Глава 39

Солнце – это то, что убивает

– Ника!.. Ника, Ника…

Моё имя. Моё и не моё одновременно, принадлежащее мне и чужое. Оно звучит, снова и снова, вспыхивая ослепительными ветвистыми молниями в черноте.

– Ника, не уходи…

Я здесь… Но губы не слушаются. Молнии сшивают мне рот, вьются вокруг, шипят и постукивают.

– Не уходи…

Вспышки охватывают меня, стягивают руки и ноги, пеленают всё тело, превращая в кокон. Серебристый кокон. Он слабо пульсирует. Это сердце. Моё сердце. Оно бьётся, трепыхается, пытается прорваться сквозь тугие нити, но они сжимаются всё крепче, стискивают грудь, сдавливают голову… Я в плену, тысячи рук держат меня мёртвой хваткой – тысячи рук в ветвистых узорах небесного огня. Его огня… Чёрное небо с колючими венами амальгамы… В серебряных жилках пульсирует моя жизнь. Слабее… тусклее… тоньше…

Молнии вспыхивают в последний раз и затухают. Наступает тьма. Моё сердце останавливается.

– Ника!..

НИКА… Ника… ника…

Солнечное эхо разрывает пустоту. Тьма вспыхивает янтарём. Огненные росчерки прорезают её, кромсают на куски, оставляя на чёрном небосводе реки лавы. Его огонь, его… Небо опрокидывается, и лава вливается мне в грудь. 

Блеск. Мерцание моего имени… Ни-ка, Ни-ка… Перестук стрелок хрономера, едва уловимый, нарастает, разбухает как пузырь, наполняется гулом и объёмом. Он вбирает меня в своё ритмичное естество, и тело начинает пульсировать вместе с ним, с этой плотной массой золотистого звука. В алом золоте дрожит моя жизнь. 

Мой собственный огненный бог…

Тьма наливается солнцем, рассеивается… и исчезает.

Я открываю глаза – и вижу закатное пламя радужки, в котором тают угольки тьмы.

***

Дождь. Он стучит по крыше. Барабанит тонкими пальцами о жесть, настойчиво и дерзко, врывается в горячий сон. Вязкий мрак отступает, прореживается рыжими пятнами. Дождь не умолкает – всё громче и громче, так, что жесть раскаляется и начинает плавиться, испуская горький запах дыма и невыносимый жар…

Я разлепила веки. В воздухе стояла лёгкая серая пелена, отчётливый дымный душок вползал в ноздри. Где-то рядом горел костёр – сквозь поволоку я различала оранжевые отсветы на стене, на редких сохранившихся деревянных плашках, за которыми поблёскивал металл. Я хотела повернуть голову, чтобы увидеть пламя, но в глазах потемнело от обжигающей боли.

Всё тело горело, будто огонь развели прямо подо мной. Краем мутного сознания я удивилась, почему не пахнет жжёной плотью. Стены уходили вверх, наклоняясь друг к другу, и где-то в недосягаемой выси чернел круг ночного неба. На нём мерцала единственная звезда.

А потом небосвод заслонило лицо Теслы. Он что-то сказал – но тугой звон в ушах превратил слова в пыль. Я с усилием качнула головой. Каждый мускул словно вывернули наизнанку. Кожа казалась изодранной пылающей обёрткой, на которой не осталось ни единого целого дюйма. Я не могла взглянуть на себя, не могла пошевелиться. В памяти вдруг всплыл убитый пленник – отвратительная розовая плоть – и к горлу подкатил тошнотворный ком страха. Глаза защипало, по щекам покатились прохладные струйки. Губы пронзило – резкой, мучительной солёной болью – и я всё вспомнила. А потом слёзы ненависти, гнева и стыда лились без остановки.

Тесла отирал их рукой. Капли и ручьи впитывала серая ткань глов, становясь чёрной. Его лицо будто плыло надо мной. Глаза… Светлые, полупрозрачные… Золотые.

– Я думал, что потерял тебя, Ника… – эти невероятные глаза блестели, – твоё сердце не билось почти четыре минуты. Я всё расскажу, – ответил он на мой вопросительный взгляд, – но позже. Сейчас мы в безопасности. Это старая градирня. Здесь можно остаться на несколько дней.

Мне столько всего хотелось у него спросить – и столько сказать. Но я по-прежнему оставалась нема. В бушующем пламени, охватившем тело, ярко вспыхивали отдельные очаги – лицо, левое плечо, подреберье. 

– Я унёс тебя так далеко, как смог. Чёртовы ублюдки тащились за мной до самой границы своей земли. Наверное, надеялись, что я упаду. Будь они прокляты!.. Нет, не важно, – он сам себя перебивал, – просто расслабься… 

Его голос уплывал куда-то вдаль.

Тесла…

Горячие руки осторожно распахнули лишённую пуговиц блузку, и я зажмурилась до рези в глазах, представив, что он видит… Я не могла взглянуть ему в лицо. Больше – не могла.

Тонкие, невероятно чуткие пальцы ощупывали плечо там, где клинок вошёл в «Симбэкзо», лишив руку способности двигаться – и, возможно, навсегда. Тесла был поразительно аккуратен – сквозь горячечную дымку пробивалось тупое удивление, как могут эти пальцы, ещё недавно державшие «Глок» и отправлявшие в небытие мутов, становиться настолько нежными. Почему-то всплыла ассоциация с кракерами – некоторые из них, имевшие доступ к редким старинным изданиям по медицине, были так же нежны. 

Может быть, он тоже кракер. Мысли текли вялым потоком, как загустевшая на морозе вода. Может быть, может быть… Удивительный, уникальный кракер, который не знает ничего о кавитаторах… 

Глаза жгло. Не в силах дольше сжимать веки, я подняла взгляд.

Тес-сла…

Закушенная губа, блестящий бисер пота на лбу. Обнажённые руки в закатанной до локтей рубашке – и вязь символов на предплечьях, новая, сложная, ало-блестящая. Та вязь, которой не было, пока мы не попали к безумным язычникам. Вплавленный в кожу металл.

Огненный бог…

– Я отдал этим сумасшедшим только заглушки с акумами и несколько фрагментов кабелей, – размеренный голос отдавался в груди совсем не размеренными, сбивчивыми и втрое ускоренными ударами. – Их тупость сыграла нам на руку – этого было достаточно, а когда они увидели кровь, то и вовсе потеряли голову… Я постараюсь восстановить твои импланты. Не знаю, как, но знаю, что это возможно.

Восстановить. Мне захотелось рассмеяться. Он шутит? Чем заменить разорванные нейрокабели – честным словом? Чем спаять разбитые контакты на платах – тлеющим углём?

У нас не осталось ничего. Ни оружия, ни бензина, ни даже запасной одежды. Тесла снял рубашку, и ткань сухо затрещала под его пальцами. Почти половина подола ушла на перевязки. И каждый раз, когда мягкий холст туго ложился на пылающую рану, я беззвучно кричала – от бессилия и отвращения к себе, от собственной бесполезности. Если бы не я… Если бы не я, он бы ушёл просто так. Я не купила ему свободу, о нет – «отмеченного богом» язычники отпустили бы задаром. Он ушёл бы, не волоча на себе бесчувственное тело, не выматываясь, не тратя время на меня, он бы отдохнул, да даже его рубашка была бы целее…

В памяти всплывали лица – тех, кто погиб, встретившись со мной. По моей вине. Мальчишка-нафтер, так глупо бесивший меня своей дерзостью. Наивная и добрая Ньют. Если бы не я, они бы остались живы. Тайфун бы не застиг маленькую хозяйку большого дома – ей ни к чему было бы бегать по лестницам, она нашла бы укрытие заранее, так же заранее, как знала о приближающейся стихии. Ублюдки Немого не тронули бы пацана, и он не валялся бы сейчас под равнодушным небом, лишённый и жизни, и машины, и его лукавое лицо не глодали бы шакалы – а, возможно, целовала бы сейчас какая-нибудь маленькая чумазая дизельщица… Нет, не тайфун и не громилы Немого убили их. Их убила я.

Я.

Я… Святые машины, как больно…

– Потерпи, ещё немного потерпи, Ника.

Не знаю, почему я не отключилась. Возможно, от злости – чёрная, как нефть, злоба затопила меня всю, поднимаясь откуда-то из глубин души, из давно забытых и похороненных воспоминаний, претензий и неудач. С перебоями, но организм вливал мне в кровь дозы адреналина, с трудом справляясь без привычного «адрена», сердце судорожно вздрагивало, и я распахивала глаза, когда по телу катилась ледяная волна.

Тесла, Тесла, Тесла… 

Сияющие контуры лица. За его спиной – отчаянно-слепящий огонь. А в моей груди такой же отчаянный страх, ведь этот свет посреди ночи – верный маячок для каждого, кто захочет без спроса войти. 

А мы… без спроса…

Кашель с привкусом крови. Горящие пальцы тут же – у губ. Сложенная ковшиком ладонь. Морозная прохлада талой воды.

– Я промою рану, – продолжал Тесла. Я чувствовала его лёгкое дыхание на своей коже, веяние жара от его рук на моих рёбрах. – Найди ещё немного сил, ладно?

Я промычала что-то утвердительное. И сжала в кулаке полу куртки.

Это оказалось труднее, чем я думала. Намного труднее, и не потому, что мне было больно. Я давно стала одним сплошным комком боли. Но каждое его прикосновение будто рвало клещами. Нет, он был бережен и нежен. Но ещё несколько часов назад эти же руки разрезали мою плоть. Эти же пальцы сжимали кинжал, впивавшийся в моё тело, и тело до сих пор всё помнило. Слишком свежо было ощущение наживую из меня вырываемых частей – не моих, но ставших моими, сросшихся со мной. Слишком близко – чувство того, как тянутся кабели, оплетённые нервами и сосудами, как они лопаются, как рвутся капилляры, трескается кожа, расходятся мышцы…

Руку вдруг свело спазмом. Я шевельнула кистью. Под пальцами было горячо и липко, на ладони прощупывались мокрые лохмотья кожи. Я сглотнула.

– Осталось последнее, – донёсся голос Теслы, – ещё чуть-чуть…

Найди ещё немного сил. Найди… И я находила. Не знаю, откуда – выгрызала из собственной души какие-то мне самой неизвестные ресурсы. Казалось, я выжата досуха, но слёзы всё текли и текли. И я держалась, выворачивая и пожирая себя ради себя же. Но прежде всего – потому, что так просил он. Потому что это было тем, что я всё ещё могла для него сделать.

– У меня нечем перекусить скобы, – Тесла лихорадочно-растерянно рылся в карманах брюк, – проклятье…

Я медленно подняла правую руку, касаясь его запястья. Колючая пружина боли, едва сжавшаяся, снова распрямилась, выстреливая. В глазах почернело, зрение подёрнулось дымкой. Но я упрямо не опускала ладонь.

Тесла остановился, в золоте глаз заплескался вопрос.

Из горла вырвались то ли стоны, то ли жалкое мычание. По щекам вновь побежали злые слёзы, от которых жгло глаза, жгло всю кожу, и так измученную безжалостным солнцем. Я отвела его запястье, освободившейся рукой делая останавливающий жест. Выше ладонь никак не поднималась – я не могла указать на свой рот, просто не могла, как будто вместе с «адреном» из меня вырвали какой-то блок питания, вырвали и растоптали, как шаманка сигналку, мой источник сил. 

– Хорошо, – Тесла кивнул, соглашаясь, – ты что-то придумала.

Он не стал спрашивать, что, и от этой простой заботы внутри всё перевернулось. Сердце сжалось, в глаза будто сыпанули острых лезвий.

Малейшее движение обжигало огнём всю нижнюю часть лица, сквозь плотно стиснутые губы сочилась кровь – во рту горел её лихорадочный привкус. Медленно разомкнув зубы, я коснулась языком передних резцов. Язык дрожал, противная дрожь охватила и всю нижнюю челюсть. Я чувствовала, как трясётся подбородок, как текут слёзы, капают на пол со щёк. Глубоко вдохнуть, чтобы побороть дрожь, никак не получалось – только порывистые короткие вздохи, частые и неровные. Я словно пыталась дышать в комнате, откуда выкачали весь кислород.

Пальцы судорожно дёрнулись, когда язык коснулся загнутого края скобы, нащупал заусенцы на кромке. Огонь разлился по губам, превращая их в раскалённую лаву, в пылающее озеро кислоты. Впиваясь ногтями в ладонь, я ещё сильнее разомкнула зубы и зацепилась верхним резцом за нижний загнутый край проклятой железки.

На то, чтобы распрямить его, ушла вечность. Упираясь языком в нижнюю губу, я сжимала зубами колючий кусок металла и тянула его, тащила, гнула. Кислый вкус железа мешался со вкусом крови, я сглатывала её, кашляя, и снова тянула. По подбородку текло, блузка стала мокрой. Металл скрипел на зубах, визжал, сопротивляясь. Что-то треснуло и царапнуло десну, язык наткнулся на сколотый край зуба, и в этот момент проклятая железка наконец подалась.

Трясущейся рукой я коснулась скобы. Горячая липкая сталь на моей коже. Вздохнула. И потянулась языком к второй железке.

Он всё это время смотрел мне в глаза. Не отводил взгляд, редко моргая. Сжимал мою безжизненную левую кисть в своих раскалённых ладонях. Я не могла отвечать ему тем же. Внутри всё мертвело от боли и стыда, заставляя смотреть мимо, и лишь мельком я видела, как темнеет его радужка, словно тускнеет бесценное золото, оставленное на произвол времени.

Я накрыла правой ладонью его руки. Земля подо мной уплывала в бесконечность, далёкое небо качалось и вертелось, и только эти горячие сплетения пальцев, изящные, чуть шершавые, оставались надёжными, неподвижными, уверенными. Настоящими.

Лужица талой воды блестела на полу. Я уставилась на неё. Плоский полированно-чёрный овал двоился в глазах. Я не могла даже выпить – не ради притупления боли, но чтобы унять чёртов стыд. Я ничего не могла. Я просто распласталась среди глины, мусора и каких-то железных обломков – жалкая, искалеченная, в грязной разодранной блузке, с перемазанным кровью изуродованным лицом, бесстыдно выставленным напоказ. Если бы сейчас разверзся ад, я бы нырнула туда, не задумываясь – лишь бы скрыться от этих внимательных глаз, от этого взгляда, из которого я не заслуживала ни капли сострадания. 

Наконец последняя железка подалась. Тяни, беззвучно сказала я.

Руку что-то мягко качнуло. Я разжала онемевшие пальцы и опустила взгляд. 

На запястье Теслы наливались тёмным размытые следы. Кривые бороздки прочертили кожу, и в них уже выступали бусинки крови – аккуратные ровные цепочки бесценных рубинов. Я подняла ладонь – полукружия ногтей обводил алый ободок.

Прости… Слово так и осталось непроизнесённым. И без того пылающие губы обожгло новой волной пламени, я прижала руку к лицу, чувствуя, как сквозь пальцы струятся солёные слёзы и солёная кровь.

– Ника, – ладонь, опустившаяся на моё плечо, была тёплой даже сквозь блузку, – давай закончим.

Я мелко кивнула, отнимая руку от лица. Закрыла глаза.

И сжалась, когда пальцы, коснувшиеся моих губ, показались прохладными. Но они не дрожали. Я чувствовала малейшее их движение. Как они взялись за скобу. Как стиснули её. Как дёрнули…

Мир вспыхнул пламенем. Перед зажмуренными веками разлился пожар, алая волна затопила сознание, стремительно темнея. Я вздрогнула и полетела в чёрную пропасть.

***

Должно быть, обморок длился недолго. Когда я сумела открыть глаза, вверху всё так же покачивался непроглядный лоскут неба. От мерных качаний меня замутило, и я снова зажмурилась. Под веками плыли цветные круги.

На губах разливался вкус влаги и крови. Я шевельнула верхней – совсем слегка. Сквозь тупое онемение пробилась свежая струна боли, но движениям больше ничто не мешало. Поверх рта ощущалось что-то мягкое и влажное – наверное, смоченная талой водой ткань.

Спине было жёстко. Под ладонью холодил шершавый пол. Почему-то мёрз живот – я чувствовала кожей касания сквозняка.

– Постарайся ничего не говорить какое-то время, – голос Теслы донёсся как сквозь вату, – я остановил кровь, но проколы ещё свежие. Придётся помолчать, чтобы затянулись. Просто здорово, что ты не сможешь мне возражать, правда?

И весь ужас, злость, ненависть и вину будто смыло, смело тёплым ветром. Пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться. Я плотно сомкнула губы, готовые растянуться в жалкой улыбке.

– Вот и всё, – сказал Тесла, – отдыхай.

Его пальцы в последний раз коснулись меня.

– Тесла… – хрипло рванулось из груди.

Я должна была это сказать. Назвать его имя. Единственное, ещё имеющее смысл.

– Да, Ника?

– Спаси… бо… – выдавила я. 

Горячая рука накрыла мою ладонь.

– Держись, солнце.

Солнце.

Я вздрогнула.

Ты зовёшь меня солнцем… Но солнце – это то, что убивает.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: