для воздуха. 

Сжимая крис, Джи бесшумно двинулся вниз. Лестница оказалась короткой и упиралась в утоптанный земляной пол. Геликоны нигде не было видно. Унаследованная от «детей ночи» способность видеть в темноте превращала чернильную мглу в мутный серый сумрак, но дальняя часть крипты всё так же тонула во мраке. Джи шагнул в сторону, так, чтобы просматривалось всё пространство тайника. Наверняка подземелье тянется под всем храмом, а то и за ним. Но тосканец вряд ли мог уйти далеко.

Прищуриваясь на редкие полосы света и не выпуская из руки кинжал, Джи медленно двинулся вдоль ряда колонн. Уши напряжённо ловили каждый звук: шорох осыпающихся камешков, тоскливый вздох сквозняка под сводами. Крипта неплохо проветривалась, и воздух здесь, вопреки ожиданиям, не дышал затхлостью. За колоннами на полу то и дело попадались обрывки материи и лужицы свечного сала. Криптой пользовались и, судя по всему, довольно часто.

Земляной пол хранил десятки следов – и относительно свежих, и полузатоптанных. Определить, какой из них принадлежит тосканцу, было вряд ли возможно: все следы вели в одном направлении. Отпечатки подошв смотрели строго вперёд. Из крипты явно существовал второй выход. И Геликона об этом знал –  каким бы трусом ни был итальянец, он не стал бы добровольно соваться в ловушку.

Джи обернулся – лестница позади терялась в полумраке. Все до единой, цепочки следов уводили в темноту. Уклон пола ощутимо шёл вверх.

Бывший охотник ускорил шаг. В лицо дохнуло свежим порывом, впереди зашуршало, послышался негромкий дробный топот. Джи бросился на звук.

Шаги смолкли, но лёгкий сквозняк продолжал дуть, пробираясь сквозь прорехи в рубахе. Кожу щекотал ветерок – тёплый, пахнущий травами. Впереди что-то глухо шаркнуло, и вдалеке сквозь мутный сумрак как будто проступила фигура тосканца.

Джи прищурился, неслышно шагая ближе – монах двигался словно под водой, медленно и неловко. Световые полосы остались позади, Геликона явно ориентировался наощупь. Ещё шаг, и бывший охотник сумел разглядеть низкую дощатую дверь, перечёркнутую засовом. Тосканец с заметной натугой поднял засов. Тщедушное тельце монаха напряглось, на кривоватых ногах под задравшейся сутаной проступили чёрные в неверном свете жилы. Деревянный брус, визжа, вышел из скоб и с грохотом упал.

В два прыжка Джи преодолел оставшееся до тосканца расстояние.

Геликона порывисто обернулся, его полные ужаса глаза слепо уставились на Джи. Монах рванул на себя дверь, но бывший охотник отшвырнул его в глубь крипты. В ответ донёсся сдавленный вопль.

Джи подошёл ближе.

Геликона, скорчившись, лежал у подножия каменной колонны. Он поднял голову на звук. Глаза тосканца были налиты кровью, не видящий в темноте взгляд шарил по Джи. На щеке багровела ссадина, сочась алыми росинками.

– Я им говорил, – неожиданно взвизгнул Геликона, – говорил, что ты, выродок, жив! А они мне не верили! 

Джи смотрел сверху вниз на своего бывшего дознавателя и палача. Жалкого, скрюченного, похожего на придавленного червя в перепачканной сутане. На бледные лысые голени монаха налипли комочки земли.

Блестящий бурый ручеёк полз по щеке тосканца, теряясь в складках рыхлой кожи у подбородка. Нос щекотал невыносимый запах крови – резкий, едкий, заставляющий ноздри дёргаться, будто у хищника, учуявшего подранка.

Джи шумно вздохнул, по телу пробежала судорога, горло скрутило коротким спазмом. 

– Изыди, тварь! – дискантом крикнул Геликона, выдирая из-под сутаны нательный крест, – отправляйся к Дьяволу!

Джи перехватил запястье монаха.

– Ты поднял руку на детей, – тихо заговорил бывший охотник, – ты предавал и убивал ради своих низких стремлений. И теперь смеешь звать выродком меня?

– Господь спасёт мою душу! Спасёт, ибо я верую!.. – Геликона неуклюже вырвался и пополз в сторону, – а ты будешь гореть в аду – нечистая тварь, безбожник…

Нога Джи опустилась на ладонь тосканца. Геликона взвыл. 

– Безбожник? – бывший инквизитор присел рядом с бывшим учеником, – а каков твой бог, Луиджи? Бог, что побуждает тебя истязать невиновных и впадать в грех бесконечной лжи? Ты прав – для меня больше нет такого бога.

Обломки распятия мягко упали на утоптанный пол.

– Изыди! – снова всхлипнул Геликона, – exsurgat Deus et dissipentur inimici ejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus…

– Sicut deficit fumus, deficiant: sicut fluit cera a facie ignis, sic pereant peccatores a facie Dei [1], – железные пальцы сжали шею Геликоны, – глупец! Встретив Господа, ты тоже попытаешься изгнать его как беса?

– Ты… не… Он! – просипел итальянец.

– Ну конечно, – бывший охотник вздёрнул тосканца в воздух, прижимая к колонне. Ремни протеза, плотно обхватившие левое предплечье, натянулись, врезаясь в кожу, но Джи не отпускал монаха. – Я не Он. Ведь лишь Ему дозволено знать будущее и восставать из мёртвых, верно, Луиджи? Лишь Ему! 

– Господи… помилуй!.. – цыплячьи ножки Геликоны болтались над полом.

– Об этом нужно было просить раньше! – Джи стиснул пальцы на горле тосканца, – и не меня, а Его! Молить, чтобы Он уберёг тебя от предательства! Заклинать, чтобы не позволил искуситься, создав демона!

Каждый всхлип рыдающего от страха и злости монаха отзывался в ушах набатом. Джи медлил, слушая эти всхлипы, давая Геликоне время – время прочувствовать ужас надвигающейся смерти. Бывший инквизитор смотрел в глаза бывшему помощнику и видел в них свои – чёрные, как омуты, глаза, на дне которых разверзлась бездна. 

Души загубленные в них отражаются – так говорил Нахтрам… 

– Не ты один способен испытывать боль, – проговорил бывший охотник, – тебе стоило помнить об этом, когда ты забавлялся с малышами, Луиджи-Франческо.

– Я… ничего… не делал!.. – тосканец хрипел и дёргался, его ногти скребли рубаху Джи.

– Нет?

Лицо Геликоны налилось кровью. По щеке – перезрелой лопнувшей сливе – стекал рубиновый сок.

Его горько-приторный запах сводил с ума. Запах крови врага за миг до его смерти. Так пахнет свобода –  тёплым ветром, полынной горечью, медовым клевером – свобода от неутолённой жажды. От жажды крови, чем бы эта жажда ни диктовалась – простым голодом или желанием отомстить.

Бледно-багровая пелена застилала взор, окрашивая колонны, пол и фигуру тосканца в оттенки вина. 

Геликона дёрнулся, обмякая, когда зубы Джи вспороли его кожу. Вялое тело монаха ещё трепетало, отзываясь дрожью в руках. Но Джи уже не видел этого – сквозь покрывало закатного цвета вспыхивали и гасли совсем другие картины…

Деревня – кучка испуганных людей посреди улицы – замызганные детишки – люди плачут, беззвучно, отчаянно – мелькает подол монашеской сутаны перед опущенными на миг глазами – белеет пергаментный лист с овальной восковой печатью – люди снова плачут, но уже смеясь, обнимая детишек – коротко ржёт гнедая лошадь – плачущие обступают, благодарят, прижимая к себе малышей – серьёзное личико белобрысой девчушки виднеется средь юбок…

Джи отшатнулся, оглушённый увиденным. В висках стучала кровь – гулко, часто.

Так что же… он спас их? Рискуя, подделал бумаги и спас крестьян, которых ждала гибель в застенках. Но спустя месяц увёз их детей…

Короткая боль пронзила живот. Рубаха мгновенно стала горячей и влажной, ноги подкосились, и Джи осел на земляной пол, отпуская врага. Багровая пелена перед глазами медленно рассеивалась. 

– У-блюдочный сын… – выдохнул бывший охотник.

Геликона поднял голову. Его улыбка – последний оскал загнанного зверя – дрожала на узких губах. Тяжело дыша, он подался вперёд. В трясущейся руке хищно блеснул серебристый отточенный колышек, и тосканец навалился на Джи. Его тело, угловатое и худое, с тяжёлым приторным запахом, увлекло за собой. Горячая кровь монаха, казалось, была всюду – её брызги окропляли лицо, дождём оседали на губах, она пропитывала рубаху, смешиваясь с собственной кровью Джи. Глаза вновь заволокло багровым. Земляной пол упёрся в спину и тут же ударил по рёбрам. Тосканец давил сверху всей тяжестью. Хриплый, с присвистом, вздох прозвучал над ухом.

Тяжесть исчезла. 

Кое-как, оттолкнувшись обеими руками, Джи поднялся на четвереньки. В ушах звенело. Бывший охотник помотал головой и выпрямился, стоя на коленях. В животе пульсировала тупая боль, отдаваясь в груди тошнотными спазмами.

Сумрак вокруг терял карминовый оттенок, становясь вновь серым. Джи опёрся на колонну и встал, зажимая рану. Ноги подкашивались. Сквозь пальцы сочилась кровь.

Справа скрипнуло, и широкая полоса света прорезала полумрак. Джи повернул голову.

Геликона, наконец добравшись до выхода, распахнул дверь. Его костлявую фигуру облило солнцем, когда тосканец, прикрывая глаза рукой, выбежал из крипты на улочку за храмом.

– Господи, спаси!

Безумный вопль пронзил тишину. Щурясь от режущего света, Джи всматривался в белый прямоугольник раскрытой двери.

Там, снаружи, на выжженной жарой дармштадтской улочке, Геликона – чёрный силуэт на фоне белизны – безуспешно пытался закрыться от солнца ладонями. Глаза привыкали к слепящему солнцу, и Джи уже различал, как багровеет и буреет кожа на кистях монаха, как знакомо выступают на ней набухшие жилы.

– Боже, нет!

– Нет… – эхом повторил бывший охотник, – нет, нет, нет!..

Он бросился к выходу, но не рассчитал сил. Ноги предательски подогнулись, стоило отпустить опору. Повалившись на взрытый в недавней схватке пол, Джи бессильно смотрел, как корчится под лучами солнца тварь, им невольно созданная.

Как это вышло? Он должен был дать мне своё согласие! Ни один из «детей ночи» не станет Старшим человеку против человечьей воли… Что я сотворил? И как?..

Цепляясь ногтями за кочки, Джи пополз к двери. Геликона, багровый, с растрёпанными остатками волос, рвал на себе одежды. Совсем как однажды это делал Андриан… В одном из многодневных переходов, когда измученные кони пали посреди степи, и Джи со своим Старшим не успели добраться до города, оставшись без укрытия на целый день. Очень жаркий и солнечный день… Точно так же, как сейчас Геликона, заживо горел Андриан. Бессильный, Джи вынужден был наблюдать, как сначала стонет, а потом кричит в голос Старший, как его алебастровая кожа становится алой, как вздуваются на ней пузыри ожогов. Он отдал Андриану свой плащ, укутал его голову своей рубахой, и весь тот нескончаемо длинный день, до самого заката, нёс на себе Старшего под его неумолчные крики…

Крики эхом отдавались в ушах. Геликона, обезумевший от боли, крутился волчком, наталкиваясь на стены. В какой-то момент тосканец остановился, застыл на миг – и бросился обратно в крипту, из которой так спешил выбраться.

Но до спасительной тьмы он не добрался.

Путь Геликоне преградили уже знакомые монахи. Они выскочили из-за угла, будто ждали. Скорее всего, так и было – струсив лезть в подземелье после случившегося в храме, перепуганные церковники решили караулить у второго выхода. Бросив собрата на растерзание «демону».

Тосканец отпрянул, его багровое лицо исказилось в безумной гримасе.

– Ах-хрр… – донеслось до Джи.

Кровь толчками била в виски. Прижимая ладонь к животу, бывший охотник сумел встать. До двери оставались считанные шаги. Он согнулся, словно нищий старец, что всю жизнь кланялся каждому встречному, и запахнул плащ. Одна колонна – один шаг. Медленно-медленно Джи двинулся к выходу.

Силуэт тосканца за частоколом монашьих спин почти не различался. Серые монахи стояли стеной, трое из них уже обошли Геликону с боков, отрезав ему путь к бегству, и застыли столбами – на расстоянии, не приближаясь.

– Не того… Не… – тосканец вновь захрипел.

– Инквизитор Геликона!

Упитанная фигура отца Йоахима появилась позади монахов, возвышаясь над ними на добрых полголовы. Безволосая макушка церковника блестела от пота.

Ещё один хрип – тосканец безуспешно пытался что-то сказать. Его скрюченные, как сухое дерево, руки шарили по груди. 

Тяжело дыша, Джи привалился к дверной лутке. Казалось, воздуха не осталось ни в крипте, ни на пыльной улочке снаружи.

Геликона глухо взвыл, раздирая на себе одежды. Отец Йоахим отпрянул. Впалая грудь тосканца покрывалась пузырями, а Геликона всё возил по ней пальцами, будто пытаясь нащупать обронённый в крипте крест.

Монахи сдвинулись ближе к тосканцу. Тот затравленно озирался, прижатый к глухой задней стене какого-то дома.

Церковники выполнили свой долг – схватили отродие Дьявола. Но, как бы ни был опасен ставший чудовищем Геликона, «демон» из крипты намного опаснее. А, выбирая врага, разумно идти против того, с кем совладаешь.

Прощай, Франческа. Джи улыбнулся.

– Бес завладел этим телом! – крест в поднятой руке главного инквизитора отбросил кривую тень на его лоснящийся череп, – именем Господа повелеваю тебе, бес: изыди!

Крик Геликоны был страшен. Монахи схватили тосканца, заставив повернуть лицо к солнцу. Геликона выл и отчаянно рвался, но дюжие служители держали его насмерть. Кожа оливета покрылась мелкими пузырями.

– Я… не… – прохрипел он, разлепляя спёкшиеся губы.

– Sicut deficit fumus… – начал отец Йоахим.

И Джи рассмеялся.

Он шагнул из прохладного сумрака крипты на залитую солнцем немощёную улочку. Капюшон плаща болтался за спиной, крис привычно оттягивал ножны под полой. Рана, нанесённая подлым ударом тосканца, уже перестала кровоточить, хотя при каждом шаге живот пронизывала режущая боль.

Но, несмотря на неё, Джи смеялся. Губы сами собой растягивались в улыбке, и чем громче отец Йоахим читал литанию изгнания, тем шире эта улыбка становилась. Гнетущий ком солнца давил, обжигал, но Джи заставил себя расправить плечи. Горячие лучи жадно облизывали щёки.

Бывший охотник обогнул монахов, повёрнутых к нему спинами, обошёл инквизитора, продолжавшего причитать на латыни. Неслышный и невидимый для церковников, поглощённых своим ритуалом, Джи добрался до угла храма. Там, за углом, на перекрёстной улочке, шумела привычная городская жизнь.

Он остановился. Обернулся. И тихонько свистнул. 

Геликона дёрнулся, вырываясь из рук монахов. Его глаза – две щёлочки на ржавом плоском овале – исступлённо уставились на Джи. Он замолчал на секунду, казалось, лишь сейчас заметив бывшего наставника, спокойно стоящего под лучами солнца.

Когда Старший зовёт, говорил Андриан, этот зов звучит в твоей голове подобно колоколу. Если ты спишь – он разбудит тебя. Если бодрствуешь – заставит забыть обо всём, что ты делаешь. Будь осторожен, когда решишь позвать – этот оклик может стоить жизни твоему Младшему.

Ледяная волна прокатилась по телу. Геликона услышал зов – тот зов, что слышат лишь Старший и разделивший с ним кровь…

– Это он!.. – прохрипел тосканец.

Выбритые тонзуры монахов начали поворачиваться – медленно, как раскачивается тяжёлый колокол.

Джи поднял руку. В перепачканных пылью и кровью тонких пальцах мелькнул обломок распятия. Лицо Геликоны исказилось в гримасе мучительной ненависти.

Джи набросил капюшон и скрылся за углом.

---

[1] Текст (чин), используемый в обряде экзорцизма. Примерный перевод отрывка: Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его. Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: