Глава 13

Дождаться следующей ночи оказалось сложнее, чем пережить предыдущую. Время тянулось как вечность, однообразное, похожее на мутное желе. Джи выжидал. Лёжа на пыльном покрывале давно покинутой Старшим кровати, он считал секунды, складывая их в минуты и часы. От одного до шестидесяти. Можно позволить себе тратить время, если у тебя в запасе все минуты мира.

Боль, плавившая тело, угасла, ушла, оставив после себя лишь бледный призрак. Грубая ткань покрывала слабо покалывала кожу. Виски сделал своё дело, притупив ощущения, но для полного исцеления нужна была кровь. 

И нужно было выбраться из давящих четырёх стен, в которых мысли метались и душили, не оставляя покоя.

Едва рахитичный солнечный луч, пробивавшийся сквозь штору, окончательно угас, Джи встал. У подоконника распахнутого окна натекла небольшая лужица – ливень хлестал всю ночь и большую часть утра. Ворвавшийся сквозняк обдал холодом. Голая кожа мгновенно покрылась пупырышками, по телу прокатилась мерзкая волна обжигающего озноба.

Стараясь игнорировать шум в голове, Джи раскрыл шкаф. Усмехнулся про себя – пара сменных костюмов терпеливо ожидала, когда хозяину в очередной раз достанется так, что одежда превратится в придверный коврик.

Зеркало – огромное венецианское стекло в золочёной раме – отразило измученное лицо с лихорадочно горящими глазами. Джи отвернулся. Торопливо оделся и чуть не бегом покинул квартиру.

Если консьерж и удивлялся ночным променадам нового жильца, то виду не подавал. Кивнув бесстрастному служителю, Джи с неудовольствием подумал о том, что Андриан наверняка тоже выходил исключительно ночью. Вот так и рождаются слухи, нелепые сплетни, легенды. Надо бы хоть раз прогуляться при солнце… Джи поморщился. Да ну его к чёрту. Пусть консьерж думает, что хочет. А ему пора покинуть Нью-Йорк – этот город уже дал всё, что требовалось.

Разве что напоследок грех не взять ещё каплю.

Тёплая июльская ночь мягко шуршала листвой. От вчерашней духоты не осталось и следа. В многочисленных лужах блестели осколки луны.

Выбирая безлюдные улицы, Джи удалялся от центра. В голове шумело всё сильнее, а ноги уже начинали противно дрожать. Но он сворачивал в переулок каждый раз, когда впереди показывалась чья-то фигура. При одной мысли о человеческой крови начинало мутить. Если он столкнётся с кем-нибудь, то нападёт. А если нападёт – то снова станет свидетелем всей той дряни, что хранят в себе люди. Вместо крови в их венах бежит грязь, а он… Ему нужно что-то другое.

Вонь зверинца он ощутил издалека. Густой запах шерсти, сырого мяса, соломы и испражнений. Но это всё равно было не так омерзительно. Чтобы стерпеть амбре мокрой звериной шкуры, достаточно зажать нос. А что нужно зажать, чтобы стерпеть калейдоскоп отвратительных видений в мозгу?..

«Цирк экзотических животных», сообщала вывеска. Над огромным полосатым шатром реяли разноцветные флаги. Раскинувшийся на пустыре цирк уже спал – в многочисленных вагончиках и сборных домиках не мелькало ни единого огонька.

Наспех сколоченные загоны для зверья стояли особняком. Джи медленно пошёл вдоль деревянных стен, из-за которых слышалось блеяние, повизгивание, всхрапы и стук. От насыщенной вони на глазах выступали слёзы.

Череда загонов окончилась огромным строением, сколоченным из толстых брёвен. Двойные створки дверей надёжно удерживал массивный засов. Джи прислонился к стене. Там, внутри, звучало мерное дыхание огромного существа.

Он поднял засов. Мышцы заныли, жилы завибрировали туго натянутыми струнами, пока литая полоса металла весом с железнодорожный рельс бесшумно опускалась на землю. 

Из раскрытых дверей пахнуло тёплым и прелым. Джи шагнул в душную темноту, чувствуя, как противно дрожат ноги.

Слон спал. Это был старый, повидавший многое зверь. На его морщинистых серых боках даже в сумраке отчётливо виднелись грубые белые шрамы. Джи провёл по ним ладонью – пальцы словно коснулись тепловатого узорного гобелена.

– Тихо, мальчик, – зашептал Джи в огромное насторожившееся ухо, – тихо. Присядь.

Слон косил чёрным глазом, пробуждаясь от дрёмы. Медленно переступил колонноподобными ногами, шумно вздохнул и опустился на колени.

– Молодец, – Джи легонько похлопал животное по морщинистому боку и, встав на покорно выставленную ногу, забрался слону на спину.

Кожа животного больше напоминала застывшую серую смолу – нечего было и думать о том, чтобы её прокусить. Джи гладил толстую шею, покрытую редкими волосками, слушая тёплое пофыркивание могучего животного. Под пальцами то и дело проскальзывали влажные участки – шею слона покрывали незаживающие ссадины и натёртости.

– Бедняга ты, – негромко сказал Джи, – но детишки наверняка тебя любят. Любят таким, какой ты по ту сторону арены.

Слон шумно вздохнул, когда Джи припал к его шее – там, где алым пятном выделялась крупная ссадина. Снова переступил ногами и замер, терпеливо ожидая, как делал это, наверное, всю жизнь.

Трава. Запах сена. Опилки. Колышек. Солнце. Большое солнце. Маленькое солнце. Голоса. Смех. Темнота. Крики. Колышек. Боль. Запах сена…

Когда Джи выпрямился, слон по-прежнему неподвижно стоял, лишь изредка чутко шевеля огромными, похожими на паруса, ушами. Вся долгая жизнь этого некогда благородного и гордого животного уложилась в полдесятка образов, сменявшихся по кругу.

Джи спрыгнул на землю – влажные опилки брызнули из-под сапог. Нога зацепилась за что-то длинное, глухо звякнувшее. Довольно толстая цепь тянулась к железному кольцу, охватившему заднюю ногу слона. Вторым концом цепь была спаяна с маленьким, едва в пару футов длиной, колышком, наполовину воткнутым в землю.

– Так вот оно что, – протянул Джи.

Будто поняв, слон повернул крупную голову и грустно посмотрел на него. Да, говорили умные глаза, когда я был малышом, меня привязали к такому вот колышку, чтобы не сбежал. И, видишь, я до сих пор на цепи…

– Но ты давно вырос, приятель, – шепнул ему Джи, – ты вырос, понимаешь? А колышек – нет.

Тёплый хобот опустился на плечо. Слон склонил голову, шумно дыша травой и сеном.

– Ты вырос, – повторил Джи, поглаживая морщинистый бок животного. Рука зачерпнула горсть рассыпанной на полу вялой зелени и вложила в изгиб хобота.

– Теперь ты выбираешь сам.

Джи пнул ногой колышек – тот качнулся и замер, накренившись. Джи в последний раз дружески хлопнул слона по спине и шагнул к выходу, обернувшись на пороге.

Зажав в хоботе пучок травы, слон, не отрываясь, смотрел ему вслед.

***

Андриан исчез без следа. Покидая Нью-Йорк следующим днём, Джи втайне надеялся, что в Ипсвиче его будет ожидать письмо от Старшего. Но этого не случилось. Ни через месяц, ни через три, ни через пять. Уезжая, Джи оформил в одном из нью-йоркских бюро заявку на пересылку газет, и в течение полугода ему прилежно отправлялись все воскресные номера «Таймс» и «Трибьюн». Но в статьях и передовицах не находилось ничего, что могло бы быть связано с Андрианом. Ничего интересного – кроме заметки о сбежавшем из цирка слоне.

Наступило и минуло Рождество, отметив год с того дня, как Джи обзавёлся собственным Младшим. Мастер был привязан к нему, но держал почтительную дистанцию – причём не столько оказывал почтение, сколько требовал такового к себе. Его раздражала внешняя молодость и опрометчивость Джи, привычка бросаться сломя голову в пекло, сначала делать, а думать уже в процессе. Мастер не скрывал своих эмоций, в отличие от Андриана, и не раз высказывал Джи всё, что о нём думает. А Джи ловил себя на мысли, что скучает по молчаливому Старшему. По его тихой бескорыстной заботе, по письмам без ответа, по нежной суровости названого брата… Он отправил на нью-йоркский адрес несколько посланий, но они канули в никуда. Рождество 1902 года было пустым – первое за много лет Рождество, когда почтальон не принёс оклеенный марками ящик. 

Всего дважды Джи слышал зов Старшего, и с тех пор миновали века. Но всё чаще он замечал, что подолгу стоит, замерев и прислушиваясь к шуршанию крови по венам. В тихом шелесте, что услышать могут лишь «дети ночи», Джи ловил голос своего собрата.

Но тщетно.

Андриан так и не объявился в Ипсвиче и не прислал в ответ ни строчки. Напрасно Джи ожидал, что Старший постучит в дверь, держа в одной руке саквояж, а в другой – коллекцию пыточных орудий для убийцы Харнхейма. Напрасно запретил китаянке и думать о возвращении в Лондон. Он не поддерживал с ней связи – на всякий случай, и не мог знать ни где она, ни что с ней. Джи не исключал, что Андриан мог снова прибегнуть к ужасным изобретениям Теслы и попытаться точно установить местонахождение Кван. Не исключал, что его Старший и китаянка всё же встретились, а там, где пересеклись их дороги, одна из них должна была оборваться.

Через три года его нашло письмо от Кван. Она сообщала, что жива-здорова, сменила две страны и восемь городов, но за всё это время никто не пытался угрожать или навредить ей. 

Спустя несколько лет Андриан превратился в бесплотный призрак прошлого.

Вторая мировая война заставила Джи и Мастера покинуть Британию. Спасаясь из охваченной огнём Европы, они не раздумывали о том, куда будет лежать их путь. Во всём мире был только один человек, способный воспринять идеи Мастера.

Они встретились в его номере в отеле «Нью-Йоркер». Мужчина, радушно принявший их, уже не был прежним. Никогда ещё Джи так остро не ощущал разницы между собой и людьми, не клял себя последними словами за глупость и забывчивость. Сорок лет для «дитя ночи» – лишь миг. Но не для человека…

Он всё ещё был здоров и вполне бодр, несмотря на то, что перешагнул восьмидесятилетний рубеж. С искренним интересом просматривал заметки Мастера, подробно расспрашивая о мелочах. Но всё-таки что-то в нём надломилось, и вряд ли тому виной была только лишь старость. Его мечта лежала в руинах – горой размётанных взрывом камней, его имя давно сошло с газетных страниц. Прежние друзья остались в прошлом – забытые или забывшие его. Покойную тишину дешёвого номера нарушали лишь голуби.

Мы – напоминание о том, что он ещё кому-то нужен, думал Джи, наблюдая из кресла в углу, как пожилой учёный и Мастер, склонившись над бумагами, оживлённо спорят. Нет, даже не так – о том, что в него всё ещё верят…

Время давно шагнуло за полночь, но оба изобретателя не замечали ничего, целиком погрузившись в беседу. И, когда Джи поднялся и вышел из комнаты на узкий балкончик, ни один из них даже не поднял головы от бумаг, рассыпанных, словно осенние листья, в круге тёплого жёлтого света.

Ночной воздух холодил, пробираясь сквозь тонкую рубашку. Сорок лет. Без малого сорок лет прошло с того момента, когда своды Уорденклиффской башни сомкнулись над ним, отрезая от прежнего мира. Когда в сполохах огня, сквозь боль и жар, он жадно ловил проносящиеся не перед глазами – перед мысленным взором – картины. Те самые образы, что терзали его разум с момента, когда ладонь впервые коснулась холодного гладкого бока капсулы. 

Наблюдатели. Контролёры, наставники человечества, единственные, кто мог – и должен был! – исправить историю. Если ошибаются люди, они губят себя и себе подобных. Но если ошибаются боги – они создают тех, кто способен погубить всё… 

И, кажется, в этот раз неведомые создатели ошиблись дважды.

Человечество стало результатом их просчёта. А Наблюдатели – нелепой попыткой исправить оплошность, грубой заплатой на рваной дыре бытия. Но заплата сама оказалась дырявой. Никто из Наблюдателей не помнил не то что своих целей, но даже собственного прошлого. И всё прошло прахом… Тот Путь, что был намечен для истории, свернул не туда. И всё ещё можно было бы исправить, скорректировать тропу, которой предстояло идти человечеству, обогнув острые камни, но… Но те, кто должен был помочь, сами превратились в проблему. И ни один из дюжины Наблюдателей не мог исправить этого. Ни один – кроме него.

Образы приходили друг за другом, рождаемые болью и пламенем, фантазии и домыслы сплавлялись, перемешиваясь, со вспыхивающими на миг картинами из ниоткуда. Может ли он в одиночку что-то исправить? Повлиять на историю? Перенаправить человечество иной – верной – дорогой? Как такое под силу одному, да даже и дюжине? И где она, эта дорога, какой из миллионов путей, лежащих перед людьми, – правильный? В конце концов, разве уже не поздно что-либо менять?..

И если всё так… Если всё так, почему тот голос, что Джи так отчётливо слышал, коснувшись капсулы, вложил ему в память одно лишь указание: смотреть. Запоминать. И ничего больше. 

Те образы, мелькнувшие в сознании в короткий миг, стали его наваждением на все последующие годы. Были ли они считаны из легендарного «эфира»? Или же воображение и логика сыграли злую шутку, дополнив обрывки мыслей до целостной картины? Увидел ли он то, что было правдой, или лишь то, что хотел увидеть?..

Цветная нью-йоркская ночь мерцала внизу. Сияла огнями – благодаря человеку, который сейчас всеми забыт, который покинут теми, кто преспокойно пользуется его изобретениями.

Джи отвернулся. Сорок лет он пытался отграничить вымысел от истины – и не сумел. Наверное, стоит принять как данность, что всё услышанное и увиденное в ту ночь – верно. Всё, что предстало перед ним в мерцании огненных вспышек, есть истина. В конце концов, снова повторил себе Джи, Андриан нашёл таким путём свою правду.

Пальцы стиснули гладкие деревянные перила. Он цеплялся за это доказательство, не имея других. И не имея возможности проверить свои открытия повторно. Башня Теслы была взорвана в 1917-м в целях защиты государственных интересов США в Первой мировой войне, и вряд ли учёный согласился бы провести ещё один такой эксперимент. Но даже если он дал бы согласие – где гарантия, что результат будет иным? Или что схожий результат подтвердит истинность видений?

Сквозь приоткрытую дверь доносились голоса – хрипловатый, торопливый Мастера и спокойный, глубокий – Теслы. Джи смотрел на худой профиль учёного, с орлиным носом и аккуратно зачёсанными назад снежными волосами.

Вышло ли у него что-нибудь? Успела ли его башня дать нужную энергию, прежде чем её разрушили?..

Беседа двух учёных затянулась до утра. Выбрав момент, когда в разговоре возникла пауза, Джи спросил Теслу о башне.

Пожилой изобретатель долго смотрел на него.

– Уорденклифф стал той точкой, где мои идеи ближе всего соприкоснулись с реальностью, – наконец сказал он, – но это был лишь краткий миг. Я не получил и десятой доли того, на что рассчитывал.

– А ваши эксперименты с двойниками?

– Для таких экспериментов нужны энергии очень высокого порядка, – ответил Тесла, – очень высокого. А теперь извините меня.

Он снова повернулся к Мастеру, возобновляя беседу.

Джи и его Младший покинули отель с рассветом. Закрывая за ними дверь с потемневшей табличкой «3327», Тесла выразил надежду на скорую следующую встречу.

Больше они его не видели.

Тело гениального учёного было найдено январским утром 1943 года в отеле «Нью-Йоркер». В тот же день все бумаги изобретателя конфисковало ФБР. К счастью, уходя, Мастер забрал свои заметки, и если Тесла и воспроизвёл что-то из них, то вряд ли те записи могли отличаться точностью и полнотой. 

Сотни людей пришли на похороны великого изобретателя. Джи молча двигался вместе с толпой, слушая пёструю речь на английском и сербском. А перед глазами то и дело вставали то недостроенный скелет-купол Уорденклиффской башни, то призрачный голубой столб, пронзающий небеса.

Я хочу вас предупредить, мистер Джи – всё, что вам откроется, может быть истиной в той же мере, что и ложью.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: