Глава 13

Солнце заливало Хай-стрит. Лучи играли на медных поручнях кэбов, заглядывали в проулки, бликовали от стёкол и витрин. Солнце превратило Хай-стрит и весь Лондон в сверкающую ёлочную безделушку, в калейдоскоп разноцветных огней.

За этим сверканием Джи едва не прошёл мимо «Магнолии». В прищуренные глаза будто насыпали песка, и ряды витрин сливались в одну сияющую реку. Безжалостный солнечный факел светил прямо в лицо, слепил, отражаясь от всего, что способно было отражать. Висел, застыв на небосводе, давил всей своей неисчислимой массой.

От ночного ливня остались только мокрые тротуары. Мокрые и неумолимо блестящие – каждой лужей и каждым ещё не высохшим камнем.

Джи ввалился в «Магнолию», слишком громко хлопнув дверью. Если матрона за деревянным прилавком и вздрогнула, то он этого не заметил. Глаза привыкали к благословенному лёгкому сумраку. Шляпа, надвинутая едва ли не на глаза, отправилась на вешалку у входа.

– Кофе и завтрак, – отослал он подошедшую девицу, – именно в таком порядке.

Освободившись от тяжёлого душного пальто и игнорируя косые взгляды двух молодчиков поодаль, Джи уселся за свободный стол, не снимая перчаток. Сверился с брегетом, уютно почивавшим в жилетном кармашке – десять минут до полудня.

Какой-то русский поэт сказал: прекрасное должно быть величаво. И оно порой таится в мелочах. 

Тонкий, сильный, резковатый аромат. Лёгкая пенка и такой же кружевной фарфор. Для кофе всегда должно находиться время.

Утренняя «Таймс» умалчивала о вчерашнем убийстве. Будто и не было никакого учителя, найденного растерзанным в собственной квартире. Лондон – большая клоака, говорила Стефи. О её смерти, конечно, никто и не подумал написать. Цветочницы заслуживают разве что проплаченного кем-то некролога самым мелким кеглем в углу последней страницы.

Потягивая густой кофе, Джи наблюдал за шумной улицей сквозь окно, подёрнутое дымкой занавески. Дыхание постепенно выравнивалось, давящее чувство тяжести если не ушло, то затаилось глубоко внутри, под сердцем. Он, конечно, не Андриан, но точно так же не питает любви к дневному светилу – как и любой, кого коснулась длань «детей ночи».

Ровно в полдень тихо и как-то стыдливо стукнула дверь. Вместе с гомоном и цокотом копыт в кофейню ворвался запах мокрой мостовой, потных конских сбруй и дыма.

И ещё кое-чего.

– Приветствую вас, досточтимый сэр.

От горбоносого, как и в прошлый раз, несло рыбой. И не лососиной, а самой обычной полутухлой селёдкой, которая наводняет сначала лондонские доки, а потом – рыбные рынки. Наверняка Ирр платит ему сущие гроши.

Джи ждал, пока шпион умостится на стуле, поглядывая на него поверх чашки. Под глазами горбоносого повисли серые мешки, двухдневная щетина густо утыкала щёки, а на неизменном портфеле чернели брызги грязи. Но соглядатай был бодр и весел, и его острые хорьковые зубы то и дело ощерялись в ухмылке.

– Ирр встретится с вами сегодня вечером, досточтимый сэр, – протараторил шпион, – ровно в десять будьте любезны проследовать вот по этому адресу…

Горбоносый извлёк из портфеля на удивление чистый лист с аккуратно начерченной схемой. Джи бросил взгляд на переплетение линий. Кажется, правду говорят, что Бродяга Ирр не в своём уме.

– Вам нужна станция «Кинг Уильям», сэр.

– «Кинг Уильям» закрыта уже год, – Джи глотнул кофе, поставив чашку подальше от горбоносого, – поезда там не останавливаются.

– Потому я и даю вам это, – глаза шпиона светились таким неподдельным счастьем, когда он подвигал карту к собеседнику, что Джи всерьёз задумался, а не принял ли горбоносый вместе с порцией селёдки ещё и порядочную дозу опиатов.

– Здесь всё показано, – голос заговорщика понизился до еле слышного шёпота, – есть обходной путь, ведущий на станцию. Он немножко… эээ… грязен, но совершенно безопасен. Пройдёте здесь…

Длинный, похожий на бледного разваренного червя палец елозил по листу.

– И спуститесь на станцию. С собой возьмите деньги, лучше монетами не больше фунта. Ирр запрашивает три тысячи.

Джи мысленно присвистнул. До Часового Братства полоумному нищему, конечно, далеко, но аппетиты у него отменные.

– Я вручу их лично Ирру в руки, – сказал он.

– Конечно, разумеется, – быстро закивал шпион, – так и будет. Возьмите карту. По ней мы узнаем, что вы тот, кого нужно отвести к Бродяге. На всякий случай, понимаете. Видел-то вас только я. 

Не только. Джи вспомнил чересчур внимательных нищих и уличных метельщиков, что слишком старательно отводили взгляд при встрече с ним. Большая клоака знала, что он идёт к Ирру.

И простецкая уловка шпиона, заставившего Джи ждать встречи два дня, осталась уловкой только для самого горбоносого. Всё было решено ещё позавчера.

Кофе окончательно остыл и безнадёжно пропах рыбой. Шпион убрался, оставив после себя стойкое амбре несвежей селёдки и карту. В уголке листа расплылось маленькое мокрое пятно, похожее на паука, поджавшего лапы.

Аромат принесённых булочек с маслом перебил рыбную вонь, приятно защекотав нос. Джи сложил карту пополам, как только девушка с подносом приблизилась. Где ненужные вопросы – там чаще всего неприятности.

Румяные булочки аппетитно хрустели. Тарелка устроилась прямо на свёрнутой карте. Раскрывать схему вновь нужды не было – стоило опустить веки, и начерченные линии тут же обрисовывались в воздухе. 

Совершенно безопасный путь. К совершенно честным людям, с мешком денег под покровом ночи.

***

Агатовая запонка цокнула о пол и вприпрыжку покатилась по комнате. Джи нагнулся, поднимая серо-вишнёвый агат в оправе из тусклой меди. Камень блеснул, отражая свет газовых ламп, и внутри всё противно сжалось. 

Воспоминание пришло неожиданно, нахлынув как ледяная волна. Точно такие же глаза, застывшие, словно каменные, много лет назад смотрели на него.

Из гроба.

Срок, отведённый судьбой тому доходяге, уже давно истёк, и казалось чудом, что жизнь так долго продержалась в заживо сохнущем теле. На лице с ввалившимися щеками, с клювообразным носом и запавшим ртом, жутким контрастом выделялись почти прозрачные гладкие веки, сквозь которые просвечивали мёртвые глаза.

Волеслав Милютич, британец сербского розлива, сноб, смертник и параноик. Настолько не доверявший никому, что готов был натянуть нос самой Старухе с косой, лишь бы не делиться собственным секретом. Основатель Часового Братства.

Но не нашлось ещё того, кто обхитрил бы Старуху и остался человеком.

Лакированный ботинок пристукнул запонку сверху. Перед глазами стояло перекошенное лицо Милютича. Должно быть, проклятый серб и жил так долго только потому, что иначе шифр, хранимый им, был бы безвозвратно утерян.

Этот засушенный чурбан оставил после себя тайну гробницы Кама-Сотца. И семерых хранителей этой тайны – Братство, названное Часовым.

«Час ожидания истечёт. И через сотни лет придут будущие – те, кто откроет рот Кама-Сотца. Его наследники и дети» – так начинался Статут, свод правил и заповедей Братства, основанных на дневниках Милютича и частично написанных им самим.

Семеро первых хранителей приняли Джи в своё сообщество, не преминув, однако, подвергнуть новичка обязательной «проверке на доверие». Вместо каменного мешка тогда был обычный колодец, скрытый в глухом углу сада, посреди шиповника и зарослей повилики. Сад, как и колодец, принадлежал Милютичу и после его смерти отошёл Братству. 

Ломая ногти о склизкие стенки, Джи думал о том, что старый садист попросту так развлекался, сбрасывая вниз доверчивых людей, жаждущих приобщиться к «тайнам более великим, чем Грааль». В Статуте недавно созданного Братства процедура недо-умерщвления неофитов издевательски звалась «инициацией», а её необходимость туманно обосновывалась «потребностью в доказательствах всеобщего и безоговорочного доверия вновь обретаемого брата как одного из будущих хранителей ключа». Выпадет ли на долю новичка привилегия со временем войти в Циферблат, в этот круг избранных, и получить свой фрагмент шифра – неизвестно. Зато сомнительная честь изображать рыбу в колодезной ловушке, мысленно прощаясь с жизнью, доставалась каждому.

И тот, кто не выказывал малодушия, не умолял о пощаде и даже не пытался, выбравшись из колодца, отвесить крепкой затрещины кому-нибудь из запихнувших его в каменный мешок – становился частью Братства и получал шанс проявить себя. Готовность пожертвовать жизнью ради сакрального знания служила пропуском.

Держа в руке запонку, Джи шагнул к зеркалу. Блестящий овал амальгамы в тяжёлой позолоченной раме отразил бледное лицо, беспорядочно разбросанные по плечам волосы, полоску белой кожи меж отворотами расстёгнутой рубашки. Обвившие шею цепочка и верёвка переплелись так тесно, что висящие на них медальон с оберегом, казалось, сплавились в один безумный амулет из металла и дерева.

Запонка скользнула сквозь прорезь в манжете. Гладкий серебристо-жемчужный агат, расчерченный винными жилками, оттенил изящную вязь оторочки по краю рукава.

Джи задумчиво кивнул своему отражению. Блики настенных газовых рожков превращали агат в серебро, воскрешая в памяти груды сверкающих самородков в заброшенных шахтах.

Тогда он прихватил достаточно, чтобы забыть о необходимости валить лес или охотиться на индейцев. На скромный человеческий век этого бы достало с лихвой – короткую жизнь можно без сожалений спустить на удовольствия тела, оправдав мотовство этой самой скоротечностью. Но Джи не спешил.

Обменяв увесистые самородки на монеты, он стал искать в Сан-Салвадорских архивах имена археологов, охотников за золотом, бандейрантов, ловцов удачи и прочего сброда, отправлявшегося в сертаны Бухты Всех Святых за последние полсотни лет. Местность не пользовалась любовью ни у испанцев, ни у заезжих, слыла опасной и имела дурную славу «una tierra que Dios no mira» [1], поэтому экспедиции можно было счесть по пальцам. 

Однако нашлись и те, кто возвращался в сертан снова. Группа из семи человек, чьи имена встречались в книгах дважды. И руководил этой группой некий Волеслав Милютич, о котором было известно только то, что он – выходец из Старого света.

Джи потратил без малого пять лет на поиски Милютича. Он был абсолютно уверен: железные стяжки и «саркофаг» с кубами-рычажками – дело рук загадочного серба, хорошо знакомого с индейскими легендами.

И не ошибся.

Но опоздал.

Старик отдал богу душу буквально за день до того, как Джи, сумевший наконец-то проследить его маршрут и вычислить местонахождение, прибыл в Лондон.

Стоя под колючими струями ливня, Джи бессильно наблюдал, как группа угрюмых мужчин выносит и грузит на повозку закрытый гроб. Осиротевший особняк с разросшейся гривой запущенного сада хмуро косился на гостя. Милютич умер – единственный человек, который знал, что таится под глиняным саркофагом, был мёртв, и его язык стал бесполезным куском мяса, а кровь превратилась в яд. 

Он не оставил наследников, но вверил дело своей жизни в руки надёжных людей. Относительно, конечно, надёжных – старый параноик не доверял до конца никому и разбил шифр на семь частей, по числу участников первой экспедиции в дикие земли близ Бухты Всех Святых. Каждый хранитель знал и передавал достойному последователю только две части шифра – свою и ещё одного брата, доверенным которого являлся. Правило «два из семи» соблюдалось неукоснительно, как и всё, что предписывалось Статутом. Если кто-то из хранителей погибал, обязанностью его доверенного было передать новому члену Циферблата фрагмент, хранившийся усопшим.

Шифр не записывался – любые фиксации отрывков были настрого запрещены. Братья заучивали свои фрагменты наизусть.

Впервые войдя в состав Братства, Джи поинтересовался, не опасаются ли хранители утратить код – что, если погибнут разом двое, трое или даже все семеро членов Циферблата?

Магистр-Маятник, которому был адресован вопрос, долго смотрел на Джи, и круглое лицо этого весельчака-дядюшки впервые утратило привычно добродушное выражение. Когда Магистр наконец ответил, его голос был хриплым от тщетно скрываемой печали.

– Станем ли мы горевать, утеряв ключи от ящика Пандоры?

***

Последняя пуговица наконец-то нырнула в петлю. Джи одёрнул рубашку – чёрную, сатиновую, на манжетах которой не будет так заметно масло. Он ненавидел пуговицы, эти подленькие приспособления, решительно не предназначенные для застёгивания одной рукой. Отвратительная вещь.

Джи с хрустом сжал пальцы – латунный каркас на левой ладони тоненько скрипнул. Хорошее подспорье, чтобы крепко удерживать чью-нибудь шею, но совершенно не позволяющее совершать манипуляции с мелкими предметами. Металлические сегменты-кольца, охватывавшие фаланги, напрочь лишали пальцы нужной гибкости – зато придавали им достаточно силы, пусть неловкой и грубой, зато надёжной. В конце концов, застегнуть пуговицу можно и правой рукой. А защищать свою жизнь удобнее всё же двумя.

Из небольшой коробки с оттиском «Мастерской изысканного платья и аксессуаров для джентльменов» появился тёмно-серый шейный платок. Переливчатые нити закатных оттенков сплетали на блестящем атласе замысловатый узор.

Такие узоры – без начала и конца, без какой-либо системы и определённости – напоминали Джи правила Братства. Витиеватые формулировки этих правил подобно причудливой нити выплетали рисунок, смутно понятный, но никогда не проявляющийся до конца. Как отпечаток солнца, мгновение горящий под опущенными веками, неуловимый, стремительно тающий.

Едва вступив в Братство, Джи с изумлением понял, что никто, кроме него, не знает, где находится саркофаг с каменными кубиками. Экспедиционные дневники полоумного серба, почитаемые Братьями как второй Статут, содержали всё что угодно, кроме координат или хотя бы указаний на местонахождение «гробницы Кама-Сотца». Джи ночами просиживал в библиотеке особняка, изучая заметки Милютича – списки провианта, эмоциональные описания других участников, весьма паршивые стихи на какой-то дикой смеси английского и старославянской кириллицы. Скудные намёки на окружающую флору и фауну вряд ли дали бы несведущему человеку зацепку относительно маршрута экспедиции. Безумный путешественник, казалось, нарочно скрывал все подробности, превращая дневник в свалку малозначимых личных переживаний. 

Но, видимо, входившим в Братство богачам было достаточно ощущения своей избранности и причастности к великим тайнам. Они верно хранили шифр, довольствуясь чувством собственной значимости. И этот уклад оказался настолько прочным, что лорд Мэйбл, попытавшийся его сломать, тут же поплатился.

Не нашлось в записях и упоминания о содержимом гробницы. Милютич лишь однажды отметил, что команда обнаружила «Град во прахе» (этот выходец из южных славян, похоже, обожал выспренные названия) и некую «юдоль упокоения, откуда к нам вещал огненноглазый, тот, кого индейские народы зовут Кама-Сотц или демон ночной смерти». Видимо, гробница была вскрыта, когда серб и его товарищи наткнулись на неё. Джи провёл не одну мучительную неделю, пытаясь догадаться, что означали слова о «вещающем» демоне. Мог ли Милютич обнаружить кого-то из «детей ночи»? Возможно, очень старого, быть может, даже погибающего – и принять его за демона? Но зачем тогда ему понадобилось запечатывать гробницу так хитроумно, почему он не мог просто убить чудовище, завалить камнями и оставить подыхать? А если внутри и впрямь один из племени Андриана и ему подобных, то как он сможет снова «раскрыть рот», проведя годы и годы без пищи?

В конце концов, памятуя о пристрастии Милютича к поэтическим упражнениям, Джи решил, что «вещающий демон» есть не что иное как иносказание. Скорее всего, экспедиция наткнулась на какие-то записи – манускрипты, глиняные таблички и бог весть что ещё. И по какой-то причине участники решили скрыть и содержание, и само наличие этих записей до поры до времени. 

Но что такого сообщали эти артефакты давно погибшей культуры? Сумел ли Милютич расшифровать написанное? Вероятно, да, иначе как бы он смог увязать гробницу с легендами индейцев. Должно быть, внутри находится нечто, относящееся к преданию о Кама-Сотце. «Слово истины, подкреплённое вещественно». Что это может быть – скелет человека с головой летучей мыши? Груды черепов, несущих на себе следы укусов? Мумия самого Кама-Сотца? И как понять, когда истечёт «час ожидания»? Ни намёка на ответы.

Джи встретился с Андрианом, к тому времени окончательно погрязшим в поисках убийцы Харнхейма, и спросил его об истоках рода «детей ночи». Старший, мутно глядя куда-то в сторону, теребил запятнанный сюртук и молчал. Когда до него, наконец, дошёл смысл вопроса, Андриан качнул головой.

– Мы, как и люди, ведём свой род от Адама и Евы.

При упоминании Кама-Сотца Старший лишь дёрнул уголком рта.

– Индейские легенды, – буркнул он.

Больше Джи ничего не добился. Те немногочисленные «дети ночи», которых он встретил впоследствии – двое угрюмых артистов занюханного цирка и вполне преуспевающая кокотка – не добавили ни слова. 

Шейный платок проскользнул в ладонях. Выругавшись вполголоса, Джи ослабил чересчур затянувшийся узел.

Без малого три сотни лет он дурачил Братство, по крупицам собирая фрагменты шифра. И всё это время у него чесались руки рискнуть. Вернуться в мёртвый город и, плюнув на предостережение сумасшедшего серба, вскрыть гробницу. Останавливало одно: что, если всё это – нечто большее, чем шутка старика?.. К запертому сундуку можно подобрать ключ. Но нет смысла открывать сундук, если сокровища внутри стали трухой.

---

[1] «Земля, куда не смотрит Бог».

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: