Глава 2

«Господин Джи! Я не имела чести встречаться с Вами, но моя бедная матушка, упокой Господь милосердный её душу, хорошо Вас знала. Это она просила меня передать Вам эту посылку. К сожалению, у меня нет возможности поехать в Ипсвич и вручить бумаги лично – признаться, некоторые обстоятельства вынуждают меня всерьёз опасаться за свою жизнь. И у меня есть все основания полагать, что происходящее как-то связано с этими бумагами. Я питаю надежду, что меня оставят в покое, как только посылка попадёт в Ваши руки, и заранее прошу у Вас прощения за возможные последствия. Содержание бумаг мне не знакомо – я знаю только, что это дневники моей покойной матушки, которые она умоляла меня не читать ради моего же блага. Надеюсь, что благопристойное следование её совету всё же убережёт меня от опасности, которой я подвергаюсь. Исполняя волю матушки, остаюсь Вашей покорной слугой –

Флоренс Раттбор, в девичестве Шевонн».

Шевонн. 

Мисс, оставившая пакет, была совсем не мисс, а миссис – и солгала про жениха. Она боялась. Боялась и не желала, чтобы ее узнали, словно видя в каждом врага. Назвала свое имя лишь в самом конце, будто в жесте отчаяния – когда почему-то решила, что может доверять случайному незнакомцу…

Флоренс не поправила, когда он обращался к ней как к незамужней, и старательно одергивала вуаль. Она скрывала свое лицо – иначе, возможно, Джи узнал бы девушку. Если, конечно, юная Фло хоть чем-то походила на мать…

Смятое письмо полетело на пол.

Стефани Шевонн. Значит, и её больше нет…

Джи стиснул руками виски и заскрипел зубами, когда острые щепки, застрявшие в ладони, оцарапали кожу. Стараясь не смотреть на вскрытую посылку, он подошёл ближе к газовому рожку и отвернул кран подачи газа до упора. Пламя разгорелось ярче. Джи повернул левую руку ладонью вверх и закатал рукав рубашки. Инкрустированная перламутром запонка упала на пол, в колеблющемся жёлтом свете тускло засияли латунные пряжки на охвативших предплечье ремнях. Меж ремнями просвечивала молочно-белая кожа. Широкая полоса латуни, плотным браслетом обнявшая запястье, была забрызгана кровью. Там, где полоса расширялась треугольником и прикрывала тыльную сторону кисти, желтый металл стал оранжево-алым. В ладони глубоко засело несколько крупных заноз. Пальцам повезло больше – у их основания треугольная пластина расходилась на пять металлических полос, гибко скреплённые сегменты которых скрывали собою фаланги. 

Джи выдернул занозы зубами – острые щепки упали на клочок исписанной бумаги. Мелкие иголки Джи поддевал ногтем, торопливо выковыривал, не обращая внимания на множество ярких капелек, выступавших на коже. Нетерпеливо встряхнул рукой – капли красным дождём осели на смятом письме.

В посылке, помимо записки от дочери Стефани Шевонн, обнаружилась стопка бумаг, аккуратно перетянутых бечёвкой. Обтрёпанные пожелтевшие тетради. От посылки шёл едва уловимый запах фиалок. Фиалками пах и небольшой дагерротипный портрет, втиснутый между шершавых листов. С портрета улыбалась молодая женщина в капоре с огромным бантом. 

Стефи всегда любила фиалки.

– Как же мне их не любить? – смеялась она, – ведь без этих милых цветочков я не выживу.

Фиалками пропахли волосы Стефани, её шляпка, оба её тщательно залатанных платья. Наверняка даже её гроб насквозь пропитался горьковато-сладким ароматом.

К моменту их знакомства за хрупкими плечами шестнадцатилетней Стефи были тысячи проданных синих букетиков.

– Не желаете ли фиалку, сэр? Купите цветы для дамы сердца – всего два пенса, сэр.

Её глаза впитали лазоревую синь букетов. Корзинка с плотно уложенными фиалками опасно покачнулась, когда юная цветочница доверительно наклонилась к собеседнику:

– Знаете, сэр, вы правильно сделали, что не стали покупать цветы на станции. Там вам вчерашние подсунули бы, вялые, и дня не простоят! Вот не вру, ей-богу…

Джи замедлил шаг и внимательно оглядел семенящую справа девушку.

– Откуда молодая мисс знает, что я только со станции?

Круглое личико в обрамлении оборок старомодного чепца трогательно порозовело.

– От вас пахнет гарью, сэр, – пробормотала она, – и железом. И ещё чем-то – я не знаю, но так пахнут паровозы. 

Джи остановился.

– А ещё в вашем кармане – использованный билет, – продолжала цветочница, становясь рядом, – наверняка на экспресс из Нориджа. Сегодня других поездов нет…

Пальчик с плохо вычищенной земляной каёмкой под ногтем указал на торчащий из кармана пальто клочок рыжеватой бумаги. На аккуратно оторванном по перфорации краю остался фрагмент печати – «Лондонские железные дороги».

– Масло, – произнёс Джи, пряча билет и вынимая вместо него шестипенсовик, – паровозы пахнут смазкой. Вы очень наблюдательны, мисс.

Цветочница уткнула глаза в корзинку, её щёки продолжали пылать. Его это позабавило. Лондонская толпа, разбуженная тёплым, хоть и пасмурным, днём, обтекала их, не касаясь и не задевая. Будто искусно уложенные рельсы огибают возникшее на пути препятствие.

– Дайте мне самый лучший букетик, пожалуйста.

– Конечно, сэр! – с видимым облегчением девчонка принялась рыться в корзине. Сиреневые пятилистнички на длинных стебельках так и мелькали в её пальцах. 

Опираясь на трость и расстегнув от жары верхнюю пуговицу пиджака, Джи наблюдал, как пучок фиалок толстеет, обрастая всё новыми цветками, укутывается плотными округлыми листьями и наконец сжимается, туго обмотанный шёлковой лентой.

– Прошу вас, сэр. Ваша леди будет очень довольна, смею надеяться.

– Я тоже надеюсь, – букетик лёг в освобождённую от шестипенсовика ладонь. На белой лайке перчатки отчётливо проступило маслянистое пятно. – Это вам, юная мисс. За вашу наблюдательность.

– Но как же… Как же ваша леди? – прошептала цветочница, принимая букет скорее по инерции, чем осознанно.

– У меня нет леди. Здесь вы в первый и последний раз ошиблись, мисс… Мисс?

– Стефани, сэр…

Стефи стала его самой надёжной опорой. Маленькая и хрупкая, с детства знающая всю подноготную лондонских бедных кварталов, молодая цветочница обладала живым умом и недюжинной сметливостью. Джи не мог постоянно находиться в Лондоне, не вызывая подозрений. Ему приходилось исчезать, порой надолго – ровно настолько, чтобы о нём забыли, чтобы его лицо не успело примелькаться. Но Часовое Братство, обладавшее нужными Джи сведениями, должно было оставаться в поле его зрения, и на роль невидимого стража как нельзя лучше подошла неприметная цветочница.

– Вся лондонская голытьба скоро будет здесь, – говорила она, тщетно пытаясь укрыться от дождя под козырьком лавки «Майерс и сын», – леди Поллок устраивает званый ужин.

– Уж не пригласила ли досточтимая старушка Поллок тебя лично? – посмеивался Джи, раскрывая куполообразный зонт и роняя в корзинку Стефи крону.

Стефани вспыхивала, отчего её щёки и лоб сливались по цвету с алым чепцом. Джи нарочно поддразнивал её – чтобы посмотреть, как на детском личике проступит милая смесь возмущения и решимости. И послушать, с каким жаром цветочница начнёт разворачивать перед ним цепочки умозаключений.

– Судите сами – мясник Питерс сегодня закрылся пораньше, а до того в его лавку заходила Салли – она у леди Поллок экономкой. Старый Питерс потом всё руки потирал. Ох, чую, бродяжки набьют животы недожеванной говядиной! Типография, что на углу Уистон-роуд, выбросила карточки. Исчёрканные все – видать, не подошли. На них вензель такой же, как на карете Поллок. И пожилая леди де Лорисьон лично приехала к модистке, а уж без Морщины Лорисьон ни один приём у леди Поллок не обходится…

– Ты умеешь читать, Стефи?

Разумеется, она не умела. Зато бойко отсчитывала пенсы, шиллинги и фунты. И, подмечая мелочи вокруг, складывала из них целостную картину – талант, которому не учит ни одна грамматика.

– Посмотри на вывеску, Стефи, – вполголоса говорил Джи, пока цветочница не спеша составляла букет, – «Аптека». Первая – «А». Выучи эту букву к моему следующему приезду. 

– Я успею выучить десять букв, – ровные зубки Стефи поблёскивали между влажными губами.

– Почему ты так думаешь?

– Ненастье начнётся только после Успения. А вы всегда приезжаете, когда идёт дождь. Мой ненастный покупатель… Вот ваш букет.

В тот же день он купил ей «Основы чтения» Уэббса и оплатил занятия у частного учителя. И к следующему приезду в Лондон увидел Стефи замершей перед афишной тумбой. 

– «Шо-у мис-те-ра Пе-ре-грина», – бойко читала она по слогам.

Ещё через месяц она впервые подала ему записку, обёрнутую вокруг букетика фиалок. На листке дешёвой бумаги пляшущими печатными буквами со множеством клякс и помарок излагались её наблюдения.

«Помните тот приём у леди Поллок? Метельщик Стоп-Хлоп хвастался, что встретил той же ночью Бродягу Ирра. Якобы Бродяга вместе с остальными бездомными тайком лазал в мусорные ямы поместья Поллок. Поговаривают, этот Ирр своими глазами видел те гигантские механизмы под городом. Ещё говорят, его за это мучили и теперь он будто бы не в себе. Зато умеет растворяться в воздухе! Я вот что думаю…»

Записки Стефи копились в его ипсвичском доме вместе с увядшими букетами. Для всех вокруг она была просто цветочницей, а он – просто её постоянным покупателем. Под руководством учителя девушка освоила стенографию, и прятать плоды многодневных наблюдений в букетах стало проще. Они стали видеться реже. И в очередной её записке, написанной в стенографической системе Питмана, Джи прочёл краткий постскриптум:

«Я безмерно благодарна вам и за терпение, и за внимание ко мне. Деньги, что вы мне давали, я хранила, и теперь они мне пригодятся. Через неделю я выхожу замуж за моего учителя. Он хороший человек и очень добр. После замужества мне придётся оставить работу ради семьи. Бернард зарабатывает достаточно. Ещё раз благодарю вас за всё.

P.P.S. Известное вам Братство, кажется, имеет отношение к Подземному городу. Не далее как три дня назад в означенное здание на Друри-лейн под вечер вошёл лорд Мэйбл. На прошлой неделе «Таймс» вышла с его статьёй на первой полосе – лорд Мэйбл утверждает, что у нашего старого Лондона имеется «второе дно». И что бы вы думали? Позавчера его сиятельство пропал. Поговаривают, тело нашли в Темзе – если в этой помойке вообще можно что-нибудь найти. Держитесь от них подальше. Стефани. 26 марта 1870 г.»

Пахнущий фиалками портрет лёг на тумбу. 

Даже став мужней женой и матерью очаровательной девчушки, Стефи продолжала вести наблюдения, прилежно излагая выводы в тетради. По её дневникам можно было писать историю Лондона – бывшая цветочница умела отделить реальные факты от собственных домыслов. Но это была бы история не того города, который первым в мире разогнал тьму своих улиц пронзительным электрическим блеском – нет, Лондон Стефани оставался мрачным местом, куда так и не проник свет, и где темнота могла скрывать чудовищ.

Часовые Братья хранили секрет времени – хранили ревностно и надёжно. Но Джи многие годы был связан с Братством, и ему удалось по крупицам собрать большую часть этого секрета. Оставалось совсем немного – когда Стефани сообщила ему слухи о Подземном городе. Связь таинственного города с Братством была неочевидна, но Джи взял «подземников» на заметку. Если существовал ещё какой-нибудь способ подобраться к Часовым с тыла, его не стоило упускать.

Стефи вела записи многие годы, сохраняя своё занятие в тайне от всех. Даже после того, как Джи перестал просить её об этом для её же собственной безопасности и безопасности её дочери. Но она, оказывается, пренебрегла его советом. Ради чего?.. 

Джи прикусил губу. Было ли это невинным развлечением, привычкой, данью ушедшей молодости? Или же бывшая цветочница лелеяла надежду, что её «ненастный покупатель» когда-нибудь вернётся?

Он просидел над дневниками Стефи до рассвета. Цветочница аккуратно нумеровала и подписывала каждую тетрадь, и выстроить последовательность событий не составило бы труда, даже если бы дневники перемешались. Но они были сложены строго по порядку. И в последней, самой тонкой тетради, убористо исчёрканной стенографическими знаками, Джи нашёл ответ.

«…мои кропотливые наблюдения наконец дали результат – теперь я в этом убеждена. Взгляните на афишу, которую найдёте среди моих дневников. Я полагаю, мистер Перегрин заинтересует вас. Он даёт свои представления в Лондоне последние двадцать пять лет. Мне удалось посетить несколько его шоу. Время будто не властно над этим господином (о, как бы я хотела, чтобы и над моей кожей оно было не властно!). Но будьте осторожны – я почти уверена, что мистик-Перегрин есть порождение Подземного города.

Будьте осторожны, потому что вам легко выдать себя. Наблюдательный человек без труда отметит, как меняется ваше лицо при произнесении слова «ли», как подёргиваются пальцы – будто вы усилием воли сдерживаете себя. Какими бы горестными ни были ваши чувства в этот миг, к каким бы злосчастным моментам ни обращалась память – они выдают вас, как и масляные пятнышки на манжетах. Мой ненастный покупатель, вы лишь на первый взгляд тот, кем хотите казаться. 

Пусть вас не удивляет, откуда мне известно ваше имя и ваш адрес. Лондон – большая клоака, огромный суповый котёл, где каждая крупинка на виду, а из каждой стены торчат глаза и уши. Подметальщики на вокзалах, бездомные, продавцы горячих пирогов, «будильники», разносчики льда – это кладезь бесценной информации. Нужно только найти ключик к ней. Ваше имя и место проживания давно не тайна для меня. За без малого тридцать лет, минувшие с нашей последней встречи, я не растеряла своих связей в низах лондонского общества. Но лишь в отчаянной ситуации я решилась обратиться к вам, господин Джи…»

Джи. 

Рука сама потянулась к груди, расстёгивая непослушные пуговицы на рубашке. Ладонь ощутила холодный чеканный металл и чуть более тёплую гладкость дерева. Ажурный медальон тонкой работы и стёршийся от долгого ношения кусочек древесины на грубой плетёной верёвке. Два напоминания о безвозвратно ушедших. Два якоря, удерживающие его от падения в беспамятную тьму.

«– Почему ты зовёшь меня Джи?

– Ты же сам представился мне так, неужто забыл?..»

Тонкий смех, прозрачная кисея, капризно изогнутые брови под серебристой диадемой. Ли… И – немым укором другое лицо, с едва заметными морщинами вокруг усталых глаз, бесконечно добрых, всё понимающих. 

«– Хельтруда – целительница и возлюбленная…

– Мы ещё увидимся с тобой, охотник».

Он не захотел забыть их. Из всех женщин, что были рядом за века его жизни, лишь две сумели оставить свой след. След, который оказался не по плечу ни смуглолицым супругам  Амона [1], ни утончённым британским девам, ни искушённым в науке любви индийским красоткам. 

Одна подарила ему новую жизнь. Другая дала имя.

Имя оставалось тем немногим, что держало его на плаву. Вместе с верой – верой в то, что они отдали свои жизни за достойную цель: не за человека, но за человечество. 

И до сих пор он не смог оправдать эту веру.

«Я прошу вас, мой ненастный покупатель – сохраните в памяти всё, что я так кропотливо собирала. Боюсь, мои изыскания не остались незамеченными – уверена, за мной следят. Мне некому довериться, кроме моей дорогой Флоренс, ведь даже супруг стал смотреть на меня с подозрением. Не знаю, что против меня затевается, но опасаюсь за свою жизнь. Фло передаст вам мои записи, и это будет всё, что от меня останется». 

Джи захлопнул тетрадь. Из окна сочилось сероватое лондонское утро. 

Значит, Стефи подобралась слишком близко. Но кто мог пойти на убийство – «подземники»? Цветочнице не удалось узнать о них ничего конкретного – только бесчисленное множество слухов, легенд и страшилок, порой противоречивших друг другу. 

Джи наклонился в кресле, опершись локтями о колени. В кармане хрустнуло, зашуршало. 

Афиша. Джи вынул помятый хрустящий листок. Перегрин –  «Возрождённый»-мистик, человек, по словам Стефани, неподвластный времени. Мог ли он запятнать себя чужой кровью? Перед глазами всплыло закутанное в шарф лицо ночного вора. «Перегрин» означает «чужеземец», но всё ли так прозрачно? 

Джи мотнул головой, и пряди волос упали на лоб, скрыв от взгляда цветастую афишу. Нет, вряд ли в этом промокшем и промёрзшем городе, буквально под боком, все эти годы жил ещё один из загадочной «дуодецимы». Их двенадцать на весь земной шар – двенадцать таких, как он, Джи. Подобное было бы слишком невероятным совпадением.

За окном на улицы с грохотом обрушилась стена ливня. Капли дробно стучали по жестяному подоконнику. Дома напротив размылись, превратившись в зыбкую акварель. Водяная стена темнела, уплотняясь, превращалась в сплошной серый занавес.

Свет потускнел и погас, будто кто-то перекрыл подачу газа. Под ногами хлюпнуло. Джи опустил взгляд.

Комнату заливала вода – сочилась из-под запертой двери, текла из радиаторов, каплями выдавливалась сквозь стыки обоев на стенах. Тёмная и густая, будто масло, вода поднималась, не давая двинуться. По колено, по пояс… Резные деревянные подлокотники кресла затрещали. Сжимая их, Джи как заворожённый вглядывался в тёмную гладь. Виски будто стиснуло обручем, и всё тело застыло, превратившись в ледяной ком.

Под поверхностью воды обозначилось светлое пятнышко. Оно расширялось, вытягивалось, стремясь вверх – и вот уже проступают под серыми волнами очертания сухощавого лица с запавшими скулами, с лихорадочным румянцем на щеках. Потускневшие жёлтые волосы змеями колышутся вокруг, и на бесстыдно оголённой груди виднеется деревянный оберег на грубой верёвке.

В светлых глазах – беззвучная мольба и ужас. Молчаливые волны накатываются на пергаментную кожу, скрывают лицо, начинают утягивать вниз…

Он прыгнул. Бросился вниз головой с крутого обмёрзлого обрыва. Ладони встретили жёсткую водную гладь, тело пронзил иглами холод. Лицо жены – совсем рядом, рядом её тонкие руки, их почти можно коснуться. Ещё чуть-чуть… Грудь разрывает изнутри, ноги отчаянно молотят густую от мороза воду.

Хель, подожди…

Рывок – и железные пальцы смыкаются на хрупком запястье.

Вверх.

Глоток ледяного воздуха – горло сводит мучительным спазмом. 

– Держи их! Именем Господа, хватайте этих проклятых отродий!

Наверху, у края обрыва, беснуется старый священник, брызжет слюной, толкая стоящих вокруг – но никто не решается прыгнуть следом. Толпа мнётся, свистит, бросает палки и комья земли. Холодные тёмные воды бурлят вокруг, течение крутит, тянет вниз, но лишь крепче сжимаются пальцы на руке жены, и спина принимает на себя град летящих комьев. А в голове бьётся – успел, успел, успел…

Заснеженный берег встречает острыми промёрзлыми камнями. Порывами налетает ветер, швыряет горсти колючих снежинок в лицо.

– Хель, – хриплый голос едва слышен, – вставай, надо идти…

Промокшая, задубевшая от ветра рубаха прикрывает худенькие плечи. На лице Хельтруды – застывшие льдом капли, смёрзшиеся волосы звенят сосульками.

– Ин-гер…

Дрожь жены передаётся ему. По обнажённым плечам лупят ледяные иглы – будто сотни крохотных ножей.

– Ин…

Взгляд застывает, инеистое хрупкое кружево расползается от склеенных холодом ресниц – на щёки, лоб, на побелевшие губы. Дрожь прекращается. Тело Хель рассыпается снегом, и ветер уносит белую пыль, издевательски швыряя пустую рубаху в лицо…

Джи дёрнулся и открыл глаза. Смахнул со лба листок из тетради Стефи, принесённый сквозняком. 

На улице шумел дождь. Фарфоровые ходики показывали половину десятого. 

Джи поднялся, поправил рубашку и аккуратно собрал дневники Стефани. На перевёрнутую пластинку дагерротипа лёг бесполезный каталог «Товаров для армии и флота». Сорванный с посылки адресный маркер Джи сунул в карман жилета – вместе с афишей, и, морщась, натянул перчатки. От порезов и заноз на ладони не осталось и следа, но клятая железная конструкция в сочетании с белой замшей напоминала тиски. 

Пальто, перекинутое через запястье, надёжно скрыло стопку тетрадей в руке. Прихватив трость, Джи покинул комнату.

Вчерашний портье ещё не сменился. То и дело приглаживая волосы на затылке и болезненно морщась, он поприветствовал постояльца и тут же засуетился.

– Желаете позавтракать, сэр? Я могу сделать заказ из ресторана «Раульс».

– Чашку чёрного кофе, пожалуйста, – Джи бросил взгляд на аккуратно прикрытые ящики взломанного бюро, – мисс… Миссис Раттбор не появлялась?

– Нет, сэр, – портье с сожалением покачал головой и позвонил в колокольчик, – боюсь, у меня для вас плохая новость. Ночью к нам забрался вор – оглушил Алекса и меня, вскрыл замок… Кое-что пропало, в том числе – посылка леди Раттбор.

– Вот как, – Джи цокнул языком, – надеюсь, вы не пострадали? И что думает полиция?

– Со мной всё в порядке, благодарю. Я не стал вызывать полицию – украдены всякие мелочи, не считая посылки. Ящичек с деньгами остался на месте, что странно… А посылка – я подумал, что впутывать в это дело леди не стоит. 

– Спасибо. Передайте мне, если миссис Раттбор появится – я буду в курительной. 

– Конечно, сэр. 

Разбитую дверь курительной ещё не успели заменить, и Джи, усаживаясь на диванчик перед горящим камином, слышал, как портье тихим голосом отдаёт поручение подошедшему рассыльному. 

Поглядывая, чтобы никто не вошёл, Джи вынул из-под брошенного рядом пальто дневник Стефи. Весело танцующее пламя охотно приняло желтоватую тетрадь. От камина полыхнуло жаром, и листы, мгновенно почернев, обратились в пепел. 

Один за другим в камине исчезали тридцать лет наблюдений, поисков и риска. И к моменту, когда вошёл посыльный с подносом, от дневников цветочницы осталась лишь горстка золы.

Горький кофе так и не смог перебить хинной вкус, прочно поселившийся во рту. Будто пепел сгоревшей бумаги осел на зубах.

Стефи больше нет. 

---

[1] «Супруга бога Амона» – титул верховной жрицы Амон-Ра.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: