Глава 4

Миссис Раттбор так и не появилась. Сменившийся портье отрицательно качнул головой на вопрос о ней, заставив вновь ожить самые мрачные подозрения.

Сидя в ресторанной зале отеля, Джи методично уничтожал утку с яблоками. От голода это не спасало, но хотя бы слегка притупляло грызущую пустоту, возвращая способность мыслить связно. Проклятый дар Андриана время от времени проявлял себя, но, к счастью, в отличие от своего Старшего Джи оказался способен сдерживать мучительную тягу к крови. Пусть и ценой отвратительного самочувствия. И такая способность, по словам Андриана ни у кого из «детей ночи» более не встречавшаяся, только укрепляла Джи во мнении, что семена дара пали на не совсем обычную почву. 

Поэтому или по иной причине, но у Джи не было никакой духовной связи со своим Старшим. Не нашлось в его сердце места и привязанности к Андриану. Более того – несмотря на то, что «дитя ночи» однажды держал в своих руках жизнь Джи, унося на себе его обгоревшее тело, бывший охотник так и не сумел побороть брезгливую неприязнь к своему Старшему. Неспособность Андриана держать в узде инстинкты роднила его в глазах Джи с животным. Много раз Джи видел, как мучается Старший, пытаясь совладать с собой, и каждый раз неизменно наблюдал печальный исход этой борьбы.

– Ты никогда не поймёшь, – сказал ему однажды Андриан, вернувшись под утро, – пусть я хоть тысячу раз опишу тебе, что со мной происходит. Если тебя лишь оцарапало, как ты узнаешь, что чувствует пронзённый насквозь?

На узкое лицо Андриана, снова обретшее свои бледные краски, легла тень. Старший поправил серебристые волосы, прикрыв всё ещё слегка торчащие уши, и аккуратно промокнул рот носовым платком. На белом кружеве расплылась уродливая бурая капля.

Джи промолчал. Никакие слова не могли изменить его отношение. 

Должно быть, Андриан чувствовал это. И держался на расстоянии, лишь изредка давая о себе знать. Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как Джи получил весточку от своего Старшего. Тот писал ему из Нью-Йорка. Андриан с маниакальной настойчивостью продолжал поиски убийцы Харнхейма, буквально по песчинкам собирая информацию и не гнушаясь прибегать к сомнительным способам наряду с передовыми научными методиками. Его изыскания, растянувшиеся на четыре сотни лет, давно перестали интересовать Джи. Судя по всему, Андриан попросту зашёл в тупик и теперь надеялся, что наука поможет ему установить личность давно почившего убийцы. Старший предпочитал не напоминать о себе без нужды, но от его молчаливого незримого присутствия рядом избавиться оказалось невозможно.

На последнее письмо Джи не ответил.

Половинка утки остывала на блюде. Пропитанное яблочным соком мёртвое мясо. Джи отложил вилку. Пальцы левой руки, затянутой в перчатку против всяких норм этикета, сомкнулись на хрупкой ножке бокала с вином. Взгляд ухватил крохотное пятнышко масла, проступившее на белой замше. И, как всегда в такие моменты, память услужливо воспроизвела давние слова Андриана.

Тем из нас, кто живёт на свете много веков, не страшно даже четвертование.

Старший не солгал. Но миновало без малого три сотни лет, прежде чем бывший охотник смог отказаться от громоздкой железной конструкции, заменявшей ему левую кисть. Процесс восстановления шёл медленно, мучительно медленно, и до сих пор новая рука не работала в полную силу, оставаясь чересчур слабой. Чтобы как-то компенсировать эту слабость, Джи создал каркас, защищающий кисть и берущий на себя часть нагрузок. Каркас не мешал движениям пальцев, а скрытые в нём мелочи вроде узкого выдвижного лезвия порой оказывались как нельзя кстати. Единственным минусом стала необходимость в постоянном использовании машинного масла для смазки многочисленных сегментов каркаса. Но это неудобство забылось раз и навсегда – в тот момент, когда впервые за многие десятки лет пальцы Джи снова коснулись цветов. И этими цветами были фиалки Стефи.

*** 

Утро принесло с собой туман. Белёсые полосы тащились от Темзы, погоняемые слабым ветерком, собирались в плотные клубки, вились над землёй, застревая в подворотнях и арках. Воздух наполнился нездоровой сыростью.

Но туман оказался не самым плохим из того, что принесло с собой утро.

– Убийство! Жуткое убийство на Девоншир Плейс! Покупайте газету, читайте подробности!

Почти не видимый в тумане мальчишка-газетчик весело выкрикивал что-то о реках крови и новом лондонском Потрошителе. Джи бросил ему монету и ловко подхватил скрученную трубочкой свежую «Таймс».

«Убийство на Девоншир Плейс: учитель казнён с особой жестокостью в собственной квартире». 

Мелкий текст под заголовком расплывался в туманном сумраке, и Джи поспешил в «Магнолию».

Маленькая кофейня, почти пустая, встретила тонким ароматом кофе, свежих пирожных и тёплого хлеба. Шпион оказался не дураком – «Магнолия» относилась к так называемым обеденным заведениям, куда доступ рабочему классу был заказан. Аккуратные занавески на окнах, шторки-перегородки между полированными столами и никаких банок с маринованным луком или копчёной селёдкой. 

Юркая девушка, чьи черты лица явственно намекали на родство с полноватой матроной у прилавка, подойдя, чирикающим голоском начала перечислять доступные блюда.

– Кофе, пожалуйста, – Джи присел за стол у окна, – и покрепче, мисс.

– Мы варим кофе в сифоне, – в голосе девушки звучала нескрываемая гордость, – сэр готов подождать немного?

– Разумеется. 

Карманный брегет показывал четверть двенадцатого. До появления «связного» – если тот, конечно, решит объявиться – оставался почти час. Вполне достаточно, чтобы спокойно позавтракать.

Джи бросил взгляд на свёрнутую газету. Успеется. Ничто так не гармонирует с утренними новостями, как чашка свежесваренного горячего кофе.

Кофе явно изобрели те, кто никуда не спешит – для своих же неторопливых собратьев. Любая спешка убивает напиток вернее, чем это делает сахар. Молоть зёрна нужно обязательно медленно, иначе аромат улетучится вместе с нагревом жерновов ручной мельнички. Варить – не спеша. Только тогда вода, смешавшись с рассыпчатой ароматной кофейной крошкой, впитает в себя её терпкие масла и превратится в настоящий кофе.

Настоящий кофе – это друг. Единственный друг, который никогда не разочарует. Если, конечно, он правильно сварен.

В «Магнолии» кофе варить умели. Полноватая матрона, покинув своё место за прилавком, продефилировала к квадратному столу у окна и ловко высыпала в тёмный зев мельнички крупные коричневые зёрна. Потрескивая и щёлкая, мельничка завертелась, и в воздухе поплыл пряный аромат. Мелкий помол матрона споро ссыпала в сифон, гордо занимавший самое видное место. Газовая горелка под сифоном уже светилась синеватым пламенем, и вскоре налитая в нижнюю чашу вода забурлила. Пар поднялся в верхнюю прозрачную колбу, и она стала наполняться тягучей жидкостью цвета шоколада.

Принесённый напиток источал чистый горький аромат. Так и есть – индонезийская робуста. Никакой арабики, никакой кислоты, так часто маскируемой корицей или всё тем же простецким сахаром. Джи улыбнулся, поднося чашку к губам.

Густой напиток терпко обжёг нёбо. Аперитив и пища, волшебное лекарство от самых мрачных мыслей, бодрящее и при том успокаивающее, возвращающее надежду… Единственное, что может отвлечь от мучительного, высасывающего изнутри голода – почти наравне с кровью.

Если когда-то по земле ходили боги, они оставили после себя один подарок: кофе. 

Джи развернул газету.

«Вчерашним вечером жильцы доходного дома №… по Девоншир-плейс были потрясены жуткой находкой. Обходя дом, управляющий заметил под дверью одной из квартир лужу крови. Вызванный констебль сумел вскрыть запертую изнутри дверь, за которой было обнаружено тело постояльца – шестидесятилетнего учителя грамматики, проживавшего в этом доме вот уже более тридцати лет и имевшего репутацию примерного семьянина и прекрасного преподавателя. Вещи в квартире учителя находились в беспорядке – по-видимому, преступник что-то искал. Тело же самого погибшего пребывало в таком состоянии, что мы вынуждены воздержаться от подробностей во избежание чрезмерного волнения среди тех из наших читателей, кто весьма чувствителен к подобным вещам.

По сведениям, которые нам удалось получить в полицейском управлении Скотланд-Ярда, убийство было совершено не ранее вчерашнего утра. Судя по состоянию тела погибшего, убийца пытался что-то выведать у своей жертвы, не гнушаясь прибегать к самым изощрённым методам. Что именно он хотел узнать, остаётся загадкой – так же, как и личность самого убийцы, не оставившего после себя никаких следов…»

Превосходный кофе вдруг показался безвкусным, как дождевая вода. Вчера, всего лишь вчера сгорели в огне дневники Стефи… А сегодня её вдовец отправился следом за своей так странно погибшей супругой. 

Джи сжал фигурную ручку фарфоровой чашечки. Скорее всего, Флоренс тоже мертва. А он ошибся. Все, кто имел отношение к дневникам Стефани, оказались в опасности… все, кроме него. Вор, пытавшийся похитить посылку в отеле, не получил желаемого – и пошёл на крайние меры. Джи нахмурился, напрягая память. Небольшой рост, глаза цвета переспевшей вишни – всё, что он сумел разглядеть в нападавшем. Вор оказался лишь немногим слабее, и это само по себе удивляло. «Дитя ночи», даже недавно обращённый, легко совладает с любым человеком. Но, несмотря на хрупкую комплекцию и небольшой рост, вор был недюжинно силён. 

Джи поморщился, вспомнив, как легко нападавший отшвырнул его и так же просто вырвался. Либо под ворохом одежд скрывались борцовские мышцы, либо нападавший не принадлежал к роду людей. Впрочем, вор всё же понял, что ему не тягаться с соперником, и решил поискать обходной путь.

Но, кто бы ни интересовался дневниками Стефи и добытой ею информацией, он вряд ли узнал многое. Фло не читала записок матери. Бернард полагал, что жена не в себе. Единственным источником сведений оставалась сама Стефани… Джи вздрогнул. 

Нет, даже если от неё пытались чего-то добиться, то цветочница не выдала своих секретов. Иначе вор не пришёл бы за посылкой. И теперь единственным, кто знал о содержимом дневников, оставался Джи.

С жалобным хрустом фарфоровая ручка треснула. 

Знал ли вор, с кем ему приходится иметь дело? Джи скрипнул зубами. А с кем, собственно? С выродком, полукровкой, застрявшим между полднем и мраком, так и не примкнувшим к «детям ночи» и никогда не принадлежавшим человеческому роду? С тем, чья единственная связь с прошлым – в куске потёртого дерева на грубой верёвке. «Ненастный покупатель», человек дождя, даже имя которому выбрано кем-то другим…

– Сэр желает, чтобы я заменила чашку?

Давешняя юркая девушка, замерев у стола, обеспокоенно поглядывала на осколки ручки.

– Спасибо, мисс, – Джи заставил себя улыбнуться, – не нужно. Принесите ещё кофе, пожалуйста.

Глядя вслед девушке, Джи перебирал пальцами острые обломки. Говорят, кофе – напиток богов. Когда-то он считал себя богом. Но ошибся – снова. Боги карают и милуют, насылают грозы и жертвуют своими сыновьями во благо тех, кто сам не может смыть свои грехи. А он всего лишь пьёт кофе. Вот уже четыре сотни лет…

Он играл в бога. Когда-то давно, ослеплённый знанием о собственной вечности, он возомнил себя спасителем человечества. Твёрдо зная, что лучше для всех и каждого, он собрал людей и повёл за собой многосотенную толпу. Ему верили – в него верили. Но свобода, к которой он влёк своих адептов, стала для них гибельной. И, когда он понял, что спасать человечество нужно только от самого себя, было уже поздно…

Джи сжал кулаки. Люди. Всего лишь люди. Так почему же до крика больно вспоминать? Почему год за годом, век за веком не меркнут в памяти слёзы на лицах мужчин, и в ушах звенят крики сжигаемых женщин, и стоит бесконечный плач – плач захлебнувшегося восстания. Плач посреди равнодушной толпы, как бараны глядящей на тех, кто отдавал за неё свои жизни. Плач, ставший музыкой для служителей веры. И неважно, что и от них, и от казнённых ими ныне остался лишь прах. Всё это уже неважно. Смерть уравнивает всех…

– Ваш кофе, сэр.

Горький – совсем как воспоминания о бесконечных потерях. Нетронутая сахарница на столе сверкнула гладким боком. Джи накрыл её смятой газетой, ладони стиснули чашку с горячим напитком. Обломанная ручка колюче впилась в кожу, но боль пришла лишь бледным отголоском – а перед прикрытыми глазами уже плясали отблески огня…

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: