Глава 10

– Консьерж сказал, что на днях отдал ключи гостю.

Андриан вошёл в полутёмную квартиру так, словно отлучался в булочную. Не снимая пальто, стряхнул капли с небрежно рассыпанных по плечам волос.

– Чудовищная сырость, – буднично сказал он, проходя в кабинет, – а говорят, это у вас в Лондоне влажно.

– Разве ты не был в Лондоне?.. – машинально спросил Джи.

Старший не просто появился так же неожиданно, как и пропал – он не сделал и попытки приобнять Младшего, как всегда это делал, хотя знал, что Джи это не по нраву. Не взял за плечи, не посмотрел своим обычным пристально-грустным взглядом. Не задал дежурных вопросов.

Как будто и правда – на пару минут выходил.

– Пока не добрался, – Андриан устроился в кресле у камина. От его пальто поползли струйки пара, запахло мокрой шерстью. – Вижу, ты принял мой скромный презент. Надеюсь, он тебе по вкусу? Я надеялся, что ты всё же когда-нибудь заглянешь.

Надежды в его голосе было не больше, чем в протухшем сыре.

– Ты же сам прислал мне письмо, – Джи нахмурился, глядя на Старшего, – приглашал разделить твой триумф. Кстати, ты нашёл её? Китаянку?

– Ещё нет, – Андриан взял кочергу и методично начал шевелить уголья в камине.

Джи отошёл к столу и отвернулся, чтобы Старший не видел его лица. С души свалился камень величиной с Флэтайрон-билдинг.

Кван цела. Если Андриан не врёт, конечно.

– Где ты был всё это время? – Джи подал Андриану стакан с шерри.

– Решал кое-какие вопросы, – уклончиво ответил Старший, делая глоток, – я забыл здесь пару нужных вещей. Пришёл забрать.

– То есть в эту квартиру ты не вернёшься? – уточнил Джи.

– Нет, я… нашёл другое место.

Старший замолчал. Равномерно ходила кочерга в камине. Шорх-шорх. Шорх-шорх.

– Ты во что-то вляпался? – не выдержал Джи, – в чём дело? 

Андриан бросил кочергу и всем телом развернулся к нему. Блёкло-серые глаза секунду смотрели на Джи, будто запоминая. Ещё миг – и Старший уже глядел сквозь Младшего, не видя его.

– Всё нормально, – наконец ответил Андриан, – мне просто нужно побыть одному. 

Вот так новость. Старший, привыкший всеми правдами и неправдами искать встречи со своим названым братом, теперь желает побыть один? Теперь, когда Джи преодолел Атлантику, когда после, кто бы вспомнил, скольких лет они наконец-то увиделись?

Неживые глаза Андриана продолжали смотреть в никуда. Джи отвернулся. Присел перед баром, передвинул какие-то бутылки. Второй стакан не находился.

– Ладно, – Джи сел прямо на пустой стол, ухватив бутылку с остатками шерри за горлышко, – но ты должен мне кое-что пообещать.

– Да?.. – в пустом взгляде промелькнула тень интереса.

– Пообещай, что не станешь разыскивать китаянку.

– Это ещё почему? – Андриан приподнялся. Его глаза расширились, теперь в них явно сквозило изумление пополам с неудовольствием.

– Она… непроста, – нужное слово отыскалось с трудом, – голыми руками вскрыла железную клетку, если помнишь. И одолела твоего Старшего…

– Вот именно поэтому! – перебил Андриан, – поэтому!

Он порывисто встал. Стакан с шерри опрокинулся, густая карминовая лужица растеклась по паркету. Не обращая на неё внимания, Андриан начал мерить шагами кабинет.

– Но что это изменит? – пожал плечами Джи, – Харнхейм мёртв…

При этих словах лицо Андриана страдальчески искривилось.

– А ты сильно рискуешь, – продолжал Джи, – ты совсем не знаешь эту женщину…

– Я знаю, что она «дитя ночи», – перебил Андриан, резко поворачиваясь. Его длинные серебряные волосы хлестнули по лицу. Старший досадливо отбросил их и продолжил уже спокойнее:

– И я знаю, что она пошла против своих же. Предала наше племя. Она подняла руку на одного из нас, на моего Старшего!..

– Твой Старший упрятал её в клетку, – заметил Джи, делая глоток из бутылки.

– И правильно сделал, – огрызнулся Андриан, – безумцам в клетках самое место!

– Если помнишь, в нашу первую встречу и я был заперт в клетке, – сказал Джи без улыбки, – по-твоему, я тоже безумец?

Андриан осёкся.

– Ещё не известно, кто из вас окажется сильнее, – добавил Джи.

Он и в самом деле не знал. Не знал, как далеко простираются возможности Кван. Она избегала говорить об этом – и не исключено, лишь потому, что не знала сама. Но Джи не мог поручиться, что, сойдись они в серьёзной схватке, он бы вышел победителем.

– Ты не поймёшь, – отстранённо сказал Андриан, – если б ты только знал, каково это – привязаться к Старшему… полюбить… И услышать, что его зверски растерзали – такое не прощают и не забывают. Это нить, которая никогда полностью не порвётся. Даже если Старшего нет – на том конце остаётся кровоточащая рана…

– Не пойму, – согласился Джи, раскрывая деревянный ящичек с сигарами, – но мы всё ещё на одной стороне. Ты и я – одно племя. Очень малочисленное племя. И уже хотя бы поэтому мой долг – предупредить тебя и отговорить. Не совершай ошибку, Старший. Я тебя прошу.

– Не могу, – тихо, но твёрдо проговорил Андриан, – не могу позволить ей жить.

Его глаза блеснули в полумраке жёлтым отражением каминного пламени.

– Даже ценой своей жизни? – голос дрогнул.

– Даже так. Да я и не живу… Не могу жить, зная, что живёт она. Не могу – прости, Младший…

Ладони Андриана легли на плечи Джи. Мертвенно-холодные – даже сквозь рубашку. В потухших было глазах Старшего снова горел огонь. И в глубине этих блестящих глаз Джи прочёл одно: бесполезно.

Бесполезно возражать. Просить, уговаривать, предупреждать – всё бесполезно.

– Тебе её не победить, – Джи отстранился – может быть, излишне резко, – даже если ты её убьёшь… 

Он вдохнул. Выдохнул. И закончил:

– Кван возродится.

Джи ожидал чего угодно – гнева, страха, удивления, отрицаний… Вороха вопросов, неверия, озлобленной покорности, признания своей неправоты…

Старший улыбнулся.

– Пусть так. Но ты пойми одно – я должен. Должен, Младший. Я не могу иначе.

– Ты, наверное, не расслышал, – Джи всё ещё не мог поверить своим ушам, – она оживёт, понимаешь? 

– Тогда я смогу убить её снова, не так ли?

Андриан не спросил, откуда Джи известны такие подробности о китаянке. Вместо этого он улыбнулся ещё раз – мечтательной, задумчивой улыбкой. Пальцы Андриана коснулись волос Джи, и Старший прижал голову Младшего к своей груди – на долгую-долгую вечность, на один бесконечный удар сердца.

Повисшую тишину нарушал лишь треск углей в камине да сонное ворчанье голубей где-то под крышей.

Так же молча Андриан отошёл, взял с полки какую-то книгу – не глядя, зажал под мышкой. Джи вертел в пальцах сигару. Прохладные объятья Старшего ещё студили кожу, как будто оставив на ней лёгкий морозный отпечаток.

Всё бесполезно.

Старший поднял стакан – тягучая плёнка шерри медленно стекала по хрустальным стенкам. Почти прогоревшие угли отчерчивали фигуру Андриана багрово-чёрным. Беспорядок серебристых волос, тонкий нос с нервными крыльями, серые глаза, узкие плечи.

Смотри. Запоминай. 

Джи молча смотрел на Старшего, уже зная, что именно таким тот останется в его памяти.

– Мне пора, – тихо сказал Андриан.

– Ты ещё вернёшься сюда? Я смогу тебя найти?..

Молчание. Едва заметная улыбка.

– Жизнь всего одна, Старший – проговорил Джи, щёлкая серебряной гильотинкой.

– Да, – спокойно согласился Андриан, – и её нужно прожить так, чтобы оглядываться без сожаления.

Он поставил стакан на стол и вышел. С потолка упали два крохотных кусочка штукатурки. Джи задумчиво смотрел, как они тонут в густом пряном напитке. И лишь зажжённая спичка, забытая в пальцах и обжёгшая их, заставила его пошевелиться.

И только когда за Андрианом захлопнулась входная дверь, Джи вспомнил, что так и не поблагодарил Старшего. Ни за письмо с адресом Теслы, ни за шерри, ни за сигары – ни одни из тех, что слал ему названый брат все эти годы…

*** 

Массивные ходики в углу кабинета отбили полночь – прошёл час. Час с того момента, как Андриан ушёл, не попрощавшись. Он ничего не взял, кроме той случайно прихваченной книги, ничего не уточнял и не спрашивал.

Сидя у окна, Джи смотрел в черноту нью-йоркской ночи, бездумно сминая в руках которую по счёту сигару. Камин погас. Пустая бутылка из-под шерри угрюмо покоилась на столе.

Нет – Андриан всё же попрощался. Это единственное, что он сделал, для чего он вообще приходил. 

Может, стоило пойти за ним? Не отговорить – проследить, разузнать… Джи помотал головой, в висках тут же тяжело зашумело. Бред. Старший бы почуял слежку. Его связь с Младшим не была такой атрофированной, как у Джи, и если Андриан почувствовал, что его Младший в городе, то уж «хвост» за собой он бы точно не пропустил.

Андриан. Такой… неизменный, такой нелепо-архаичный в своих закоренелых суевериях. Такой постоянный. Джи никогда не спрашивал, сколько именно лет Старшему. Тот просто словно был всегда и навсегда же должен был остаться.

И вот теперь эта непрерывность обрублена.

Джи поймал себя на мысли, что уже думает о Старшем как о том, кто больше не появится в его жизни. Он досадливо сплюнул и захлопнул окно так, что зазвенели стёкла. Набросил пальто и сбежал по гулким подъездным ступеням на улицу.

Ночь дышала тем особым, пронизывающим холодом, какой приходит в сумерках перед дождём. Холодом близкой непогоды; злым и колючим, обиженным на дневное тепло. Джи быстро шёл вдоль Эббитс-стрит к заливу. Ветер доносил отдалённые запахи сырости, йода и ржавчины.

Улица закончилась, упёршись в парк. Лысоватые деревья перестукивали ветвями. Округлившаяся луна заливала дорожки зыбким светом. 

Джи замедлил шаг. В парке было ощутимо теплее – ветер путался в кронах, долетая до земли лишь лёгким отголоском. Под кряжистым дубом нашлась сыроватая от ночной росы скамейка. Ветер бесновался в густых переплетениях ветвей над головой. В ушах шумело – не то от выпитого шерри, не то от голода. Бифштекс был хорош, но куска полусырого мяса недостаточно. Скоро нужно будет найти что-то… кого-то… Андриан бы взял первого попавшегося бездомного и свернул ему шею, а насытившись, бросил бы тело в залив – он никогда не церемонился. Чёткая грань между людьми и «детьми ночи». Чёткая грань – это всегда удобно. Стоит провести её, и всё становится просто и ясно: по ту сторону черты – пища, по эту сторону – ты. 

Джи поднялся и не спеша пошёл по парковой дорожке. Луна то скрывалась за бегущими тучами, то снова расчерчивала мир чёрно-белыми полосами. Чёткие грани. Чёрное и белое, просто и ясно… Он не знал, сколько ещё «детей ночи» живёт на Земле. Да он и не был одним из них – он просто носил их дар, не обретя с ними связи. Должно быть, «детей ночи» очень мало. До сих пор единственным из них, о ком он точно знал – не считая своего Старшего, Мастера и давно мёртвого Харнхейма – была Ева. «Наша Лилит», как окрестил он её про себя. Прародительница всех «детей ночи». Он прослушал её записи, одну за другой, по сотню раз каждую, и тысячи раз задавался вопросом – что, если бы Ева была человеком? Не возник бы тогда род тех, кому тьма милее, чем свет?

В груди вдруг вспыхнуло холодом. Ведь он не успел рассказать Андриану о Еве… Перед глазами всплыло равнодушно-спокойное лицо Старшего. Бог оказался богиней? Пусть так – ведь это ничего не меняет. Мир не перевернётся. И месть не свершится сама собой.

Парк редел, деревья расступались в стороны перед заливом. Ветер гнул к земле подстриженные кусты шиповника. Склонив голову, Джи упрямо шагал навстречу порывам. 

Старшему было бы всё равно. В нём, как в небе, могло гореть лишь одно солнце. И, пока мысль о мести владела им, другим чаяниям в его сердце дороги быть не могло.

Аллея упёрлась в широкую набережную, ограждённую старым каменным парапетом. Фонари здесь не горели. По масляно-чёрной воде залива бежали «барашки».

Старшему было бы всё равно, но ему, Джи, – нет. Поначалу он принял Адама и Еву за Наблюдателей, но быстро понял, что это не так. И дело было не только в их «саркофаге», который совершенно не походил на капсулы №4 и №9. Всё, что говорила Ева – её слова о Боге и «Рае», её сетования на «случайный провал», дезориентация во времени и предположения о нахождении на какой-то иной планете – всё это указывало на ошибку, а не на запланированное перемещение.

Горькая усмешка искривила губы. Выходит, весь род «детей ночи» – ошибка. Плод случайности, которой могло и не быть.

Залитая лунным светом набережная задрожала, будто подёрнувшись зыбким маревом. Джи прислонился к парапету. Противная слабость охватила колени. В последний раз, не считая бифштекса, он ел почти сутки назад.

Так нельзя.

Джи заставил себя двинуться дальше. Ледяной ветер охлаждал горящий лоб, распутывая мысли. Джи распахнул пальто, и волна холодного воздуха обожгла грудь под рубашкой. Беснующиеся волны швыряли в лицо колючие брызги. Ветер доносил далёкие голоса, взрывы смеха и музыку.

Это Нью-Йорк. Город, который не спит даже ночью.

Одинокая фигура отделилась от тёмного фонаря и нетвёрдой походкой зашагала навстречу. Непокрытая голова, расстёгнутый пиджак, мотающийся на ветру шарф – он был так похож на самого Джи, этот праздный ночной гуляка.

Но только лишь внешне.

Он начал что-то говорить, не дойдя нескольких шагов до Джи. И продолжал говорить по инерции, даже когда на его плечо легла тяжёлая ладонь, а окованные латунью пальцы сомкнулись на горле. Он пробормотал ещё несколько слов и затих, осев бесформенной грудой у парапета.

Джи закатал его рукав, привычно выщелкнул лезвие и полоснул по грязному запястью незнакомца. Жидкая кровь вяло заструилась вдоль выступающих синюшных вен. Кислая – как кровь любого пьяницы, с гнилым душком заядлого курильщика. Джи заставил себя проглотить её, вместе с рвущимся наружу комом в горле. Пустой желудок взбунтовался, не желая принимать этот суррогат крови, наполовину разведённый дрянным пойлом, но Джи, игнорируя резь в животе, продолжал насыщаться. Приподняв руку незнакомца, он ловил ртом бегущие капли, не касаясь надреза. В голове привычно проносились образы – неприятный, но терпимый побочный эффект. Джи давно приучил себя игнорировать их. Едва получив дар «детей ночи» от Андриана, он понял, что добываемую из крови жертв информацию нужно просто отбрасывать – иначе рискуешь спалить собственный мозг. Слишком много ненужных и зачастую кошмарных видений. Ни один душевед, ни один священник не знает столько о человеческих тайных пороках, как «дитя ночи»…

Кислые капли вяло стекали по запястью. Когда-то, лет триста назад, Джи верил, что достаточно «попробовать» человека, чтобы узнать всю его подноготную с детства. Но, к сожалению или к счастью, лишь малая часть сокровенного оказалась доступной «детям ночи». Полгода, не больше. Последние полгода – остальное скрывалось непроницаемой пеленой, за которую не удавалось заглянуть. Много позднее, на рубеже Просвещения, труды Левенгука [1] открыли Джи, что дар извлечения памяти из крови – не привилегия исключительно «темных отродий». Любой, кто сумеет разобраться в структуре животворной субстанции – крови – и понять, каким законам подчиняются её мельчайшие частицы, сумеет проникнуть в тайну воспоминаний. Но там, где Джи и ему подобным достаточно было поймать на язык бурую каплю, люди до сих пор пасовали. Они знали, что каким-то образом кровь хранит недавние воспоминания, но не умели их извлечь. Они писали пространные трактаты о структурных характеристиках крови как упорядоченного вещества, сравнивая её то со святой водой, то с кристаллами льда, то с эфемерными образованиями из потустороннего мира. Джи посмеивался. Он не знал, как работает «механизм извлечения», и не хотел знать. За редким исключением это оказывалось проклятьем, а не даром. Бесчисленные грязные помыслы, мелкие тайны, гадливые желания – деньги, похоть, бессильная тихая ненависть… Он впитывал это вместе с кровью своих жертв, оскверняясь не нападением и не убийством, а тайной сопричастностью пороку. Так любопытный прохожий тихо глядит в окно, как муж бьёт жену – и бежит, едва уловив встречный взгляд.

Безмолвный и бездеятельный призрак.

Но даже если дар помогал узнать истину, она оставляла неизменно горький вкус. Та правда, что скрывают, никогда не бывает сладкой.

Джи встряхнул податливое тело, роняя алые капли на мокрый тротуар. Вдохнул солёный мокрый воздух, подставляя лицо порывам ветра, и снова склонился к надрезу.

Грязные цеха… Скукоженные пропитые лица, мутное стекло в руках старика-бармена… Образы хлынули, ничем не сдерживаемые, закрыв собой и ночь, и залив, завертелись каруселью перед глазами. Стойки, стойки, серое утро, холод, снова цех, каменные стены, грохот, масло, стоптанные сапоги, лужи…

Хватит.

Джи отбросил руку незнакомца.

Карусель замедлялась, бледнея, теряя чёткость. Потемневший стол… Каменный крест, надгробие… Покрытый плесенью хлеб… 

Чистое девичье личико.

Оно мелькнуло и снова пропало, растворившись в потоке мутных бессвязных обрывков. 

Папа, я боюсь темноты…

Джи сплюнул. Поднялся, отёр губы платком. Взглянул сверху вниз на незнакомца.

В сером, лишённом цвета сумраке его лицо казалось умиротворённым. Кровь продолжала бежать из надреза. Ещё час, полчаса – и он просто уснёт. Навсегда. Пьянчужка, падая, напоролся на острый камень. Просто и понятно. Пища – по ту сторону.

Джи смочил платок в лужице воды, скопившейся в выбоине парапета, и тщательно отёр руки.

Сколько ещё людей живут исключительно потому, что боятся умирать? Топят свой страх в ночных попойках, смешивают призраков с сигаретным дымом? Такие могут служить только пищей.

Он отодвинул ногу от распростёртого тела – вытекающая кровь едва не коснулась ботинка. 

Стать закуской для «дитя ночи» – апогей их жалкого существования. Их держит в этом мире только страх. Но бояться надо не смерти. Бояться надо именно вот такой жизни. Без луча света.

Папа, ты где?.. 

Папа?..

Без луча света…

Джи сдёрнул с шеи незнакомца потрёпанный шарф. Туго обмотал окровавленную руку, хлопнул по щеке.

– Эй! 

Голова мужчины вяло моталась из стороны в сторону.

– Эй! Вставай!

Порядочная оплеуха заставила незнакомца приоткрыть глаза. Он уставился на Джи мутным взором.

– Хватит прохлаждаться, – Джи потряс его за плечи, – поднимайся, пошли!

Поднять незнакомца оказалось непросто – податливое тело весило как сто мешков с песком. Путаясь в ногах, тот кое-как сделал шаг и опять осел.

– Я спать хочу, – неожиданно внятно и по-детски жалобно заявил мужчина.

– Дома будешь спать, – Джи зачерпнул ладонью воду с мокрого парапета и плеснул в лицо незнакомцу.

Ледяное умывание оказало магическое действие. Незнакомец заморгал, в его глазах появился проблеск мысли. Он уставился на замотанную шарфом руку.

– А…

– Больше будешь пить – ещё не то случится, – Джи вздёрнул его за шиворот и поддержал покачнувшееся тело, – живо, шагай. Тебя дома ждут.

– Ты знаешь, где я живу? – запоздало удивился незнакомец, когда они отошли от залива на добрых полсотни шагов.

– Конечно, знаю. Ты же сам мне сказал, не помнишь?

– Нет…

– Виски тебя погубит – как погубил твою память, Рэй.

– А… Да, – Рэй надолго замолчал, словно что-то припоминая. Кровопускание ослабило его, но вместе с тем и отрезвило. С каждым шагом он держался на ногах всё твёрже. И, когда они добрались до длинного двухэтажного строения, похожего на кирпичный барак, Рэй уже способен был стоять, не опираясь на подставленное плечо.

– Иди домой, – Джи подтолкнул его к бараку, – иди и зажги ей свечу. Лиза боится темноты.

– Да… – растерянно пробормотал Рэй, – да, конечно…

Пошатываясь, он дошагал до барака и исчез в тёмном провале двери. Вздохнули несмазанные петли, и в стоне ржавого железа Джи расслышал запоздалое неловкое «спасибо».

---

[1] Антони ван Левенгук (1632-1723 гг.) – натуралист, конструктор микроскопов, первооткрыватель эритроцитов и некоторых простейших организмов.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: