Глава 7

Он продолжал давить на гладкие скользкие камни стены, ожидая, что вот-вот люк подастся под напором. Сверху доносились голоса.

– Проверьте все коридоры, – визгливые команды, казалось, раздаются над самым ухом, – бежать отсюда некуда, они где-то здесь! Трое – со мной у лестницы, мы подкараулим беглецов, если они попытаются ускользнуть!

Джи снова толкнул люк. Малыш на руках хныкнул и заворочался сильнее. Не обращая внимания на крохотные ножки, колотящие по животу, Джи предплечьем прижал вертлявого ребёнка к себе и упёрся в люк обеими ладонями. Стена будто едва заметно дрогнула. Или показалось? Джи надавил изо всех сил. Медленно, будто преодолевая что-то мешающее, люк пополз в стену, приоткрывая лаз. И тут ребёнок заорал.

Джи зажал ему рот, но было поздно. 

– Все сюда! – донеслось сверху, – они рядом!

Джи упёрся в люк коленом, что есть силы толкая проклятый кусок стены. Сбившиеся в кучку малыши ёрзали, мешая, тыкались в темноте в его ноги.

– Я их слышу!

Провал под потолком камеры превратился в бледно-жёлтый квадрат.

– Несите факелы!

Люк углублялся в стену, открывая спасительный лаз. Джи толкнул люк ногой, и тот со скрежетом исчез в стене полностью. 

– Прыгайте! – шёпотом скомандовал Джи, подталкивая детей в лаз. Провал наверху уже пылал оранжевым, озаряя перепуганные, непонимающие детские лица.

Один за другим малыши скрылись в лазе. Джи нырнул следом, продолжая зажимать рот беспокойному крохе.

Он не отпускал ребёнка до тех пор, пока не повернул рычаг, и запорный механизм, скрежеща, не вернул люк на место. Лишь когда тяжёлый фрагмент каменной кладки надёжно запечатал лаз, Джи отнял ладонь от лица малютки. Лаборатория тут же огласилась пронзительными воплями.

– Успокой его, – собственный голос показался Джи чужим. В темноте он смутно различал застывшие в испуге детские силуэты – как тени в сумерках. Джи сунул вопящее дитё в руки девочке и поспешил к люку, через который собирался вернуться.

У открытого проёма Джи чуть замешкался, прислушиваясь. Ничего. Пока – ничего. Но стоит страже заглянуть в склеп…

Джи ударил по рычагу. Массивная плита поползла вверх, поднимаемая на уходящих в стену толстых железных отвесах. Бывший охотник вынул из стенного кольца факел, чиркнул кресалом. Отыскал на полу среди обломков и мусора подходящий камень и воткнул в паз, по которому ходил рычаг, намертво заклинив последний.

– Пока так, – пробормотал Джи, проверяя рычаг. Тот не сдвинулся с места.

Держа в руке факел, бывший охотник вернулся к детям. Младенец за это время успокоился – белобрысая девчонка качала его на руках, присев прямо на пол. Остальные жались рядом – три мальчишки, мал мала меньше. Они уже не плакали – только таращились на своего спасителя, и в их глазах был не страх, а подлинный ужас. Ближайший мальчик дёрнулся и поджал ноги, когда Джи наклонился, чтобы подобрать лежащий рядом с ребёнком камень. Бывший охотник сделал вид, что ничего не заметил, вставляя камень в паз и заклинивая рычаг люка, через который они пробрались сюда.

– Идите за мной, – Джи постарался сказать это как можно мягче, – не бойтесь, пойдёмте – у меня есть еда. Вы же наверняка голодны.

Один из мальчишек толкнул соседа локтем и что-то шепнул ему на ухо.

– Идёмте же, – Джи шагнул вглубь лаборатории, – или хотите сидеть здесь в темноте?

Он подобрал ещё один камень и заклинил следующий рычаг, не оборачиваясь. За спиной зашуршали, зашептались. Вякнул потревоженный младенец. 

Пробираясь через груды хлама, Джи методично укреплял камни в пазах рычагов, надеясь, что это сдержит возможных преследователей – если они, конечно, обнаружат люки. Если вообще рискнут спуститься в камеры. Недаром нижний ярус узилищ прозван склепами. Сюда отправляют тех, кто больше никогда не увидит солнечный свет, и один вид мрачных сырых зевов, открывающихся в затхлую тьму, способен нагнать ужаса даже на самого смелого человека.

У стола с разложенной едой Джи остановился. Обернулся. Дети, конечно, были здесь. Ухо то и дело улавливало их лёгкие шуршащие шажки – как и урчание в их пустых животах.

– Садитесь, ешьте, – Джи указал на стол, – это всё для вас.

Малышня не двинулась – лишь самый мелкий нерешительно утёр рукавом слюни.

– Да не бойтесь вы! Те, кто за нами гнался, сюда не проберутся.

Дети мялись.

– Мы совсем не боимся их, – наконец пробормотала белобрысая.

– Вот и хорошо, – Джи укрепил факел на стене и устало опустился на скамью возле стола, – садитесь и ешьте.

– Мы не будем, – снова ответила за всех девчонка. Ребёнок на её руках склонил головку на плечо. Белобрысая поудобнее подхватила кроху. Он был явно тяжёл для таких тонких лапок – девчушка сгорбилась так, что ножки малыша едва не касались земли. Но присаживаться на скамью она не собиралась.

– Твой брат? – Джи кивнул на младенца.

Светловолосая помотала головой.

– Почему вы не хотите поесть?

Дети словно воды во рты набрали. Они подталкивали друг друга плечами, переступали с ноги на ногу и смотрели куда угодно, только не на Джи. Наконец белобрысая решилась:

– Ты ведь злой колдун, – выпалила она, – ты нас откормишь и съешь!

Джи оторопел.

– Ты, наверное, как тот крысолов, – расхрабрившись, продолжала девчонка, – заманил нас под землю и хочешь слопать!

Слова застряли где-то в горле – Джи расхохотался. Он смеялся так, как не смеялся, казалось, уже целую вечность – взахлёб, до колик в боках, утирая рукавом рубахи слёзы. Дети, раскрыв рты, глазели на него.

– Я вас… не съем, – выдавил он, как только сумел говорить, – и я не крысолов. У меня тут все крысы целы-невредимы, можете пойти проверить.

Будто в подтверждение его слов где-то сбоку зашуршало. Малыши испуганно придвинулись ближе.

– Ну, садитесь, – Джи похлопал рукой по скамье, – я вас не для того спасал, чтобы вы от голода скопытились.

– Верни нас обратно, – заявила белобрысая, недовольно глядя, как троица мальчишек умащивается на скамье.

– Обратно? – Джи решил, что ослышался, – ты хоть представляешь, что тот человек в сутане сделал бы с вами?

– Он не человек, – насупилась малышка, – он церковно… церковносвященник!

– Не человек, это уж точно, – пробормотал Джи, разламывая жёсткий кусок вяленой говядины и вручая полоски мяса мальчишкам.

– И ты нас не получишь! – продолжала девчонка, – наши души заберёт бог на небо!

– Твою тоже? – прищурился Джи.

Малышка разом погрустнела.

– Нет, – еле слышно шепнула она, – я не успела очиститься… ты нам помешал!

– Если я такое зло, зачем же вы пошли за мной? – Джи не без удовольствия наблюдал, как сидящие дети жуют в три рта.

– Негоже противиться, – ответила девочка, – негоже по-своему делать. Как бог решил, так и должно быть.

Бывший охотник внимательно посмотрел на собеседницу – на её серьёзное личико с припухшими губами, которые не тронула и тень улыбки.

– Вас же голыми руками можно брать, – Джи покачал головой и встал, – дело твоё. Захочешь – поешь. Не захочешь… – он взглянул на жующих мальчишек, – что ж, еда не пропадёт.

Оставив девчонку наедине с её сложным выбором, бывший охотник отошёл от стола и вернулся к люку. Плотно подогнанный, тот сливался с каменной кладкой. Толстенная стена не пропускала ни шороха. Джи посмотрел на булыжник в пазу рычага. В сером мутноватом полумраке, каким виделась тьма лаборатории, камень выглядел ненадёжным – тронь, и хрупнет, рассыплется на тысячу кусочков. 

Джи оглянулся на светлый ореол горящего факела, на пятнышки раскрасневшихся детских лиц. Позже. Чуть позже нужно будет убрать самодельную лестницу из обломков досок. Не стоит привлекать лишним шумом внимание стражников – если, конечно, они ещё там…

Он присел на опрокинутый стеллаж, неотрывно глядя на люк. Пальцы сжимались и разжимались на рукояти кинжала. 

Дверь в лабораторию надёжно замаскирована снаружи – вход не отличишь от груды валежника. Изнутри – толстый засов. Люки из камер теперь не открыть… Джи снова оглянулся на детей – мальчишки сгрудились у края стола, укутавшись оставленным на скамье плащом. Девчонка, не устоявшая перед соблазном набить живот, грызла жилистый кусок мяса, другой рукой придерживая на коленях спящего младенца. 

Бывший инквизитор стиснул зубы. Сомкнул пальцы на отполированной рукояти кинжала. Если понадобится, этот клинок, многократно вкусивший крови, снова поднимется – снова в защиту бестолковых сопляков, считающих его, охотника, отродьем Дьявола. Джи усмехнулся. Что ж, не привыкать. Вырастут – поймут, кто на самом деле Дьявол. Возможно.

Тишина давила на уши, нарушаемая лишь лёгким капаньем воды с потолка да сонной детской вознёй. А если не понадобится? Как долго получится держать детей здесь, как долго их удастся скрывать? И что с ними делать потом?..

Джи сжал голову руками. Он так торопился вырвать детей из лап Геликоны, что упустил из виду элементарный вопрос: куда он денет пятерых мелких крикунов? Они не смогут жить под землёй вечно. Детям нужен свет, нужна еда. Грудничку нужно молоко. Одна-две вылазки на рынок – и убежище перестанет быть тайным. Он и так примелькался горожанам. Загорелые, с шевелюрами пшеничных оттенков, жители Дармштадта подозрительно косились на темноволосого чужака с бледным лицом, прячущего руки в неуместных по теплу перчатках.

От детей следовало избавиться. И как можно скорее. Но куда пристроить несмышлёнышей? Нельзя же просто увезти их подальше и оставить в каком-нибудь городе. Там, конечно, крохам, а особенно девочке, быстро найдут применение – но вряд ли их участь окажется слаще, чем в застенках Дармштадтского замка.

Джи заскрипел зубами. Ну куда их девать? Отвезти в удалённый монастырь? Из огня да в полымя – от одних крестоносцев спас, другим сдал.

Он вынул из ножен кинжал, липкий от крови убитого стражника. От лезвия несло тухлой вонью мертвечины. Поморщившись, Джи вынул из сумы припасённый обрывок ветоши и тщательно отёр клинок.

Вернуть детей домой? Бывший охотник задумчиво покачал крис на ладони. Это было бы лучшим выходом. Если у них ещё есть дом. И если за ними не придут снова – те, кто займёт место Геликоны…

Джи перебирал пальцами воздух, уставясь в пустоту перед собой. Мелькание чёрно-белых пятен – причудливый танец теней в сумраке – совсем как пляска бликов в двуцветных волосах. 

Ли.

О чём говорила она в ту роковую ночь, какое слово из неведомого словаря будущего произносила? Что-то должно было «рвануть», но что?.. Память не сохранила чудное наименование, и невозможность восстановить его дьявольской занозой засела в мозгу.

Если ты была права… Ты, невидимая ведьма, дитя будущего, обуздавшая время – если ты была права, мы с тобой ещё встретимся. 

Звенящая тишина тоненько пела, и в глубине её звона слышался голос Ли. Слова, старательно произносимые на чуждом наречии. Тот разговор на вершине башни – улыбка Ли, и огоньки свечей в её двуцветных волосах, объятых безыскусной диадемой. И белый мертвенный свет в её груди под чёрным платьем… Возможно, там, откуда она прибыла, «дети ночи» несут в груди частичку солнца.

Джи вздрогнул, услышав лёгкие шуршащие шаги. Неловко пробираясь через груды хлама, к нему шла белобрысая. В её ладошке был зажат свечной огарок – тот самый, что они взяли наверху. Джи приподнял брови. И ведь удержала же.

– Чего тебе?

Девчонка серьёзно посмотрела на него. Сейчас она выглядела старше своих семи-восьми лет – насупленная, с резкой складкой на розовом лбу. Светлые волосы спутаны, потрёпанное платье в пыли.

– Мы хотим пить.

– Вода в кувшине в углу, – Джи жестом показал, где именно.

Девчонка не уходила.

– Что-то ещё? – не выдержал Джи.

– Я знаю, кто ты, – тихо сказала белобрысая, косясь на кинжал.

– Я тоже знаю, – усмехнулся он, – я злой колдун и крысоед.

– Нет, – в тоне девчонки не было и намёка на улыбку, – ты – тот, кого нужно бояться в темноте.

Джи нахмурился – фраза прозвучала двусмысленно.

– У тебя острые зубы и крепкие ногти, – продолжала она, – ты не ешь нашу еду, потому что для тебя она отрава. Ты пьёшь только кровь, а с криком петуха уходишь спать в свою могилу! Ты – ночное чудовище!

Джи улыбнулся, не разжимая губ. Сердце, ухнув вниз, вновь забилось ровно.

– Сказочница, – он взглянул на девчонку – та выпрямилась и застыла, как будто ожидая, что злое «чудовище» сейчас её съест, – откуда ты такая взялась?

– Я живу… жила в Альхайме.

– А остальные?

– Они тоже, – девчушка принялась накручивать на палец белёсую прядь.

– Почему вас забрали?

– Я не знаю, – равнодушно сказала белобрысая.

– А твои родители? – продолжал Джи, – они остались в Альхайме?

– Да, – белёсый локон скрутился в тоненький жгутик. – Церковносвященник сказал – так угодно Господу. И забрал нас. Вот и всё.

Колеблющийся огонёк в её руке бросал отсветы на серьёзное личико. Девчонка была готова ко всему. Ко всему, кроме доверия и добра.

– Беги к остальным, – бывший охотник отвёл глаза, – и не пугай их своими выдумками про меня. Пусть поспят спокойно. Скоро я отвезу вас домой.

Белобрысая вытаращилась на него и, сорвавшись с места, понеслась обратно, едва не полетев кувырком через полусгнивший обломок полки. Джи смотрел ей вслед.

Ты неправа, маленькая выдумщица – я пью не только кровь.

Эль и вино, ром и сидр, пиво и «живая вода [1]» – неисчерпаемые попытки забыть и забыться. Безуспешные, как и тщета подавить жажду. Тупиковые.

Джи облизнул губы. Язык неприятно резануло, и бывший охотник выругался про себя. Сколько уже он не ел? День? Два? Неудивительно, что девчонка испугалась. Наверное, он выглядит как Андриан после недельной «диеты». Ещё не чудовище, но уже и не человек.

Джи провёл языком по острым верхним резцам. В отличие от Старшего, отсутствие свежей крови изменяло его не так сильно. Не деформировались уши и нос, цвет кожи оставался по-прежнему молочно-белым, приобретая лишь едва уловимый пепельный тон. Выдавали глаза – чёрные, похожие на два бездонных омута. 

Впервые Джи увидел себя после долгой голодовки, когда бежал через болота, скрываясь от преследовавших его конников Максимилиана. Как загнанный дикий зверь, что ищет убежища, он, обессилев, заполз в заросли вереска. И там, едва не касаясь щекой чистой воды в глубокой лужице, Джи долго разглядывал своё отражение, привыкая к тому, что худое лицо с непроглядно чёрными безднами глаз принадлежит ему. В этом бледном лице, обрамлённом спутанными угольными прядями, не было ничего знакомого, и лишь лёгкая асимметрия подбородка и приподнятые скулы напоминали о прежнем облике. Отвратительная тошнотная слабость накатывала волной, от которой невозможно было скрыться. Ему повезло – он сумел поймать неповоротливую болотную птицу, дремавшую на гнезде. Шея птицы оказалась жилистой, пупырчатая кожа – жёсткой и прочной, как пенька. Он сидел на берегу зеркального озерца, держа в озябших руках ещё тёплую тушку, и смотрел, как стекает из уголка его рта густая бурая струйка, и как меняют цвет глаза, становясь привычно голубыми. Его прежнее лицо обрело новую черту – неотъемлемую алую кайму на губах. Он мог снова выглядеть как человек, но для этого был вынужден убить. А если не убивал – то превращался в монстра…

Голова уже начинала слегка кружиться, и предметы вокруг теряли чёткость. Джи поднёс кинжал к глазам. Царапины на блестящей стали клинка плясали, мельтеша и множась. 

Джи прислонился к стене. Холод сырых камней, пробравшись сквозь рубаху, вернул мыслям ясность.

Белобрысая ошибалась, повторяя известные легенды о «ночных чудовищах». У него нет могилы – ни у кого из «детей ночи» её нет. Могила – пристанище мертвеца. 

А мы пока ещё живые.

И, как всякие живые, подвержены голоду. Джи усмехнулся. Обычная пища – не яд, но и не способ насытиться. Так пьют разбавленный уксус вместо изысканного вина.

Кинжал в руке предательски подрагивал. Бывший охотник сидел неподвижно, глядя на угасающий огонёк факела над столом. Дети спали. Спала даже белобрысая, подложив под голову худенькие ручонки. Младенец, укутанный в тряпки, посапывал на столе перед ней.

Беззащитные. Сонные. Крохотные. 

Джи прикусил губу, сжимая зубы, пока по подбородку не заструилась кровь. 

Нет. Им ещё жить и жить.

Рядом прошуршало, пискнуло. Рука с клинком сама метнулась на звук. Писк оборвался, захлебнувшись, и Джи брезгливо поднял за хвост мягкое тельце с распоротым животом. От тельца несло грязью и гнилью. 

Мелкая попала в точку насчёт крысоеда.

Но только насчёт него.

*** 

Шум.

В городе стоял шум – несмолкающий, непрестанный. После режущей слух тишины подземелья гудение сотен голосов отдавалось в висках густым эхом. По случаю воскресного дня город наполнился приезжими, и на узких улочках то и дело приходилось протискиваться мимо праздно глазеющих зевак, перегораживавших собою проходы. Зеваки огрызались, норовили толкнуть в ответ. Но лучше уж так, чем маячить у всех на виду.

Джи пробирался к дармштадтскому храму, укутавшись с ног до головы в свой поношенный плащ. Хламиду с утра пришлось с боем отнимать у детворы – те использовали её вместо одеяла. Пообещав скоро вернуться, бывший охотник отвоевал накидку и выбрался из лаборатории, как следует завалив снаружи дверь камнями и ветками.

День стоял жаркий, солнце висело на небе как раскалённый кузнечный горн. Тяжёлое и горячее, оно давило и болезненно кололо открытую кожу. Джи морщился, торопливо отмеряя шаги по брусчатке, исподлобья вглядывался в лица встречных. Никому не было дела до него. Никто не следовал за ним, не косился подозрительно, не удивлялся его виду. 

Прекрасно. Крысы – дрянь, но дело своё сделали.

Пара отловленных ночью тварей помогла унять опустошающий голод. Кожа утратила омерзительный оттенок мертвечины, кончики резцов сгладились – на зубах ещё долго похрустывала ссыпавшаяся крошка. Джи в очередной раз ощупал языком передние зубы. Ровные, местами сколотые края. Но стоит день-другой воздержаться от свежей крови, и снова образуется тонкая кромка. Достаточно острая, чтобы надрезать или прокусить кожу – или исполосовать его собственный язык – и рассыпающаяся в крошку, как только голод утолён… Одноразовое костяное оружие служило своей цели, но, как несбалансированный клинок, могло навредить и его обладателю. Джи хмыкнул. Будь с голодухи комфортно – никто из «детей ночи» не торопился бы утолять аппетит.

Во рту до сих пор стоял гнилостный привкус от выпитого ночью. Казалось, гнильца проникла во все члены, расползлась по телу, опутав своими паутинками мозг. Смрад грязи и тлена, исходивший от крысиной крови, перехватывал горло спазмами. И всё же это была кровь – горячее свежее снадобье, исцеляющее от внешних уродств, но будто в отместку уродующее душу. Хищник, терзающий добычу, всего лишь следует своей природе. Но человек, рвущий зубами плоть, идёт вопреки собственной сути.

Человек не станет этого делать. Джи скосил глаза на палящее солнце. А тот, кто станет – уже не человек.

У храма гомонила толпа. К воскресной службе прибывал сам епископ Дармштадтский – эта традиция, по-видимому, не изменилась со времён бытности Джи инквизитором. С тех безумно далёких времён, когда он ещё служил Церкви и свято верил в непогрешимость дел, творимых Трибуналом. И никакая пролитая кровь, ни собственная, ни чужая, не сумела смыть пелену с его глаз – до тех пор, пока он сам не оказался в роли жертвы…

Обойдя плотно сомкнувшиеся ряды горожан, Джи подобрался к северному нефу. Там, меж внушительных колонн, скрывалась неприметная дверца бокового входа. Естественно, запертая изнутри.

Оглянувшись, Джи постучал. Дверца приоткрылась на пол-локтя, и в щели показалось лицо немолодого служителя.

– Во имя Господа, – глухо проговорил бывший инквизитор, не поднимая головы.

– Именем его, – дверь отворилась чуть шире, – чем я могу помочь тебе, брат?

– Я хочу исповедаться, – ответил Джи первое, что пришло в голову.

– Сожалею, брат, но сейчас в храм войти нельзя, – церковник покачал головой, – мы готовимся к службе. Если грех твой столь тяжёл, что исповедь не терпит промедления, ты можешь обратиться к странствующим братьям… 

– Нехорошо отказывать страждущему, – выбросив перед собой руку, Джи резко с силой толкнул дверь. Служитель грохнулся на спину, сбитый раскрывшейся створкой.

– Тихо, тихо, – шепнул Джи ему в ухо, зажимая губы ладонью, – я тебя не съем и храм не обворую. Мне просто очень нужно войти…

Аккуратно заткнув служителю рот куском тряпки, Джи быстро скрутил его запястья и щиколотки припасённой загодя верёвкой. Усмехнулся про себя – руки работали сами, проделывая годами повторявшиеся движения. Можно забыть о доле инквизитора, но вытравить его из себя не получится.

Джи подтащил мычащее извивающееся тело к храмовой колонне, расположенной поодаль от окон и мерцающих свеч, и, оглядываясь, притянул пленника остатком верёвки к толстому каменному столбу.

– Лучше веди себя тихо, – негромко предупредил он, – если хочешь, чтобы по возвращении я тебя просто развязал.

В храме кипела работа. Трое служек возились у алтаря, укрепляя всё новые свечи в канделябрах. Трещали горящие фитили, пахло жиром и ладаном. Джи бесшумно пробирался вдоль стены, прячась за тонущими в тени колоннами.

Посередине наоса, в нескольких шагах от амвона, безусые новиции ставили тяжёлые дубовые скамьи, с грохотом опуская их на пол. Распоряжался работой маленький священник с дёргаными движениями сухоньких рук. Нырнув за огородку конфессионала [2], Джи прижался к стене. Через частую деревянную решётку было отлично видно суетящихся послушников. Те возились совсем рядом – бывший охотник мог пересчитать волоски на их головах. Запахи жира и ладана мешались с горячим ароматом мокрой кожи и свежего дерева.

Едва послушники успели выровнять скамьи, как ударил колокол. Новиции прыснули в стороны, подгоняемые святым отцом, и выстроились у стен. Один из юнцов остановился у решётки конфессионала и шумно потянул носом воздух. Джи замер.

Двери в нартексе распахнулись. Гомон собравшейся на улице толпы ворвался внутрь – и вместе с ним в храм вошла процессия. Во главе её, неторопливо ступая, двигался рослый полный мужчина, облачённый в тунику доминиканца. Туника была ему коротковата, и белые полы открывали пухлые ноги в сандалиях. На толстощёком лице, прорезанном складкой упрямого рта, блестели крупные, навыкате глаза. 

Следом за полным, едва не наступая ему на подол, семенил низкорослый монах. Он шёл, не поднимая головы, но Джи хватило и взгляда, чтобы правая ладонь сама собою сжалась в кулак. Эти сутулые подрагивающие плечи и по-обезьяньи длинные руки без слов сказали: бывший охотник не ошибся, придя сюда. Геликона, конечно, должен присутствовать на воскресной проповеди. А рослый доминиканец – наверняка не кто иной, как отец Йоахим Мекленбургский, главный инквизитор Дармштадта.

Сопровождаемые десятком угрюмо-торжественных монахов, отец Йоахим, Геликона и трое других инквизиторов заняли расставленные перед алтарём скамьи. Монахи немой гвардией встали позади них. И только после этого в распахнутые двери храма потекла людская река.

– Вы уверены, что это необходимая мера?

Отец Йоахим заговорил вполголоса, но Джи разобрал каждое слово. Глубокий баритон главного инквизитора отчётливо доносился сквозь гомон толпы, а через решётку Джи ясно видел и самого святого отца, сидящего в каких-то двух шагах. 

– Я убеждён в этом, ваше преосвященство, – в голосе Геликоны проскользнула визгливая нота, – я уже имел счастье довести до вашего сведения случай, который наблюдал своими глазами, и вы могли самолично удостовериться, что я не лгу. Двое погибших стражников…

– Да-да, я помню, – отец Йоахим рассеянно кивнул, – но скажите, куда, в таком случае, подевался убийца?

– Я распорядился выставить усиленный сменный караул на выходе из подземного яруса, – торопливо проговорил тосканец, – он не мог ускользнуть. Предполагаю, что он всё ещё в катакомбах…

– Для чего, в таком случае, эти сложности с охраной? – с ленцой поинтересовался главный инквизитор.

– Я полагаю также, что из катакомб имеется другой, не известный нам выход, – продолжил Геликона.

Джи похолодел. Неужто тосканский выродок что-то обнаружил? Нет, не может быть – иначе стража уже ломилась бы в заклиненный люк. Ночью, дождавшись, пока дети уснут, бывший охотник бесшумно перенёс обратно в лабораторию фрагменты самодельной непригодившейся лестницы из камеры-склепа. Дважды проверил, не осталось ли следов – ни единой щепки, ни одного обломка дерева. Что он мог забыть?..

– Мы ничего не обнаружили, – тосканец выдержал паузу, – пока что. И я как раз намеревался испросить вашего позволения получить под своё командование отряд опытных и бесстрашных солдат для поиска тайного выхода.

– Скажите, инквизитор Геликона, – отец Йоахим говорил всё так же лениво-ровно, – а о каких детях сообщают те несчастные грешники, что ждут очищения в замке Дармштадта?

– О детях?.. – тосканец запнулся. А, когда заговорил, его голос срывался:

– Видимо, ваше преосвященство, эти бедолаги слегка… Видит бог, они слегка… Слегка повредились умом от долгих раздумий, – наконец нашёлся оливет. – Им чудятся в высшей степени странные образы…

– Понимаю, понимаю, – согласно покачал толстыми щеками отец Йоахим, – я очень ценю вашу преданную службу Церкви и Господу нашему, инквизитор Геликона.

Сквозь перекрещенные деревянные планки Джи разглядел, как приосанился тощий монашек, вытянув цыплячью шею.

– Благодарю, ваше преосвященство. Я…

– Но ваша преданность исступленна и переходит в одержимость, инквизитор, – по-прежнему ровно договорил отец Йоахим, – и у меня, при всём сожалении, не больше поводов верить вам, нежели тем несчастным.

Главный инквизитор махнул рукой, пресекая попытки оливета возразить. 

– Помолчите, – пухлые ладони отца Йоахима сложились на коленях, – его святейшество вот-вот начнёт проповедь, и мне бы не хотелось её пропустить.

Лицо Геликоны побагровело, но он промолчал. В наступившей тишине было слышно, как поскрипывает пол под ногами стоящих прихожан, как сопят и покашливают тесно набившиеся в храм люди. Монахи подле скамей, на которых устроились инквизиторы, замерли, плотно сомкнувшись плечом к плечу. Застыл и Джи, не смея пошевелиться, зажатый в узком пространстве между стеной и решёткой исповедальни.

Епископ Дармштадтский, тощий и длинный, как иссохшее дерево, не спеша взошёл на амвон. Его морщинистые обвисшие щёки смешно шевелились, когда он говорил – но никто в храме не смеялся. Прихожане, затаив дыхание, слушали проповедника. Епископ умел завлечь – он начал издалека, рассказав малоизвестную притчу о глупом отшельнике и осле, и его маленькие острые глазки не переставая бегали по толпе. Никто не шевелился, не чихал и не сморкался. Сотни человек, горожан и крестьян, простолюдинов, феодалов и их слуг, притихли, превратившись в единое внимающее ухо. 

Слушая епископа, Джи оставался, должно быть, единственным человеком в храме, который не слышал его. Слова проповедника долетали до ушей, но их смысл ускользал.

Джи смотрел. Смотрел на тонкую синюю жилку, что билась на цыплячьей шее Геликоны.

Два шага. Каких-то два шага. Тосканец даже не успеет опомниться. Отец-инквизитор – не в счёт. Монахи – ерунда. Один удар, один прыжок – и с Геликоной будет покончено. С трусом, подонком, ублюдком, что крадёт детей ради собственного удовольствия. Один удар. Деревянная решётка – призрачная преграда. Один удар…

Боль пронзила ладонь. Джи разжал кулаки – по живым пальцам заструилось тепло. Медленно, чтобы ненароком не зашуметь и не выдать себя, он поднял руку и слизнул кровь с ладони, в которую впились его собственные ногти.

Ещё не время.

Храм полон людей. На чью сторону они встанут, увидев чудовище в обличье человека, вцепившееся в горло инквизитору? Ни один из «детей ночи» не совладает с сотней противников разом.

Джи стиснул зубы. 

Ещё не время, если он хочет осуществить свои намерения. Геликона – только первый номер в его списке.

---

[1] Имеется в виду т.н. aqua vitae – собирательное название для напитков, полученных путём перегонки.

[2] То же, что исповедальня.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: