II. Fatum illusio. Глава 11

Fatum illusio (лат.) – иллюзия судьбы.

– Сэр, вам принести ещё что-нибудь?

Тоненький голос официантки врезался в мозг, как раскалённая проволока в масло. Джи моргнул, стряхивая оцепенение. Пальцы продолжали сжимать чашку с остывшим кофе. Карманный брегет показывал полдень.

Девушка замерла поодаль, чуть наклонившись и держа перед собой бамбуковый поднос как щит. 

– У вас чудесный кофе, – Джи улыбнулся ей, – но до ваших глаз ему далеко.

Официантка, зардевшись, вдруг очень заинтересовалась носками своих туфель. Джи быстро оглядел кофейню – никого, кроме матроны за прилавком да старичка с моноклем в углу. Старичок сосредоточенно изучал потрёпанную подшивку «Панч».

– Я бы хотел позавтракать, мисс. Что-нибудь сытное.

– Сэр оценит наши котлеты и яичницу с беконом, – кивнула официантка.

– Пожалуйста. Поменьше яиц. Побольше бекона.

– Будет сделано, сэр.

Смятая газета с заметкой об убийстве учителя тихонько шелестела уголком – от двери поддувало. Соглядатай не спешил появляться. За окном ленивыми клубами перекатывался белёсый туман.

Джи опрокинул в себя остатки холодного кофе и отставил чашку. Пальцы забарабанили по крышечке брегета, выбивая неровную дробь. Что ж, возможно, шпион Ирра объявится завтра – это в его интересах. В конце концов, стричь доверчивых овечек – хлеб «подземников». А пока что можно перекусить. Притворившись той самой наивной овечкой.

Поглядывая на старика с моноклем, Джи размышлял. В своих дневниках Стефани намекнула на связь мифического города с Братством. И на то, что соваться к «подземникам» – верный способ оказаться на дне Темзы. Якобы лорд Мэйбл уже схлопотал за свою чрезмерную активность. 

Джи наморщил лоб. Мэйбл был заносчивым, как все пэры, брюзгливым и любящим сунуть прыщавый нос куда не следует. Его приняли в Часовое Братство как раз в тот период, когда Джи в очередной раз сумел пробиться в высший круг – Циферблат, куда входили семеро братьев, заслуживающих наибольшего доверия. 

Джи потёр висок. То был его восьмой раз, и «восьмёрка» оказалась несчастливой. Погибший брат, чьё место он занял, оставил после себя уже найденный ранее фрагмент шифра. Ещё тридцать лет пошли псу под хвост. Тридцать лет ожидания. Снова уходить в подполье, затаиваться, выжидать, пока сменятся братья, пока не останется ни одного, кто помнил бы лицо Джи, или Джона, или Джозефа – молодого, перспективного и так трагически ушедшего. Опять становиться неофитом, опять пускать пузыри в клятом каменном мешке с водой, следовать нелепым ритуалам, лизать сапоги «верхушке»… 

Он едва не сорвался тогда. За восемь вступлений в Братство – каждый раз под видом какого-нибудь отпрыска малоизвестного фабриканта, разбогатевшего на пряже, чугуне или соде, – ему удалось собрать шесть фрагментов. Оставался последний. 

Дважды Джи попадались отрывки шифра, уже имевшиеся у него. Ведь никогда не знаешь, кого из Циферблата подстеречь с верным крисом в тёмном переулке, чтобы потом, когда с часов в особняке Братства снимут чёрный креп, один из верхушки негромко проговорил на ухо брату Джерому несколько слов – фрагмент кода, доступный только погибшему и его доверителю. Как повезёт…

В восьмой раз не повезло. Доверитель передал Джи уже известный отрывок шифра, и новообретённому члену Циферблата оставалось только скрипеть зубами в предвкушении грядущей инсценировки собственной гибели. 

Масла в огонь подлил Мэйбл, которого не устраивал заведённый порядок. Он пытался надавить на Джи как самого молодого и неопытного брата, входящего в Циферблат. Неуёмный пэрчик требовал прозрачности – отмены существующего обычая «два из семи», раскрытия полного кода всем братьям. Его не устраивало, что ни один брат, даже сам Магистр-Маятник, не знает код полностью. Не прельщала и перспектива смиренного служения Братству ради сохранения тайны. Мэйбл был из тех людей, кто хочет получить всё и сразу. Всё, включая саму суть оберегаемого братьями секрета. Должно быть, неугомонный лорд был бы крайне разочарован, если бы узнал, что даже члены Циферблата не имеют ни права, ни возможности этим секретом воспользоваться.

Мэйбл был как заноза в мягком месте. И Джи уже подумывал откушать его бурлящей кровушки – ровно столько, чтобы раз и навсегда угомонить егозливого пэрчика. Но не успел. Кто-то упаковал Мэйбла в мешок и аккуратно успокоил на дне вонючей матушки-Темзы. Тот, кому не пришлась по вкусу статья лорда о «втором дне Лондона».

Официантка принесла заказ. Расправляясь с ярко-оранжевыми желтками всмятку и ещё шкворчащим беконом, Джи прокручивал в голове всё, что ему было известно о Часовом Братстве.

Впервые он услышал о том, что есть некое общество, хранящее секрет времени, почти три сотни лет назад. Это были смутные годы – и для него, и для всей Империи. Наместники герцога Штирии Фердинанда чудом спаслись от разъярённых дворян в далёком Пражском Граде, имперские войска Габсбургов безуспешно накатывались на чехов, католические княжества Германии лихорадило от голода и бесконечных эпидемий. 

К тому времени Джи уже успел повидать не только Старый, но и Новый свет, разыскивая сведения о тех, кто мог бы быть одним из двенадцати. Он не торопился, предпочитая спешке осторожность. Судьба, Господь или, что вероятнее, наука не обделили его временем, но жизнь, в конце концов, всего одна. Даже если она вечная.

Он не высовывался. Брался за любую работу – чистил лошадей, нанимался матросом на первые корабли, что шли к берегам Нового света, валил лес в душных тропиках Амазонии. Именно там, среди влажных жарких улочек Сан-Салвадор-да-Баия, Джи познакомился с Роберио де Лопе Таваришем, бандейрантом [1], собиравшим экспедицию в неисследованные земли, вглубь колонии Бразилия. Тавариш обещал нелёгкий путь, но хорошие доходы.

– За каждого краснокожего мы выручим сотню реалов серебром, – говорил он, подливая в стаканы кислую местную кашасу [2], – чем больше нас будет, тем больше индейцев мы приведём. Прибыль поделим поровну. Понимаешь?

Джи понимал. И согласился. Сертаны [3] нравились ему. Они буквально кишели жизнью – жадной, жующей, зелёной жизнью. Густые сельвы и жаркие саванны были смертельно опасны для любого, кто не знал, с какого конца браться за мачете. Для Джи они были домом. И в этом доме он нашёл свой сундук с сокровищами.

Вместе с Таваришем бывший охотник собрал внушительный отряд в полсотни человек. Испанец не солгал – путь и впрямь оказался нелёгким. Даже Джи, лучше прочих переносивший и непрестанную влажную жару, и лихорадку, и долгие переходы без пищи и воды, был совершенно вымотан, когда отряд достиг, наконец, цели.

– Мы богачи, – прохрипел Тавариш. Отощавший, с покрытым язвами лицом, испанец по-прежнему держался прямо, а его руки с узловатыми пальцами крепко сжимали тесак. Всю дорогу он бок о бок с Джи прорубался сквозь бесконечную стену лиан и бамбука, и бывший охотник дивился упорству и выносливости этого человека, в чьём невзрачном тельце таилась недюжинная сила.

– Мы богачи, – повторил Тавариш. И он оказался более чем прав.

Перед отрядом расстилалась долина, зажатая между двумя лесистыми холмами. Посередине неё широкой серебристой лентой вилась река. А вдоль реки, насколько хватало взгляда, пестрели индейские лачуги.

Отряд сумел забраться так далеко вглубь сертана Бухты всех Святых, как ни одна другая бандейра [4]. Но Тавариш подавился тем куском, который захотел отхватить.

У испанца не хватало людей, чтобы отловить и повязать достаточно индейцев. Его отряд сократился на треть за время перехода, оставшиеся были измучены и голодны. Не желая уходить ни с чем, бандейра встала лагерем у горла долины. Тавариш собирался применить простую и эффективную тактику – стравить индейцев друг с другом. Но не успел.

Их засекли уже на следующий день. Двое бандейрантов упали замертво, прежде чем кто-то успел понять, что происходит. Отравленные стрелы и шипы кураре градом осыпали лагерь.

– Красное мясо! – рычал и бесновался Тавариш, – не расходиться! Стреляйте!

Когда заговорили мушкеты, град шипов разом утих. Индейцы скрылись в сельве, но это была не победа, а лишь отсрочка неминуемой гибели.

– Мы не уйдём! – рявкнул Тавариш, когда Джи предложил повернуть назад, пока не поздно. – Не для того мы сюда на брюхе ползли, будь я проклят, мы их возьмём!

Испанец был непреклонен. Он и слышать не желал об отступлении, и бандейра его поддержала. Красное мясо было совсем рядом – десятки голов, стоящие маленькое состояние на невольничьем рынке. Золотая жила, по которой полагалось как следует пристукнуть кайлом.

Едва тяжёлое солнце скрылось за холмом, Джи ускользнул из лагеря и пробрался к ближайшей индейской деревне. Обойдя её по широкой дуге, он подступился к хижинам аборигенов со стороны, противоположной стоянке. Ему не удалось прокрасться незамеченным – краснокожие выставили с десяток часовых. Но тихая охота и не входила в планы Джи.

Первого часового он снял издалека. Коренастый индеец, которого выдавали только поблёскивающие в темноте глаза, встрепенулся на шорох сминаемых листьев. Крис свистнул, рассекая воздух, и тёмная фигура осела на землю.

Второго индейца, привлечённого шумом, встретил железный кулак. Индеец повалился мешком, а Джи, не таясь, припал к его шее. От почти забытого вкуса – настоящего, человеческого – голова шла кругом. Кровь индейца отдавала кисловато-пряным, в ней почти не ощущался оттенок металла. От кожи шёл густой аромат сгоревших табачных листьев и пота.

Джи пил так жадно, что едва не пропустил появление третьего часового. Слух уловил тоненький писк, над ухом смачно чмокнуло. Из щеки мёртвого – уже мёртвого – индейца торчал шип с ладонь длиной.

Джи отшвырнул труп и бросился прочь через заросли. Вокруг свистело, хрустело и чавкало. Индеец за спиной почти не шумел, скользя в сельве как рыба в воде. Для человеческого уха лёгкие шлепки его ног были бы неразличимы. Но Джи слышал преследователя так отчётливо, как будто позади топал слон.

Он юркнул за толстую пальму, и топот тут же оборвался. Стоя у колючего ствола, Джи видел, как краснокожий поводит головой, прислушиваясь. Его гладкие чёрные волосы колыхались в такт движениям, широкие ноздри бесшумно раздувались.

У индейца оказался отменный слух. Он успел повернуться на свист и даже поднять духовую трубку, стреляющую ядовитыми шипами – но это было всё, что успел сделать краснокожий. Преследователь так и упал, сжимая обеими руками оружие. А, когда Джи приблизился, чтобы выдернуть крис из его груди, надутые щёки индейца с шипением выпустили набранный воздух.

Джи прислушался. Сертан молчал – другие «слоны» либо затаились, либо их и не было. Он вынул из-за пояса неуклюжий мачете и двумя взмахами отсёк убитому индейцу голову. Вернулся назад и точно так же поступил с двумя другими мертвяками. 

Клинок неприятно тяжелил руку. Это громоздкое оружие только и годилось на то, чтобы резать лианы и отрубать головы. Глупые головы. Ведь если человек дал себя убить, то он не так уж умён, верно?

К глупцам себя Джи никогда не причислял. И три связанных за волосы трофея в его руке это подтверждали.

Индейское селение всполошилось, как развороченный муравейник, когда мёртвые головы вылетели на середину утоптанной площадки. Они катились, вывалив языки, в открытые глаза набилась пыль. Краснокожие таращились на головы, будто заворожённые. Не дожидаясь, пока они очнутся, Джи схватил за плечи ближайшего к нему индейца, пригнулся и дёрнул на себя.

Вовремя – дождь стрел ударил в грудь бедолаги. Его тело затряслось, враз отяжелев и обмякнув. А Джи, держа перед собой этот пока ещё живой щит, впился сбоку в его шею.

Густой пряный вкус нахлынул волной, затопив все звуки и запахи. Снова горький древесный оттенок и кислинка вместо привычной соли.

Кислая. Как будто вместо железа лизнул серебра.

Листожуи, травокуры… Джи не сразу осознал, что вокруг стало тихо. Он поднял глаза от шеи очередного глупца.

Краснокожие, все как один, лежали ниц.

В ту ночь он увёл их столько, сколько смог. Растолкал Тавариша и велел идти с ним. В четыре руки испанец и Джи вязали покорных индейцев – те даже не пытались бежать. Сидели на земле или стояли неподвижно, а с приближением Джи их охватывал какой-то священный ужас.

– Сотц! Кама-Сотц! – кричали они и падали лицом в пыль.

– Ты их изрядно напугал, – усмехался Тавариш, – поделись секретом, а? Вдруг и мне так кланяться станут.

– Индейские суеверия, – пожимал плечами Джи, затягивая узлы. 

Деревня опустела. Безропотные индейцы сбились кучей в наспех сколоченном загоне подле лагеря.

– Завтра к соседям наведаемся, – потирал руки испанец.

Джи промолчал. Он не спешил рассказывать Таваришу о том, что узнал. О крови со слишком явным привкусом серебра. О видениях, мелькнувших перед ним, когда он глотнул этой крови.

Если он был прав, то подлинное богатство этого сертана скрывалось совсем не в индейских деревнях.

Но сначала стоило взглянуть самому.

***

Мелкая речка, журчавшая меж отлогих берегов, походила скорее на ручей. В лунном свете отчётливо виднелись крупные камни вдоль русла – вода вокруг них бурлила и пенилась. На камнях застыл белёсый налёт.

Джи спустился к речке, готовый при любом шорохе броситься прочь. Но сельва спала.

Он зачерпнул воды, отпил – язык защипало. Вода имела тот же кисловатый привкус, что и кровь индейца.

Джи кивнул, как кивает человек, чьи ожидания сбылись. Когда-то ему довелось попробовать воду, простоявшую почти год в серебряном кувшине. Это колючее ощущение на языке, на губах и в горле – как болезненная оскомина от перебродившей браги, которую ни с чем не спутаешь.

Бывший охотник прищурился, глядя вдоль русла. Блестела вода. Блестели мокрые камни. И блестели берега ручья – то тут, то там. Как будто под водой кто-то рассыпал монеты, и они тускло посверкивали сквозь толщу, отражая лунный свет.

Серебряная руда. Истинное сокровище сельвы.

Вода лизала ноги. Джи наклонился к ручью. Крохотный осколок руды мерцал прямо перед ним. Он протянул руку – и тут заросли позади взорвались криком и выстрелами.

***

Лагерь был пуст. Когда Джи добрался до него, то нашёл только тела бандейрантов, утыканные ядовитыми шипами словно гигантские бурые ежи. В тишине размётанной стоянки сухо потрескивали угольки костров. Рыжие отблески дрожали на коже убитых, мокрой от пота и крови. В загоне для пленных за сломанной оградой одиноко валялась нитка порванных крокодиловых бус.

Роберио де Лопе Тавариш, гроза «красного мяса», лежал в двух шагах от загона. Похожие на оливки глаза испанца обиженно уставились в светлеющее небо. Неизменный тесак верным другом прильнул к ладони.

Индейцев, ни живых, ни мёртвых, видно не было. Джи тронул носком сапога шип, торчащий из живота Тавариша на добрых полпальца. Индейцы застали самоуверенных белых врасплох. И краснокожих явно оказалось больше, чем пуль в мушкетах испанцев.

Джи аккуратно переступил через тело и углубился в сельву.

Он пересёк Серебряный ручей вброд и долго шёл вдоль течения, избегая открытых мест. Миновал три индейские деревни, обойдя их на расстоянии арбалетного выстрела. Солнце уже вовсю жгло сквозь густую поросль какао-деревьев, когда карта, сложившаяся в голове Джи, привела его к цели.

Он стоял на краю сельвы, и носки его сапог почти касались белого кирпича.

Всё было так, как он увидел, когда меж заострившихся зубов в горло потекла горячая кровь индейца. Точно так, только без бурой пелены. Солнце ярко светило с безоблачного неба, и ничто не искажало очертаний величественного белого города, раскинувшегося перед ним.

***

Джи провёл в покинутом городе шесть дней. Шесть одиноких дней и ночей посреди пустого пыльного безмолвия. Он обнаружил отверстия заброшенных шахт, спустился в одну из них и вынес оттуда кусок серебряной руды величиной с кулак. Исследовал похожие друг на друга строения с полукруглыми проёмами окон, тянущиеся вдоль главной улицы. Оставил следы своих разбитых сапог под портиком храма с тринадцатью дорическими колоннами.

Его «внутренняя карта» обрывалась у внешней стены – у огромной тройной арки, чьи своды несли отпечаток могущества и силы их строителей. Должно быть, индейцы боялись заходить в город. За пять дней Джи не встретил ни одного живого существа, за исключением ящериц. Даже змеи не спешили вползать под сень мёртвых белых стен.

На шестой день разразилась гроза. Небо, набухшее дождём, наконец лопнуло, обрушив на город потоки холодного ливня. Джи укрылся в одном из строений с уцелевшей крышей и через окно наблюдал, как несётся по улице мутная река, таща на своём сером теле обломки веток и листья. Сквозь арочный проём окна то и дело врывался ветер, обдавая ледяным воздухом вперемешку с брызгами. Джи подтягивал колени к груди, скорчившись в углу. Этот дом был пуст, как и все прочие, лишён какой-либо мебели, будто начисто выметен – так, что ни один черепок не остался лежать на полу. Зубы стучали. Изредка тонкая острая кромка на них обламывалась, и рот наполнялся противно хрустящей крошкой. Джи сплёвывал её – и ждал.

Ливень закончился к вечеру, хотя небо ещё клубилось угрюмыми тучами. Бывший охотник покинул своё убежище и направился по главной улице к тройной арке, единственному выходу из города. В сапогах хлюпало, мокрая рубашка противно липла к телу. Схлынувший поток оставил после себя груды чёрных щепок и песок, набившийся в щели стен. Сами стены из белого песчаника как будто стали светлее, омытые ливнем.

И тем отчётливее на фоне одной из них проступили тёмные пятна правильной формы.

Джи потёр глаза. Должно быть, ливнем к стене прибило комья мокрых листьев. Но, чем ближе он подходил, тем яснее становилось: это не листья.

В стене чернели четыре ровные железные стяжки.

Это был один из тех немногочисленных странных домов, что попадались тут и там, как шелуха в очищенной пшенице, –  сложенных из такого же белого камня, но с глухими стенами без окон, с дверьми, заваленными массивными каменными плитами. Плита перекрывала вход и здесь. Между её гладкими боками и стенами дома не прошёл бы и волос.

Две толстые железные полосы располагались на плите чуть выше середины, ещё две – напротив, на стене. Эти стяжки, намертво вбитые в камень, скреплялись попарно толстенными клиньями, продетыми сквозь «ушки» на концах полос. Загнутые верхние края клиньев были иссечены, будто по ним ударяли чем-то массивным и грубым.

Джи ковырнул ногтем одну из стяжек. Он бы не обратил внимания на них, если бы ливнем с металла не смыло белёсую пыль и птичий помёт. Бывший охотник попытался расшатать левый клин, но приржавевшее железо держалось вмёртвую. Джи обошёл дом вокруг, но больше ничего интересного не заметил. Плоская крыша, гладкие стены, ни следа окон. Всё намекало на то, что строение возводилось не для живых – но кто будет обустраивать гробницы посреди города? И, даже если жившие здесь замуровывали своих мертвецов прямо в зданиях, – для чего эти стяжки, удерживающие и без того неподъёмную плиту?

Джи отвернулся от странного дома и торопливо пошёл по улице. Загадочная «гробница» маячила за спиной – казалось, слепые стены упёрлись ему в спину невидящим взглядом. Бывший охотник заставил себя не оборачиваться. Но ладонь лежала на рукояти криса до тех пор, пока он не свернул за угол.

Солнце так и не пробилось сквозь тучи. Ежась в сырой одежде, Джи обошёл остальные дома-гробницы. Стяжек не нашлось ни на одном.

Вновь стоя перед запечатанной гробницей, бывший охотник вдруг заметил то, что укрылось от него в первый раз: на плите, аккурат между полосами железа, проступала рельефная надпись. Он отёр буквы мокрым рукавом – на чёрной ткани остались бледно-серые разводы.

Надпись оказалась на английском.

«В чём силы более, чем в сжатом кулаке? В раскрытом рту».

И ниже, чуть более мелкими буквами:

«Кама-Сотц раскроет рот, когда придёт время».

***

Брегет показывал час дня. Приоткрытая дверь кофейни впустила с улицы звон и единственный чёткий удар колокола с башни Святого Стефана.

Джи аккуратно уложил вилку и нож параллельно на опустевшую тарелку. Ветерок позвенел горкой пенни, оставленной на столе.

Туман снаружи окутал мгновенным удушливым облаком. Мимо проплывали размытые силуэты, неспешные, как швартующиеся бриги. Откуда-то сбоку доносилась игривая песенка:

Жил да был учитель тихий,

Да настигло его лихо,

Был жестоко он убит,

Труп его в крови лежит!..

Первый вот урок тебе:

Много знаешь? Быть беде!

Эй, скорее, налетай!

Да баллады покупай!

Тот, кто всюду нос суёт,

Вряд ли долго проживёт!

Вот тебе второй урок:

Запасись смиреньем впрок!

Эй, скорее, налетай!

Да баллады покупай!

Как-то раз учитель тот…

Паскудная уличная баллада тянулась и тянулась. Её автор, оравший бесконечные куплеты во всё охрипшее горло, так увлёкся, что не среагировал на появление рядом ещё одного человека.

Джи от души врезал певцу по темечку. Тот икнул и плюхнулся в лужу, рулоны с плохо пропечатанным текстом высыпались из рук, покрытых чернильными кляксами.

– В следующий раз подумаешь дважды, прежде чем зарабатывать на чужом горе, – Джи придавил каблуком листки, – а пока что я возьму  то, что мне нужно. Это будет урок тебе.

---

[1] Бандейранты – охотники на индейцев, зарабатывавшие угоном коренных жителей Южной Америки в рабство в XVI – XVIII вв.

[2] Кашаса – «бразильский ром», алкогольный напиток крепостью до 40 градусов, получаемый из забродившего сока сахарного тростника.

[3] Сертан – в колониальной Бразилии термин, используемый для обозначения внутренних малоисследованных территорий.

[4] Бандейра – экспедиция охотников за индейцами.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: