Глава 26

«Как я и предполагала, наша выходка стоила мне карьеры. Не волнуйся – я умею держать рот на замке и тебя не сдала. Совет директоров так и не пронюхал, куда утекло оборудование и клеточный материал. Они пытались надавить, но у меня тоже есть кое-какие связи, а огласка – не в их интересах. Если клиенты узнают, что из «матора» клиники запросто пропадает то, за что они заплатили, лавочка быстро прикроется. Поэтому мы, можно сказать, разошлись тихо-мирно. Я ушла по собственному, они не стали заводить дело. Всем хорошо. Так, Великий и Ужасный? Имей в виду – я тебя достану».

SMP умолк, дочитав последнее письмо. Джи поморщился и сплюнул в снег. Сесил беззастенчиво настырна, но права. Он ей должен. 

Белые хлопья продолжали сыпаться, превращая здания вокруг в сахарные домики. И без того тихий район казался вымершим – ни машин, ни прохожих, ни служебных дронов. Только снег и жёлтые фонари. 

Тускловатая вывеска дорвея мерцала на другой стороне улицы. Джи прислонил байк к столбу и защёлкнул блокиратор. Алоиза наверняка уже ждёт. Эта дама пунктуальна до тошноты, и раз уговорились на шесть – скорее умрёт, чем задержится.

Впрочем, Джи подозревал, что даже скончайся она где-нибудь по дороге – гроб с бренным телом всё равно вкатится в двери точно в означенный час.

– Вы опоздали.

Ледяной тон мадам Беренд, устроившейся в кресле с видом коронованной особы, как нельзя лучше подходил к её строгому брючному костюму. Должно быть, результат кропотливого подбора и долгих репетиций перед зеркалом. Джи хмыкнул, но смолчал. Алоиза терпеть не могла опаздывать, ещё больше ненавидела, когда опаздывают другие, но в подлинную ярость её приводили любые колкости. Не стоило лишний раз нервировать чувствительную даму. Пока что бал здесь правит она.

– Прошу прощения.

– Голодны? – резко спросила Алоиза, – по вам видно. 

Бесцеремонность мадам Беренд роднила её с Сесил. Джи внутренне скривился.

– Вы хотели что-то обсудить со мной, – сказал он, игнорируя вопрос.

– Хотела, – Алоиза указала на стеклянный холодильный шкаф, в котором поблёскивали в углублениях-ячейках скляночки «феррита», – берите, не стесняйтесь.

Джи вежливо кивнул, но остался на месте. Алоиза, сощурившись, какое-то время смотрела на него. Потом поднялась и стала прохаживаться по кабинету, постукивая каблуками. Невысокая, чуть полноватая, вне своего «трона» она разом лишалась королевского величия. И Джи, привычно отслеживая её движения, в который раз удивился, какая муха укусила всех тех, кто за неё голосовал. Дурацкий чёрный ирокез на бритом черепе и взлетающие к вискам брови а-ля Спок чудесно дополняли деловой костюм. Холёные руки с овальными ноготками то и дело беспорядочно вскидывались – Алоиза пыталась замаскировать эти нервные жесты, преувеличенно-намеренно поглаживая щёку или поправляя один из бесчисленных пирсингов на лице. Мадам Беренд была воплощением непримиримых противоположностей, борьба которых наложила на её внешность и характер причудливую печать.

Поговаривали, Алоиза любит смотреть, как молодые симпатичные «дети ночи» вводят себе «феррит», и лично присутствует при большинстве обращений. Но никогда не обращает сама.

– Я в курсе, что вы нас, так сказать, немного ограбили, – тон мадам внезапно изменился – теперь мурлыкающий голос мягко перекатывался из одной тональности в другую, – а в дорвеях принято возвращать взятое.

– Это и есть ваш срочный разговор? – Джи осторожно переступил с ноги на ногу, – о негласных правилах?

– Если каждый начнёт нарушать правила, к чему придёт наш мир? – патетически вопросила Алоиза.

На этот раз Джи не стал сдерживать вздох. Он не спал почти сутки и столько же не ел. После многочасового кружения на байке болела нога. Он устал. Себялюбивая девочка-дамочка не предложила ему присесть, и Джи чувствовал, что вот-вот плюнет на всё и опустится прямо на паркет. Или в пафосное, белой кожи, кресло Алоизы, окончательно выбесив ту.

– Мадам Беренд, – негромко начал он, – уверен, у вас уже готов шаблон расписки о том, что я должен всё возместить в двойном размере. Давайте его сюда. Я подпишу. И попрошу дать мне разрешение.

Глаза Алоизы, плотоядно вспыхнув, так же быстро погасли.

– Квота исчерпана, – отчеканила она, щёлкая пальцами. Ожил встроенный в письменный стол терминал, выбросив на стену увеличенную проекцию расписки. – Ознакомьтесь.

– Мне нужно всего одно разрешение, – повторил Джи. – Сейчас.

– Я же сказала – квота исчерпана, – Алоиза раздражённо повернулась к нему, – на ближайший год. В чём вообще дело, почему такая срочность?

– Вы получите мою подпись, только если я получу ваше разрешение.

– Я закрою вам доступ к складам «феррита», если не подпишете, – прошипела мадам Беренд.

– Бога ради, – пожал плечами Джи, – и станете преступницей. Пункт седьмой статьи шестнадцать Внутреннего устава. «Любой из «детей ночи» имеет полное и законное право безотносительно обстоятельств получить необходимое ему количество «феррита», и все попытки, имеющие своей целью прямо или косвенно помешать ему, являются нарушением закона и караются…» Напомнить, чем? Может быть, напомнить, что в уставе отсутствует даже намёк на обязательность возврата взятого? И что вы, по сути, занимаетесь сейчас вульгарным вымогательством, мадам Беренд.

Лицо Алоизы позеленело под слоем белил.

– Я аннулирую ваш допуск! Гнильём уличным питаться будете! – она задохнулась, – а когда поймают, отправитесь под суд!

– Я вас умоляю, – Джи усмехнулся, – вы на улицу давно выходили? Кому какое дело сейчас до нападений на нищих? Особенно если эти нападения не заканчиваются превращением бродяг обычных в бродяг клыкастых. Я не питаю слабости к большим семьям, тем более состоящим из приёмного отребья. Не каждый кусок мяса о двух ногах может стать одним из нас. 

Он прислонил трость к бедру и примирительно поднял руки.

– Давайте не будем развязывать ещё одну войну. Я возвращаю взятое в двукратном размере. Вы даёте мне разрешение. И всем хорошо. Я вижу, что дорвей переживает не лучшие времена. Упрямство ему только навредит.

Тщательно подведённые глазки Алоизы сверлили Джи, будто пытаясь прожечь дыру. Но мадам сдержалась. При всём её упрямстве и эмоциональности она не была твердолобой, умея взвешивать «за» и «против». И любила своё дело – если что-то угрожало дорвеям, Алоиза готова была лечь на амбразуру своей немаленькой грудью. Или, на худой конец, прикрыть эту самую амбразуру кем-нибудь ещё.

– Договорились, – выдохнула мадам Беренд сквозь зубы. 

Её бюст вздымался и опускался, натягивая целомудренно застёгнутый пиджак. Джи казалось, что он слышит шипение выходящего пара.

– Я не могу превысить квоту, – Алоиза нервно дёрнула головой. Звякнул пирсинг, – это вне моих полномочий. Но вы имеете право обратиться в Совместную комиссию. 

Она отшагнула к столу, выдернула из ящика лист бумаги и торопливо стала писать.

– Я полагал, что комиссия занимается только случаями нелегальных обращений.

– Этим занимаются её палачи, – мадам Беренд так низко наклонилась к столешнице, что, казалось, вот-вот упрётся носом в лакированный сандал. – Вот, возьмите.

Она стремительно выпрямилась, хрустнув суставами, и подала Джи исчерканный размашистым почерком лист.

– Здесь адрес, моя рекомендация и подпись. Подайте заявление вместе с этой бумагой – так будет шанс, что они его хотя бы примут.

– Мне казалось, мы уговорились на разрешение, а не на его возможность, – заметил Джи.

– Большего я дать не могу, – отрезала Алоиза, – решения об обращениях вне квоты принимает комиссия. Берёте или нет?

Она потрясла листком. Джи молча взял его и сунул в карман куртки. Мадам Беренд выразительно покосилась на стену, где продолжала мерцать проекция расписки. Не глядя на неё, Джи приложил ладонь к сканеру на столешнице и отступил. Резкий запах духов щипал нос. Похожая на грушу фигура мадам уже начинала двоиться, обретая второй зыбкий контур.

Джи отвернулся.

Полдесятка шагов до шкафчика с «ферритом» превратились в целый скорбный путь. Глухие удары трости о паркет и мягкий пристук ботинок звучали набатом. Джи дёрнул на себя стеклянную дверцу. Непослушная рука выгребла хрупкие ампулки из их поролоновых коконов. Джи неловко затолкал склянки в сумку и, стараясь держаться прямо, двинулся к плывущему в бесконечности выходу. Там, где браслет-помпа обнимал руку, кожа зудела и чесалась, будто умный металл почуял «феррит». А спину буравил тяжёлый внимательный взгляд.

Джи захлопнул за собой многотонную дубовую дверь, что было сил толкнув створку. Но вместо ожидаемого грохота та закрылась с едва слышным стуком. Коридор сжимался и растягивался, перекручивался, изгибаясь под невыразимыми углами. Ледяными пальцами Джи вынул из сумки ампулу и вщёлкнул в приёмник помпы. Холодные лампы бесстрастно взирали с потолка – гадкие, злые глаза. Джи уцепился за пожарный шкаф, прислонившись к стене. Беглый жар «феррита» уже потёк по артериям, мерзкая дрожь в коленях стала слабеть. Прижимаясь щекой к прохладной крашеной панели, Джи не выпускал из виду дверь в кабинет Алоизы.

Она не шелохнулась.

Дорвей был пуст. Никто не нарушал своим присутствием застывший покой коридоров. Шаги глухо отдавались в тишине, и только камеры, помаргивая алым, оживляли мертвенную неподвижность.

Уже на улице, стоя под фонарём, Джи вынул листок и прочёл написанный на нём адрес. Одна из «соток» на Манхэттене. Неблизко. 

Байк, превратившийся в сугроб, жалобно сообщил о критически низком заряде батарей. Джи поёжился. Летящий за шиворот снег выстужал до костей, но помогал взбодриться. Джи застегнул куртку под горло, перебросил через плечо ремень сумки и вставил ключ в гнездо.

– Ближайшая зарядная станция с мотелем, – скомандовал он «помощнику», – выведи карту на дисплей байка и включи навигацию.

– Не могу соединиться с компьютером вашего транспортного средства, – сообщил SMP через секунду, – запустить аудиомаршрут?

– Давай.

В ухе зазвучал приятный женский голос, чем-то напоминающий тембр Крошки. Из-под колёс полетела жидкая белая муть. Удаляясь от дорвея, Джи мысленно повторял манхэттенский адрес – словно обкатывая его, сглаживая острые углы.

Финансовый центр Олд-Йорка.

Ближе к делу.

***

Видеофон не работал. Вместо изображения на экране дрожала серая рябь, а из динамиков доносился только треск помех.

Джи отвернулся от бесполезного устройства и оглядел неприступную восьмифутовую дверь. Ничего похожего на звонок. На месте ручки сияла начищенная медная пластина, окантовка из того же металла шла по всему периметру дверного полотна.

Джи постучал – сначала кулаком, потом носком ботинка. Тишина. Бронированный монстр глушил все звуки с той стороны – если они, конечно, были.

Безуспешно потерзав сенсор видеофона ещё раз, Джи снова занёс руку, чтобы постучать – но тут дверь распахнулась сама.

– Входите, пожалуйста, – донёсся мелодичный голос из полумрака.

После слепящей белизны снега глаза не сразу адаптировались к слабому освещению. Всё виделось чересчур резким, будто предметы утратили объём, слившись с собственными тенями.

– Следуйте прямо, – попросил голос. Теперь он звучал откуда-то сверху. Подняв голову, Джи разглядел на потолке полупрозрачные ровные линии, аккуратно очертившие стилизованные под старину плафоны. Динамики.

– Следуйте прямо, пожалуйста, – повторил голос.

– Ладно-ладно, – пробормотал Джи.

Небольшой холл освещался всего парой ламп. Деревянные стенные панели нейтрально-медового оттенка украшала вертикальная резьба, визуально делая и без того высокий потолок ещё выше. Скучноватый паттерн резьбы разбавляли картины и какие-то тексты в невзрачных рамках. Джи подошёл ближе. 

Маленькая, едва полфута в поперечнике, гравюра. Потемневший металл, зеленоватая патина в выточенных желобках линий. Ничего особенного, ничего примечательного – простая бытовая сценка, лишённая изящества и выполненная откровенно безыскусно. На фоне густого леса – двое у костра. Мужчина и ребёнок лет двенадцати. Малыш что-то ест из небольшого котелка. Лица не разглядеть – глаза опущены, вздёрнутый нос лишь едва обозначен. Подпоясанная верёвкой роба не по размеру болтается на худенькой фигурке. А рядом лежит аккуратно, чётко прорисованный стилет.

Джи вздрогнул. Протянул руку к гравюре, но пальцы натолкнулись на прохладное стекло. 

Не может быть… Невозможно…

Лицо мужчины очерчено лаконичными, но удивительно уверенными линиями. Подхваченные лентой волосы, чуть нахмуренные брови, слегка асимметричный подбородок. Неужели?.. Джи до рези в глазах всматривался в позеленевшие росчерки на старинном металле. Гравюра не была подписана, стояла только дата – 1867. Но ему и не требовалось подписи. Кроме него мог быть лишь один человек, который помнил ту ночь у костра. И который был бы до сих пор жив.

…Алое пальто, малиновая шляпка. Тонкая фигура в косых струях дождя, в облаках пара, в грохоте поездов. Безмолвно исчезнувший призрак. Тогда, два века назад, на вокзале Виктория – это была она. Коно.

– Пройдите, пожалуйста…

– Ещё минуту, – Джи торопливо двинулся вдоль стены. Гравюры и живописные полотна мелькали, сливаясь в одну цветную полосу. И раз за разом он видел на них одно и то же лицо. 

Собственное.

Джи дошёл до угла. Сердце трепыхалось так, словно позади остался многомильный марафон. Обернулся – стены холла молчаливо хранили свои секреты, утопая в глубоких тенях. 

Джи шагнул в коридор.

– Простите, у нас возникли проблемы с электроникой, – сообщила девушка, повернувшаяся к нему из-за огромной угловой стойки – единственного предмета мебели, украшавшего немаленький зал, которым окончился ход.

– Ничего страшного.

Девица казалась испуганной. Глаза за стёклами больших очков стали совсем круглыми, делая её похожей на сову. Она смотрела чересчур пристально – намного более пристально, чем это позволял этикет. Новенькая? Или…

– Нас предупредили, что вы придёте. Разрешите ваши документы?

К извиняющемуся тону не хватало только реверанса.

Джи отдал ей чип и, дождавшись, пока девица просканирует данные, протянул бумаги – письмо Алоизы и свою просьбу, набросанную в мотеле за утренним кофе.

– Вас интересует разрешение на обращение вне квоты, так? – уточнила «сова», прочтя документы.

– Всё верно.

– А причина… Ах, да. Простите. Сочувствую…

Девица совсем смутилась.

Джи молча кивнул. Для обращения вне квоты простого «я так хочу» было недостаточно. Требовалась причина посерьёзнее. Поэтому ещё вчера вечером настырная Сесил получила письмо с уведомлением о том, что отныне ей придётся прикидываться смертельно больной и что оставшиеся у неё связи очень пригодятся, дабы состряпать фиктивную историю болезни и пометить её задним числом.

– Мы рассмотрим ваше обращение, – уведомила «сова», пряча бумаги под стойку. Теперь она старалась не смотреть на Джи.

– В какие сроки?

– Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос… У нас тут сейчас беспорядок творится. Да и вообще в городе, вы знаете… Всё работает с перебоями – и электронные платежи, и почта… – она нервно вздохнула, – мы свяжемся с вами. Я помечу, что вы просили рассмотреть заявление в приоритетном порядке. Постараюсь сделать всё, что в моих силах.

– Благодарю.

В конце концов, ради бессмертия можно и немного подождать. Сесил не обидится. Официальное обращение – процедура бюрократически муторная, но сделать это без разрешений – значит рискнуть собственной головой. Палачи Комиссии не зря едят свой хлеб. Фигуральный, конечно.

В памяти всплыло худое скуластое лицо Сесил. Бесформенный серый свитер. Пластиковые орхидеи в вазе…

Она никогда не держала дома живые букеты. Только неувядающий, вечно цветущий пластик.

– Могу я попросить вас ещё об одной услуге?

– Д-да, конечно, – «сова» вскинула и тут же опустила глаза.

– Кому принадлежит этот дом?

– Дом – собственность Комиссии, – как будто с облегчением отозвалась девица. Казалось, она ожидала другого вопроса.

– А именно? 

– Простите, но имена её членов не подлежат разглашению. 

– Никому?

– Исключений нет. 

– И всё, что здесь находится, – тоже собственность Комиссии?

– Так и есть.

– А картины и гравюры? Разве им не место в музее? Это ведь подлинники.

– В какой-то мере этот дом и есть музей, – девица поправила очки, – музей нашей истории. Произведения искусства, которые вы видели, собраны из частных коллекций тех, кто был или является членом Комиссии.

– И имена которых представляют собой строжайшую тайну.

«Сова» виновато развела руками.

– Соображения безопасности. Вы же знаете, чем мы занимаемся.

Джи кивнул. Вы судите нас. Решаете, кому жить, а кому не стоит. Вы берёте на себя роль богов. 

Но он сдержался. Поблагодарил и покинул приёмную.

В холле всё так же мягко мерцали лампы. Назойливый голос на этот раз ничего не требовал, и Джи двинулся к стене, противоположной ранее осмотренной. 

С краю висел обрывок какого-то манускрипта. Истрёпанная холстина давно поблёкла, чернила выцвели, но затейливая надпись всё ещё читалась. От рамки тянулась вверх едва заметная ниточка сигнализации.

«Возможно, когда-то мы были богами для людей. И Иисус, наставлявший вас пить его кровь, был нашим братом».

– Занятно, – протянул Джи.

Соседствующая с ветхим текстом гравюра изображала замок, показанный под очень необычным углом – сверху. Таким, наверное, могли видеть это строение пролетающие над ним птицы. Массивная круглая башня утвердилась в центре постройки, выпустив из себя четыре одинаковых отростка – галереи с двускатными крышами. По одной галерее на каждую сторону света.

«Родовой замок Бартош (HSH), постр. ок. 956 н.э.».

Джи задумчиво рассматривал гравюру. Кому могло прийти в голову изображать замок в таком странном ракурсе?

Голос сверху ожил, прося покинуть холл, но Джи не двинулся. 

Когда-то мы были богами для людей…

Замок в форме креста.

HSH – международное общепринятое сокращение от homo sapiens haima. 

Замок на гравюре принадлежал «детям ночи».

«Ночные отродья» не боятся крестов – глупое поверье так и не прижилось окончательно, несмотря на все старания Церкви, пытавшейся размежевать людей и их ночных собратьев, отделить тьму от света там, где ни тьмы, ни света никогда не было. Создать чудовищ, с которыми можно было бы бороться, на которых вешать свои грехи.

«Дети ночи» не только не боятся крестов – крест и есть их символ. Давно забытый и похороненный под наслоениями вторичных подражательных религий, как под слоями мокрой кальки.

Давным-давно – за много лет до эры, называемой нашей, – на Землю упал «демон». И из него вышли Адам и Ева, давшие начало если не людскому роду, то уж роду «детей ночи» – наверняка. Роду тех, кто способен жить многие века, не старея, кто может исцеляться от самых страшных ран и играючи двигать многофунтовые камни. Кто бежит наравне с диким зверем и в схватке с ним одерживает верх. Как боги. 

Для первых людей такие создания были богами.

Но бог не может существовать, если нет тех, кто в него верит.

Хочешь убить божество – уничтожь его последователей. Так и случилось. Люди отвернулись от своих бывших кумиров. Люди всегда отворачиваются, если им предлагают что-то новое, что кажется лучшим. Они забыли – забыли клятвы на голове дикого кабана, забыли кровавые жертвы. Они поверили в магическую силу двух скрещённых палок, потому что забыли, что эта сила была когда-то частью тех, кого теперь с её помощью пытались изгнать. Люди сменили одни клятвы на другие, языческого кабана на рождественскую ветчину и открыто приносимые жертвы на точно такие же, только свершающиеся за пологом. Люди забыли истину, но так и не сумели подрасти. Их страхи и их мольбы по-прежнему обращены к тем, кто сильнее, мудрее и старше них. И они не знают, есть ли кто-то за скрещёнными досками, за расписными деревяшками и позолотой богатых окладов. Не знают, но продолжают верить – совсем как раньше, когда те, кому возносились мольбы, ходили рядом. Люди променяли реальных богов на эфемерных. И подлинные боги сделали то, что всегда делают боги, будучи забытыми.

Они отвернулись от людей – точно так же, как до этого поступили сами люди.

Джи закрыл глаза.

Больше нет никаких богов. Никаких богов и никаких ошибок, ими творимых. Есть только мы и наши просчёты. И наша сила, способная эти просчёты исправлять.

Больше нет никаких богов. Никаких, кроме тех, которых создаём мы.

Но кто способен сотворить бога – разве сам не является им?..

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: