Глава 10

Бывший охотник сдержал обещание. Ранним утром, когда солнце ещё не раскинуло сеть колючих лучей, Джи вывел полусонных детей из лаборатории. Бледные и осунувшиеся, мальцы зябко жались друг к другу, стараясь держаться подальше от своего спасителя. 

Джи их понимал. Он пришёл ночью – грязный, пахнущий кровью и смертью. Остатки яда ещё делали своё губительное дело, и сил едва хватило на то, чтобы добрести до подземелья. Заснувшие было дети шарахнулись в разные стороны, как слепые щенята, когда он ввалился внутрь. Единственная свеча давно сгорела, и малыши бестолково копошились в темноте, натыкаясь на обломки и стены. Джи ещё успел порадоваться, что они не видят кровь на его руках, не различают лица, искажённого застывшей на нём маской – он чувствовал, как сводит скулы, как собирается в складки кожа на лбу. Зубы сжимались до хруста, а прикушенную губу Джи заметил, лишь когда рот наполнился кровью. 

Он так и не сумел уснуть. Его била дрожь, камень пола и стен казался льдом. Временами Джи проваливался в короткое забытьё, где мелькали сквозь деревья пятна солнца – яркие и невыносимо холодные. Весь мир превратился в лёд, а он остался единственным островком жара посреди промёрзшей пустыни. Его тело источало жар, и на этот жар, как на зов, снова и снова являлся монстр – безглавый, алчущий крови и мести, немо вопрошающий: как? Как я был создан? Кто я? Он приходил, то обгорелый, то облепленный землёй. Он приносил с собой свою голову, страшную, белёсую от воды, с выпученными бездонными глазами. Её рот раскрывался… и Джи, вздрогнув, выныривал из лихорадочного сна. Бредовое видение исчезало, а он ещё долго сидел, уставясь в темноту невидящим взглядом. Ведь лицо, что он видел на этой голове, принадлежало совсем не убитому монаху… С этого лица, как из зеркала, смотрели знакомые голубые глаза.

К утру жар спал. И ему на смену пришёл голод – пока ещё слабый, как далёкий зов где-то на грани слышимого. Но кровь всадника, хоть и позволила справиться с ядом, не могла питать тело вечно. Ещё немного – и появится настоящая жажда. И бывший охотник надеялся, что к тому моменту детей рядом с ним уже не будет.

К счастью, Альхайм был не так далеко. Джи вёл свой маленький отряд окольными тропками, не попадаясь на глаза случайным путникам, у которых измождённый мужчина в грязной рубахе и пятеро крох могли бы вызвать ненужное любопытство.

Когда солнце наконец-то скрылось за деревьями, бывший охотник нашёл подходящий для ночлега овражек. Малыши, которые большую часть дня донимали нытьём, тут же сгрудились у поваленного дерева, деля между собою плащ Джи. Белобрысая девчонка, не выпуская из рук грудничка и постоянно оглядываясь, пошла за кусты. Джи отвернулся и стал собирать хворост.

К костру у малышни явно было больше любви, чем к разжёгшему его. Потирая кулачками чумазые личики, дети уселись у огня. Один из них – тот, которому Джи сказал о волках, – придвинулся ближе всех.

Бывший охотник подвесил над костром тушку пойманного по дороге зайца. Аромат жареного мяса щекотал нос, но ещё сильнее будоражил чувства запах заячьей крови. Однако заяц был мёртв по меньшей мере полдня, и его кровь из живительного сока стала отравой. Теперь он годился только на то, чтобы стать ужином для детей.

Задремавшие было малыши оживились. Куски жареной зайчатины мгновенно исчезали в их перемазанных ртах. Сидя поодаль, Джи наблюдал, как девчонка кормит грудничка жёваным мясом. Сам он к зайцу не притронулся. Внутри разрасталась сосущая пустота, шепчущая, настырная. Побуждающая многое отдать за глоток свежей крови. В деревьях, окружавших овражек, то и дело что-то шуршало – сквозь густую листву пробирались мелкие ночные звери. Они спешили насытиться, охотясь друг на друга – живые, тёплые. И не подозревающие, что за ними внимательно следят два прищуренных тёмных глаза самого страшного охотника.

Но Джи не отошёл от маленького лагеря ни на шаг. 

С рассветом снова тронулись в путь. Повеселевшие после сытного ужина, дети бодро перебирали ногами, сбивая с травы утреннюю росу. Белобрысая по-прежнему держалась в стороне, шла молча, уткнувшись взглядом в собственные ноги. Она порядком вымоталась, таская на себе младенца – Джи не раз замечал, как дрожат её руки, с каким трудом распрямляются плечи. Но по упорно вышагивающей фигурке было ясно: скорей уж дерево заговорит, чем малявка попросит о помощи. Она даже ни разу не взглянула на Джи.

К закату четвёртого дня маленький отряд прибыл в Альхайм. Едва миновав околицу, мальчишки тут же бросились врассыпную, оглашая воплями сонные улочки. Белобрысая же продолжала шагать вперёд, не оборачиваясь, и Джи, уступивший свою роль проводника, следовал за ней.

Они прошли почти весь крохотный, как церковный двор, Альхайм втроём – девчонка с грудничком на руках и бывший охотник. У крайнего дома, крепко сбитого из свежих брёвен, белобрысая остановилась. Обернулась. Младенец в её руках непрестанно вопил, и на крики из дома вышел сначала низкорослый кряжистый мужчина, потом – худая женщина со снежно-белыми волосами, выбившимися из-под грязноватого чепца. Они застыли у двери, глядя на девочку. Заходящее солнце светило им в лица, искажённые гримасой подступающих слёз.

Не обращая внимания на пару, белобрысая шагнула к Джи. Неловко подхватила младенца одной рукой, а вторую, пошарив в укутывающем ребёнка тряпье, вытянула перед собой.

На ладони белобрысой лежали чётки. Грубые, неровные бусины из кости и дерева с проверченными в них дырочками, нанизанные на слегка растрепавшийся жгутик верёвки. Впервые за весь переход девчонка подняла глаза на Джи – не то требовательно, не то просяще.

Он взял чётки. Сквозь перчатку бусины ощущались совсем гладкими.

Джи ждал, что она что-нибудь скажет. Но белобрысая лишь сжала его пальцы в кулак своей ручонкой и, не оглядываясь больше, пошла к дому.

***

Оставив детей в Альхайме, бывший охотник дал себе волю. Зайцы, лисы, белки, птицы – он не разбирал, жадно вгрызаясь в тёплые тела, выплёвывая перья и мех. Джи насытился вдосталь, заглушив проклятый голод. Но пустота внутри никуда не исчезла.

Его первый враг был мёртв, его второй враг ждал своего часа. Там, где он проходил, оставался след из звериных тел. Он нёс с собой смерть и знал это.

Бывший охотник шёл полузаросшими тропами и глухими чащами, и мелкое лесное зверьё порскало из-под ног. Его боялись – но в конце концов дорога Джи пересеклась с дорогой другого хищника.

Серая шкура мелькнула среди деревьев. Волк оскалил клыки. Шерсть у загривка вздыбилась, на лапах напряглись витые мускулы. Уши прижались, в крохотных глазках загорелся огонь. Зверь видел человека – жертву или соперника – и готовился нападать.

Крис лишь на палец выскользнул из ножен и снова нырнул обратно, за шнуровку рукава. Джи, стоя с голыми руками перед волком, смотрел на хищника и выжидал. Так в схватке двух равных воинов один ждёт атаки другого.

Волк прыгнул. Сто фунтов мяса и костей навалились, опрокинули. Клыки щёлкнули у самого уха, огромная лапа надавила на грудь. Рёбра хрустнули под весом зверя. В лицо дохнуло смрадом, когда волк зарычал – утробно, низко, удовлетворённо. Обнажились жёлтые зубы, пока ещё сжатые, влажно блестящие от скользкой слюны.

Джи не стал дожидаться, пока волк раскроет пасть. Рука метнулась вверх, стиснула звериную челюсть. Рык оборвался. Хищник засипел, мотая головой, лапы упёрлись в грудь, полосуя рубаху. Дыхание перехватило, но Джи не выпускал волчью морду, сжимая живую ладонь изо всех сил. 

Зверь скулил, словно больная собака. Он ещё боролся – матёрый, закалённый в схватках самец, переживший множество зим. Но удар в ухо заставил его покачнуться. Из ноздри потекла густая чёрная кровь. Волк замолчал, глядя на свою странную жертву широко раскрытыми глазами.

Джи ударил снова – и зверь рухнул замертво, издав напоследок тихий, совершенно человеческий стон. Взгляд погас, и огонь в нём сменился застывшим удивлением.

Джи отвернул голову мёртвого волка. Тёплая сладость лилась на лицо, но он не пил, лишь изредка облизывал губы. Волк не был его врагом. Джи не желал убивать этого старого стража лесов, но хищник встал у него на пути, а из схватки двух зверей живым выходит только один.

Говорят, если выпить волчью кровь, сам станешь волком.

Пальцы, сжимавшие звериную морду, распрямились, Джи столкнул с себя мёртвую тушу и встал. 

Но кто я, как не волк, вечно ищущий жертву?

***

К вечеру второго дня Джи вышел на берег лесного озера. Солнце ещё не село, и вода, тихо плескавшая в песок, переливалась оранжевым. Где-то вдали монотонно ухала птица.

Джи опустил на землю суму и сбросил плащ. Стянул через голову рубаху, заскорузлую от высохшей волчьей крови. Упал крис, заткнутый за шнуровку рукава, соскользнули с бедра ножны. Помедлив, бывший охотник расстегнул ремни, охватывающие левое предплечье и змеями обвивающие руку повыше локтя. Мягко звякнув, творение Нахтрама упало на разбитые сапоги – и осталось лежать рядом с горкой грязной одежды.

Прохладная вода мягко обняла тело. Погладила отметины от волчьих когтей на груди – уже едва заметные линии. Отяжелила длинные волосы, тёмные, с оттенком серебра – наследием «детей ночи».

Джи лёг на спину. В небе неторопливо плыли иссиня-серые облака, предвестники сумерек. Мелкая рябь щекотала рёбра.

Он переплыл озерцо, смывая с себя кровь и грязь. Плеск водной глади, разбиваемой взмахами рук, отражался от невысокой скалы, чьи покатые склоны уже окрасились вишневым.

Джи нырнул, вспугнув стайку рыбёшек. Коснулся пальцами дна – озерцо оказалось неглубоким – и позволил воде вытолкнуть себя на поверхность. Отбросил мокрые волосы со лба и поплыл к берегу.

Тёплый воздух безветренного вечера окутал тело кисейным шлейфом. Лесная подстилка мягко покалывала ноги. Джи опустился на колени, рука зашарила по груди, нащупывая медальон Ли. Ногтем бывший охотник поддел крышечку. Его лицо – теперь уже окончательно его, с чёрными глазами, чистое от шрамов и отметин. Его лицо, вплавленное в прочный слой, напоминающий смолу – твёрдую как камень и прозрачную как слеза. Кто написал с него этот портрет, кто и когда? И кем он был – будет – для Ли, если она держала – будет держать – у сердца его образ и не расстанется с ним даже в момент неведомой, но без сомнения страшной битвы? Она сказала, что придёт охотиться на него – на того, кто будет наречён монстром. Но разве охотник станет носить на груди портрет своей жертвы?..

С наступлением ночи он впервые за долгое время развёл костёр. И до рассвета просидел перед огнём, держа в руках дощечку с перерисованными символами, найденными рядом с клеткой в лаборатории Харнхейма. Острым концом кинжала Джи аккуратно вырезал бороздки по контуру символов. А на его правом запястье постукивали деревянные чётки.

***

Деревня была мертва. Так же мертва, как и брошенный дом за берёзовой рощицей, где вечность назад Джи искал след «невидимой ведьмы».

Пустырь на месте пропавших домов сгладился, дождями в него намыло земли, и вместо аккуратной круглой ямы посреди деревни чернела бугристая лысая плешь. Ни одной травинки так и не выросло здесь. Пустырь напоминал лишайное пятно.

Джи шёл по деревне, и единственным звуком вокруг был стук его собственных сапог. Он издали взглянул на «ведьмин дом» – теперь тот ничем не отличался от прочих домов этого гиблого места. Задержался у пустыря, ковырнув носком ноги бесплодную землю. Всё, что было здесь, он отыскал в прошлый раз. Всё, что не забрала с собой Ли.

Джи миновал пустырь и остановился у ближайшей постройки – крохотной развалюхи с просевшей крышей. У стен развалюхи доживали свои дни полузасохшие вьющиеся плети. Дом Фрольды. Старой женщины, что первой увидела и вспышку, и появившуюся следом обнажённую девицу. Тогда старухе никто не поверил, никто, в том числе и сам Джи. Но потом он встретил Ли и нашёл её одежду – гибкий тянущийся наряд цвета человеческой кожи. А Фрольда умерла, и теперь умирал её дом.

Бывший охотник стоял, глядя на пожухшие плети. Хворь, подкосившая старуху, сгубила и остальную деревню. Странная хворь, пришедшая вместе со вспышкой. Зацепившая Хельтруду… Как знать, быть может, стоило увезти травницу отсюда, пусть и вопреки её воле? На свете немало мест, где могут укрыться двое. Мест, где они могли бы быть счастливы…

Джи сжал рукой сухие стебли, цеплявшиеся за дом. Под пальцами захрустело, посыпались листья. За обнажившимися плетьми проглянула потемневшая стена, и на её фоне отчётливо выделилось светлое поблёскивающее пятно.

Бывший охотник отбросил стебли и провёл рукой по пятну – оно отозвалось металлическим гулом и вдруг с грохотом, отделившись от стены, упало. Джи наклонился. Пятно оказалось куском железа, перепачканным пылью. Удивительным образом кусок удержался на нескольких квёлых стеблях, в которых запутался. Джи дёрнул за край – и едва не упал. Кусок был лёгким, как сухая деревяшка. Джи взял обломок в руки, стряхнул пыль. На поверхности обозначились рельефные латинские буквы странно простого начертания.

– Аргус… – прозвучало в безжизненном воздухе чуждое слово. 

За словом шёл ряд цифр, поверх которых кто-то криво намалевал символ – три сходящиеся под углом линии с точкой в центре. Линии частично стёрлись, но латинская надпись читалась отчётливо. Кусок был совсем не тронут ржавчиной, хотя, скорее всего, пролежал здесь не один десяток дней.

– Аргус, – повторил Джи, и кусок выпал у него из рук.

Именно этот Аргус, чем бы он ни был, по утверждению Ли «рванул» – и перебросил её сюда.

***

Словно в тумане, бывший охотник добрался до поместья, когда-то принадлежавшего карлику фон Сиггу. Перед глазами стояли ровно начертанные буквы и числа. Аргус. Фрагмент с неровными, оплавленными краями. Ещё одно доказательство искренности Ли. 

Должно быть, она не успела подобрать обломок, торопясь скрыться после вспышки. У неё были причины скрываться, так же как у местных были бы причины освежевать её заживо, найди они посередь деревни черноглазого демона на месте своих домов. Принадлежала ли она к племени «детей ночи»? Вне сомнений. Память живо нарисовала бледное лицо и бездонные омуты глаз, так похожие на собственные глаза Джи. И дрожащий, гаснущий огонь в груди девушки, не похожий ни на что. Оставшийся загадкой.

Но на любую загадку со временем находится ответ.

Стены поместья проступили сквозь окружавший их лес, как кости сквозь гнилое мясо. Высокие, целые, не тронутые ни огнём, ни тараном. Глядя на них, можно было думать, что имение всё ещё живо и обитаемо – если бы не откинутый мост надо рвом и не распахнутые настежь ворота. Створка криво повисла на одной петле.

Мост скрипел и выл под ногами, когда Джи пересекал ров. Цепи ещё держали, но доски, сгнившие под дождями и снегом, перекосились, грозя вот-вот обвалиться в вонючую застойную жижу под ними.

Во дворе одиноко торчал раскидистый клён. Стая ворон с оглушительным «кр-раа!» снялась с ветвей, когда бывший охотник ступил на брусчатку. Подле ствола остались лежать сероватые комки – остатки вороньей трапезы.

Джи обошёл двор, вглядываясь в тёмные окна поместья и не снимая ладони с рукояти кинжала. Все двери оказались аккуратно прикрытыми, но не запертыми, словно рачительный хозяин ненадолго покинул свой дом, уйдя на прогулку – короткую прогулку в ночной лес при свете полной луны. И пренебрёг замками, зная, что в поместье не сунется даже самый лихой человек – уж чересчур дурна слава этого дома.

Дурная слава останется за поместьем много лет. Пусть даже сменился хозяин, и подлинный волчий пастырь пришёл на место мнимого…

Бывший охотник миновал анфиладу отсыревших, но чистых комнат. Ульрих обнаружился в дальнем покое. Казалось, священник пытался спрятаться, закрывая за собой двери, одну за другой, пока те не кончились. То, что когда-то было пастырем, лежало у стены, прижавшись к ней. Скрюченные пальцы ещё сжимали распятие.

Джи поддел носком сапога брошенный амикт [1] – единственную неопрятную вещь в идеально убранных комнатах. Должно быть, Ульрих обронил его по дороге сюда. Когда шёл – или, скорее, полз – через свои бесконечные владения, с которыми так и не сумел расстаться и которые принесли ему медленную гибель. 

Он сгнил заживо, пожираемый неведомой хворью, что поселилась внутри него. Кого ещё увёл он с собой? Кто оставался с ним до конца, прибирая в пустом имении, расставляя по местам мебель, сметая пыль и плесень со стен и не зная, что та же хворь точит и его… или зная? Кто был верен Ульриху, как пёс; чьи останки теперь лежат там, во дворе, служа пищей воронам?

– И воздастся каждому по делам его [2], – негромко проговорил бывший охотник, – ты бежал, ты полз и прятался. Но тебя настигло то, для чего ещё не придумали откупа.

Джи нащупал на груди деревянный оберег Хельтруды, сжал в живой ладони.

Смотри, Хель… Смотри, моя Богиня-Мать – вот лежит человек, убивший тебя, и вороны склевали его глаза, а крысы поселились в его утробе.

Ульрих умер, но не отдал своего. Годом ранее он оклеветал и уничтожил фрайхерра фон Сигга, чтобы завладеть этим поместьем. И вот поместье уничтожило его, затаив в себе незримую угрозу. Священника убила жадность. Глупость. Слепота. Священника, сама того не зная, убила Ли…

– Requiescat in Pace, – задумчиво произнёс опальный инквизитор, – если сумеешь, конечно.

Он нагнулся, чтобы опустить покойному веки, но опускать оказалось нечего. Джи прикрыл амиктом то, что когда-то было лицом Ульриха.

Ты не дал мне шанса отомстить за Хельтруду, за Идислинд, за Йерменварда фон Сигга. Вместо меня это сделала Ли, не ведая о том и не желая. Но, уверен, она бы не отказалась тебя прикончить и добровольно.

Джи выпрямился и повернулся спиной к мёртвому священнику, не глядя больше на него. За окном вороны под клёном продолжали рвать клювами серое мясо. 

Ли. Твоё появление здесь принесло с собой гибель. Ты сеяла смерть… так же, как сейчас это делаю я.

Он сжал правой ладонью запястье левой – там, где в шнуровке-ножнах, обхвативших железные пластины под рубахой, дремал крис «невидимой ведьмы».

Сколько ждать мне новой встречи с тобой? И будет ли она, эта встреча, как возможна она, если твоё сердце лежит в моей суме?.. Но как случилось, что ты знала моё имя, моё новое имя, которое я взял лишь после танца с тобой и лишь оттого, что ты звала меня так?

Джи прижался лбом к холодному стеклу. Ли знала, знала, кто он такой – а он был чересчур наивен, надменен и слеп, чтобы ей поверить. Она знала, что он станет монстром, и оказалась права. Единственный след, что тянется за ним, окрашен кровью. Он уже не оставит после себя сына – надежда погибла в нём со смертью Хельтруды и их нерожденного младенца, а дар Андриана воздвиг надгробный камень у могилы этой надежды. Нет, он мог бы взять любую, сделав её своей женой не по гласу сердца, но по зову плоти. Но кто может знать, не родится ли от их союза демон с чёрными глазами, что вместо молока будет алкать крови? И кто может сказать, какой срок будет отмерен этому демону? Будет ли он так же вечен, как его отец, будет ли жить вообще?..

Сухие ветки клёна метались за окном, ветер играл ими, выбивая рваный ритм. Ветер, бессмертный сын матери-природы, переменчивый и всегда одинокий. Джи закрыл глаза. Где-то в огромном пустом доме скрипел ставень.

Нет, он не одинок. То воспоминание, принятое им за сон – голос, что нашёптывал ему в повозке рядом с бедной Мотой. Дуодецима. Двенадцать. Их двенадцать – таких, как он. Харнхейм знал об этом. Разве не оттого он последовал за охотником в Милан, что признал в нём одного из дуодецимы? 

Джи заскрипел зубами. Но откуда чернокнижнику известно о двенадцати? Зачем «дитя ночи» искал их, отчего нарёк бывшего инквизитора «богом [3]»? И не одному ли из них предназначалась та клетка в лаборатории? 

Кто они, остальные? Были ли они так же, как Джи, заброшены далеко назад из будущих эпох? Если да – то почему Ли не обмолвилась об этом? 

Бесконечные вопросы, и те, кто мог бы ответить на них, уже ничего не скажут.

Барабанная дробь ветвей. Рыдающая песнь старого ставня. 

Кем бы ни были остальные, им тоже должна быть дарована вечность. Не проклятая вечность «детей ночи», но непостижимая и чудная способность проживать века, погребая их в памяти. И он, Джи, найдёт их – тех из них, кто сумеет сохранить эту вечность, избежав удара в спину. Он найдёт их. Потому что это всё, что ему теперь осталось…

---

[1] Амикт – деталь литургического облачения священника – белый прямоугольник с вышитым крестом, символ спасения и защиты от Диавола.

[2] «И воздастся каждому по делам его» – цитата из Библии. Встречается в Евангелии от Матфея (гл. 16 стр. 27), Псалме (гл. 61 стр. 13), Послании к Римлянам святого апостола Павла (гл. 2 стр. 6), Откровении Святого Апостола Иоанна Богослова (гл. 22 стр. 12).

[3] В первой книге Харнхейм говорит об охотнике «deus est», что означает «бог».

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: