Глава 2

Мир правит нами

К тому моменту, когда прибыл поезд, я ещё не успела окончательно известись. Наличие рядом оживлённой ветки в буквальном смысле спасало мне жизнь – едва я, кутаясь в чужую штормовку и изо всех сил пытаясь не бежать, ступила на платформу, вдали показались два жёлтых глаза. Пыхтя и воняя гарью, дизельный тягач подполз к станции. Секунды тянулись как ртуть, пока короткий состав издевательски неторопливо вытягивался вдоль полуразрушенного настила. Я запретила себе оборачиваться чересчур часто, но пальцы в прохладном кармане куртки буквально вросли в рукоять «Вальтера».

Тягач чихнул и дёрнулся в последний раз, замирая. Три вагона за ним синхронно вздрогнули.

К открывшейся двери, выплюнувшей наружу тяжёлый пандус, я подошла первой. И, кажется, единственной – на посадку в другие вагоны желающих не намечалось. Значит, долго стоять не будем.

Я нырнула в тамбур, оттёрла плечом медлительного смотрителя, на ходу суя ему положенную мзду. Заставила себя замереть на секунду, пока тот махал фонарём у меня перед глазами. Пальцы сводило от напряжения. 

Поезд дрогнул, стуча сцепками. Апатичный смотритель не спеша поднял пандус и захлопнул дверь. За мной больше никто не вошёл. Состав, набирая ход, покатился прочь от «Старого укрытия».

А я наконец-то сумела разжать руку. 

После Гнева Господня жизнь сосредоточилась вокруг таких укрытий. Не все, конечно, были настолько погаными, как только что покинутое мной. Но не всем и повезло. Когда с неба упал огонь, воспламенив Землю и превратив её в Ад из библейских легенд, выжить удалось лишь немногим. Ходили слухи, что за несколько часов до катастрофы «избранные» получили послания от Бога, указавшего им путь к спасению. И что сам Ной, создав Ковчеги, собрал в них «каждой твари по паре». Не знаю, так или нет, но сейчас тварей на бедной планетке хватало.

Поезд – один из немногих, курсирующих между укрытиями, – неспешно двигался вперёд. Я стояла, привалившись плечом к стенке, и смотрела в крохотное зарешеченное окно. По ту сторону сетки клубилась ночь.

Когда первые смельчаки начали выходить на поверхность – из Ковчегов, стихийных убежищ и даже шахт – им пришлось нелегко. Природа, до Гнева бывшая матерью, теперь стала врагом. Невидимые озоновые дыры впускали в атмосферу космическую дрянь. Часть суши оказалась затоплена, ещё часть – выжжена ударами с воздуха. Словно этого было мало, скопления метана над свалками мегалополисов вспыхнули как спички. Огненные штормы уничтожили то, что осталось после антропогенных разрушений. Будто окончательно выйдя из себя, Природа, веками терпевшая надругательства, разбушевалась. Проснувшиеся вулканы безжалостно заливали сушу раскалённой лавой, выплёскивая ярость земных недр. Резко поднявшаяся температура у поверхности, видимо, подтопила льды на полюсах – уровень океана поднялся, мелкие острова и прибрежные районы ушли под воду.

Облик мира неузнаваемо изменился. Пригодная для жизни территория сократилась до узкой полоски, зажатой между Калёными пустошами и чертой Урсиды [1]. Пустоши, охватившие все средние широты, по слухам, простирались далеко за экватор – но добраться до бывшей срединной линии Земли ещё не смог никто: безумная жара и полное отсутствие источников воды не давали ни малейшего шанса. А черта Урсиды – то, что раньше звалось Северным полярным кругом – обещала каменный снег и бесконечные кислотные штормы. 

До сих пор никто точно не знает, сколько лет прошло после Гнева Господня. Когда потомки выживших стали открывать двери убежищ, выяснилось, что каждая такая группка отсчитывала время по-своему. В Ковчегах не было часов, а акумы электронных устройств, принадлежавших спасшимся, за многие годы безнадёжно испортились, выработав свой ресурс. 

Все настаивали на собственной правоте, и в конце концов несколько общин решили принять единое десятичное время. Год отныне делился на декады, тройки декад собирались в месяц. День дробился на десять часов, час – на десять минут, минута – на десять секунд. Один день прибавлялся к каждой нечётной декаде, за исключением первой – впрочем, это правило нарушалось в високосный год. Его так и прозвали – год первой декады. Нехороший, неправильный год.

Дальше реформаторы не продвинулись. Но не это было самой значительной сложностью…

За сеткой разливалась непроглядная тьма. Ни огонька, ни проблеска света – лишь тусклые блёклые пятна, бросаемые фонарями вагонов. Когда-то в старой книге мне попалась потерявшая всякий глянец иллюстрация – разбрызганные по чёрной земной поверхности рыжие огоньки. Бесчисленные, словно кровавые брызги после удачного выстрела. Но так больше не будет. Никогда…

Труднее всего оказались сами попытки выжить. Попытки каждодневные, упорные и не всегда успешные. Человек больше не был царём природы. Он, словно жалкий червяк, пытался протянуть следующий день, подбирая обломки и объедки, а Земля насмехалась над ним. Засухи уничтожали посадки, тайфуны сносили укрытия, кислотные дожди отравляли озёра и реки. Исчезли привычные растения и животные, и им на смену пришли муты – те, кто мог пить отравленную воду и дышать смесью метана и диоксида азота. А те, кто не мог, умирали – от радиации, яда, голода или от мутовских лап.

Но человек – тварь упрямая куда более, чем муты. Упрямая и живучая – недаром его раньше сравнивали с вирусом. Выходцы из Ковчегов гибли десятками, но выживали сотнями. Привыкли носить респираторы, таскать с собой «сигналки» на радиацию и газ, строить теплицы и обживать старые многоэтажки, питать портативные батареи энергией обозлённого солнца. Копать колодцы и селиться у истоков рек, как на заре человечества, возносить молитвы богу-из-машины и бензиновому демону. Люди стремились наверх из душных убежищ и были готовы умирать за возможность видеть свет.

Я покачала головой и встряхнулась, унимая остатки противной дрожи в теле. 

Они получили эту возможность. Но она им дорого обошлась.

Очень быстро выходцы из убежищ поняли, что на одном желании жить долго не протянешь. Требовалось что-то ещё – подспорье, позволяющее обхитрить восставшую природу и снова занять если не трон её царя, то хотя бы положение равного. И таким подспорьем стала аугментика.

Несмотря на то, что многие технологии были утрачены вместе со сгоревшими книгами и безнадёжно разбитыми компьютерами, человечество сохранило осколки прежних знаний. Поселенцы разрозненных Ковчегов сходились вместе, обмениваясь информацией. Как в мифическом Вавилоне, они говорили на разных языках – но в этой версии легенды языковым барьерам не было суждено сломать великий план. 

Постепенно выработалась единая жестовая речь. Теперь те, кто мог прочесть книгу на китайском, передавали знания англоязычным, и наоборот. Круг вновь осваиваемых технологий ширился. Появились первые биохакеры – смельчаки, опробовавшие на себе кустарные импланты, – и умельцы-кракеры, чинившие таких смельчаков. Появились первые акумы для имплантов и экзоскелетов. И новая цивилизация, словно ребёнок, сделала свой первый значительный шаг…

Акумы стали валютой нового мира. Аугментика обеспечивала выживание, а акумы обеспечивали её работу. Никто не мог гарантировать, что после имплантации самодельного наворота в грязном подвале ты выживешь – но что без неё ты умрёшь, гарантировал сам окружающий мир. Точно так же, как и без респиратора, сигналки и пистолета в кобуре. 

Чуть позже появились нафтеры. Самая мощная группировка планеты выросла из горстки энтузиастов, искавших уцелевшие нефтехранилища. Именно нафтеры сумели снова пустить по древним веткам поезда на дизельной тяге, именно они дали возможность разведчикам расширить зону поисков до десятков и сотен миль, вновь оживив старые машины. Но даже дизельщики не смогли вернуть людям господство над миром.

Уезжая в пустоши, ты никогда не знал, вернёшься ли живым. Хватит ли в твоей колымаге топлива, чтобы добраться до белых пятен на карте и выставить там свою метку, или же тебя настигнет тайфун. Встретишь ли ты на пути только сусликов или же улей-нору мутантов, будет ли и дальше работать сотни раз перезаряженный акум на твоей сигналке – или выйдет из строя, и ты уснёшь вечным сном в объятиях угарного газа, метана или другой дряни.

Как и во все времена, смельчаков находилось немного. Все хотели жить, но если выживание требовало риска, то рисковать при этом предпочитали другими. Появились барыги – менялы, скупавшие у разведчиков хабар и продававшие его втридорога. Появились банды, поделившие территорию между собой и бравшие плату за проход всё тем же хабаром (впрочем, можно было расплатиться и жизнью). И появились проводники – такие, как я.

Поезд тряхнуло – наверняка разбитый рельсовый стык. Я ухватилась за поручень, ввинченный в стенку тамбура. Состав несколько раз качнулся на рессорах и снова ровно застучал по рельсам.

Дешёвое бухло, консервы, сухпайки, чай и кофе, журналы с весёлыми картинками – ради всего этого теперь ставили на карту жизнь. Акумы дорожали, а жизнь, наоборот, обесценивалась. Сам по себе человек уже не стоил ничего – ни с точки зрения других, ни с собственной. Толку с того, что твоё сердце бьётся? Покажи лучше, что можешь дать.

Десятки раз я водила в пустоши тех, кто просто хотел добыть очередную порцию жратвы или снять с мертвеца новую куртку, не заплатив при этом местной банде. Я знала тайные тропы и обходные пути и, в отличие от банд, давала гарантию, что не прикончу клиента с хабаром – если, конечно, он не решит поднять руку на меня. Это было мерзко, но я водила – ведь мне тоже нужно было на что-то жить.

Я побывала в гиблых городах-призраках, полных тишины и затаённой злобы, и в умирающих городах-зомби, где ещё теплилась какая-то, порой даже почти человеческая, жизнь. Я сотни раз благодарила умерших – за одежду, обувь, оружие и пищу, перекочёвывавшие в мои руки. Я возносила молитвы богу-из-машины, веря в то, что он помог мне уцелеть – даже во время затмения или в дурной високосный год. И, должно быть, мои слова достигали неведомой цели. Пока на пути не встретился Немой…

Я стиснула зубы. Колёса поезда размеренно отбивали свой ритм.

Как бы человечество ни ершилось, не мы правили этим миром, а он – нами. И он диктовал нам свои каноны. Свой безжалостный Сверхновый завет.

Я вздохнула. Ладно. Пора заходить.

В вагоне царил полумрак. «Полу» – потому что каждые три-четыре шага он всё же слегка рассеивался подвешенными кое-как газовыми лампами. Лампы качались. Пятна света качались им в такт, выхватывая то облезлую отделку, то побитые, будто обгрызенные перегородки, то давая блик на стволе чьего-нибудь «Вессона».

Бликов было много. Гораздо больше, чем хотелось бы.

И всё же моё сердце билось ровно. В каждом вагоне обязательно есть охрана. И не те хлипкие пареньки, что стерегут станцию. Нет, дизельщики серьёзно относятся к безопасности – не пассажиров, конечно, а своей собственной. Поезда слишком ценны, чтобы в них затевать перестрелки, это понимает даже последний болван. И всё же от безумцев никто не застрахован.

Но что ещё хуже – их появление никогда нельзя предугадать, потому что природа безумца противна любым закономерностям.

Вагон оказался на удивление людным. В свете вспыхивавших сигаретных огоньков темнели силуэты. Едкий дым щипал глаза.

Я продвигалась по узкому коридору, то и дело задевая плечом очередную перегородку, и считала блики. Четыре. Ещё четыре. И снова четыре… Чёрт, здесь вообще свободные места остались?..

Коридор казался нескончаемо длинным, а блики и пятна света уже начали сливаться в одну бесконечную линию, когда мой взгляд выхватил, наконец, то, чего я ждала – одинокий красный огонёк зажжённой сигареты. Чуть поодаль, в том же отсеке, привычно блестела отражённым светом оружейная сталь. Двое – значит, место всё же есть.

– Место есть? – на всякий случай уточнила я, останавливаясь в проходе.

– Найдётся, – донеслось в ответ.

Сочтя это за приглашение, я вошла.

---

[1] Вымышленное название «черта Урсиды» имеет следующую этимологию. Наименование «Арктика» – область, лежащая к северу от Северного полярного круга, – происходит от древнегреческого слова «ἀρκτικός» («рядом с Медведицей»), которое, в свою очередь, восходит к слову «ἄρκτος» – «медведь». Это связано с расположением в северном полушарии неба созвездия Большой Медведицы, латинское название которого звучит как Ursa Major (Урса Мажор).

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: