Глава 7

Перламутровая «раковина» замкнутой системы по-прежнему мягко светилась. Диодные панели под колпаками из пластика. Диоды потребляют очень мало энергии, а установленные за ними рассеиватели позволяют получать больше света при меньшем количестве ламп…

– Пинцет сюда, зажми. Ретрактор. Держи. Мне нужно, чтобы края не сходились…

Молочно-белый свет переливался бесчисленными тонами алого. Джи провел рукой по глазам, будто пытаясь смахнуть затянувшую их пелену. Серая плитка пола стала багровой, превратившись в полотно свихнувшегося абстракциониста. Кровь. Много крови. Разводы на полу. Брызги на перламутровых стенах, на пластике, на куртке, на коже…

Жемчужина разбита, и её раковина в крови.

Джи прикусил губу, уставившись на диодную панель.

Свет белый. Белый. Белый.

Просто вокруг слишком много красного.

 – Шей, – донёсся голос Айвана.

Ставски, в маске и перчатках по локоть, командовал полуавтоматическим ассистентом – раскоряченный на опорах хирургический модуль, как паук, нависал над телом Мастера, распростёртым на одноразовом сдвижном столе. За металлической тушей модуля, которую пришлось доставать из «матора» по частям, почти не просматривалась аппаратура ИПЖ и две стойки с лотками инструментов.

Зато капельница с бурым мешком была видна отчётливо.

Джи отвернулся.

Это тянется уже четыре часа. И сколько ещё продлится, неизвестно. Но Мастер жив, Мастер – или то существо, что выйдет из-под скальпелей Ставски и робота-хирурга – будет жить… здесь. 

Пока он не найдёт тех, кто сунулся в логово, Мастер останется в замкнутой системе.

Сидя на полу, Джи краем глаза наблюдал за Айваном. Когда всё закончится, учёный будет снова гнуть свою линию. Настаивать, что систему не нужно активировать, что Мастера нельзя оставлять без присмотра, что после таких сложных вмешательств необходимо наблюдение – как приживаются клетки, не отторгает ли организм импланты, есть ли положительная динамика… Да плевать, что пациент не человек! И что в капельнице у него не физраствор. Что значит – оставим здесь?! 

Пол был едва-едва тёплым. Джи приложил ладонь к гладкой плитке. Еле заметные стыки – тончайшие линии в долю миллиметра – расчерчивали покрытие. Там, внизу, под плитками, под раздвижными панелями, – сердце, и лёгкие, и все прочие органы системы, этого квазиживого сооружения, которое лишь на первый взгляд кажется пустым и голым.

Глядя на спину Айвана, Джи мысленно согласился с ним. Как только система запустится, у неё появится цель. Одна-единственная: поддерживать жизненные функции обитателя. И у системы для выполнения этой задачи есть всё необходимое. Огромное количество многофункциональных, гибко перестраивающихся приборов, по сравнению с которыми «волшебная коллекция» Ставски кажется детской игрушкой. Это сооружение – абсолютная автономия и абсолютная защита. И его можно было бы назвать чудом, если бы не одно «но».

Для полноценного функционирования системе нужна обратная связь от обитателя.

Джи поёрзал на жёстком полу. Где-то внутри глухо шевельнулась боль – последствия встречи с железным ограждением будут отзываться ещё долго.

Система не может сделать Мастеру переливание крови. Не может даже обработать антисептиком простой порез, если ей никто не даст команду. Организм системы – так для простоты звал его Мастер – это сложнейший комплекс устройств-«комбайнов», способных взаимно дополнять друг друга, сливаться и разделяться, образуя теоретически бесконечное число новых функциональных форм. Но сами по себе эти формы – лишь подспорья, машины, выполняющие одну из заложенных в них программ. Чем-то похоже на стволовые клетки. Джи снова покосился на Айвана.

Каждому инструменту присвоена ограниченная степень свободы. Да, в совокупности эти машины способны практически на всё – но им нужен координирующий центр. Блок управления. Мозг, принимающий решения за них.

Творение Мастера не может работать без человека. Намеренно ли маленький очкарик ввёл такое ограничение, было ли это следствием недоработки, ошибки или упущения – об этом знал только он сам.

У Мастера ушло без малого две сотни лет, чтобы построить работающую систему – и большую часть этого времени он ждал, когда наука и техника дадут ему возможность реализовать базовые принципы. Те принципы, которые он вычленил, изучая капсулы Наблюдателей.

– Эти штуки, – говорил он, похлопывая желтоватым пальцем по гладким бокам капсул, – созданы для одного – не дать тем ребятам внутри окочуриться. У железных коробок прелюбопытный источник энергии. Тут ведь в чём фишка… Пока обитатели капсул живы, энергоёмкие элементы получают подпитку. Небольшую – но строго эквивалентную расходу. Я замерил некоторые показатели… – тут Мастер обычно пускался в пространные технические рассуждения, которые Джи пропускал мимо ушей, – теоретически эта штука может работать бесконечно долго. Разница между потреблением и накоплением энергии минимальна. Я не знаю, что за сопли, в которых эти ребята плавают, но очевидно одно: система замкнута сама на себя…

Он понял многое почти сразу – промозглым ноябрьским вечером, подняв всклокоченную голову от бумаг, вместо приветствия заявил:

– При текущей разнице потребления и накопления система проработает ещё как минимум девять умноженное на десять в седьмой степени часов, прежде чем разрыв станет критическим и…

– И что? – равнодушно спросил тогда Джи, бросая на стол газету.

– И у системы не хватит ресурсов для поддержания жизнедеятельности, – Мастер поправил очки и потянулся за новой свечой, чтобы зажечь её от угасающего огарка.

Его торжествующее лицо с всклокоченной шевелюрой, освещённое блёклыми оранжевыми отблесками, врезалось в память. Мастер ликовал. Как любой учёный, он видел лишь объект своего интереса и совершенно не замечал происходящего вокруг. Отгремела Первая мировая война, и его открытие никому не могло пригодиться. Но ему было плевать. Газета с крупным заголовком «Версальский договор подписан», так и не развёрнутая, затерялась под грудой набросанных сверху заметок.

Подземный город остался логовом Мастера вплоть до Второй мировой, когда авианалеты вынудили обоих бежать, бросив и Машину, и капсулы, а бывшее обиталище превратив в убежище для сотен перепуганных людей. Они оставили свои находки за наглухо запертой стальной дверью, надеясь, что толща земли убережёт их от бомб. Пока они бежали, оставив за спиной ослепший и оглохший город, Мастер прижимал к сердцу самое дорогое – пожелтевшую кипу листков, исчёрканных таблицами показаний амперметра.

Они рассказали о капсулах лишь одному человеку. Как он воспользовался этими знаниями, да и воспользовался ли вообще – осталось неизвестным. Теоретик, как и Мастер, увлечённый новыми идеями и совершенно не заботящийся об их коммерциализации – это роднило двоих учёных, но Джи, при всём уважении к гению обоих, не мог не скрежетать зубами. 

– Ты можешь вычислить, как долго эти источники энергии уже функционируют? – поинтересовался Джи, когда восторги Мастера утихли.

– Если принять за исходную точку момент, когда потребление и накопление были равны, и учесть имеющуюся на данный момент разницу… – Мастер почесал нос, – получится простое уравнение, и, зная скорость возрастания разницы… Я мог бы, но…

– Но?

– Когда я подключил Машину к капсулам, возможно, какая-то часть запасённой энергии была израсходована, – Младший снял очки и начал смущённо полировать стёкла, – я не знаю, какая, и не знаю, была ли вообще… Ну… Ты же помнишь тот случай?

Джи помнил. Помнил слишком хорошо, чтобы продолжать тогда разговор. А Мастер забыл о расспросах, всецело погрузившись в дальнейшее изучение капсул.

Когда Адольф Гитлер оглашал свои «25 пунктов» [1], у Мастера уже было целостное представление о принципах работы замкнутой системы. 

– Эта штука, этот… организм – биолого-механическое подобие живого существа, – пояснял Мастер, расхаживая перед грудой кабелей, изоляторов, кожухов и распределителей, на взгляд Джи больше всего напоминавших сборище разнокалиберного хлама с ближайшей помойки, – важен принцип… Представь себе Землю, сжатую до размеров небольшой квартиры. Вода испаряется и конденсируется в дождь. Углекислый газ, выдыхаемый человеком, перерабатывается растениями в кислород. Отходы удобряют землю, чтобы дать жизнь новым растениям, часть которых станет пищей. Эта система всё время была перед нами. Я просто дополнил её.

Не раз Джи задавался вопросом – построил бы Мастер свою систему, не маячь перед ним изо дня в день капсулы с «полуживыми», как он называл их про себя. Пришла бы ему в голову мысль о восполняемом – теоретически бесконечно – источнике энергии? И о Земле в миниатюре, рассчитанной на двигающихся и мыслящих существ, а не на плавающие в киселе квази-трупы?

После Войны двух сетей, когда впервые со времён Карибского кризиса замаячила реальная опасность ядерной атаки, изобретение Мастера оказалось востребованным. Продав патент на урезанную версию системы корпорации «Dynamics», Мастер стал обладателем кругленькой суммы и права на доход со всех построенных и проданных в будущем систем. Страсти вокруг Китайской Евразии ещё не улеглись, многие обитатели штатовских мегалополисов видели в китайцах потенциальных разрушителей мира, а потому в «Dynamics» ворохом посыпались предзаказы – на систему, которая могла помочь пережить не только ядерный взрыв, но и куда более жуткую угрозу кибер-терроризма. Глядя на людей, не снимающих SMP днём и ночью, видящих мир через очки виртуальной реальности, моделирующих сны в мозговых имплантах, людей, в чьих телах стали было больше, чем плоти, Джи понимал: угроза ядерной войны отошла на второй план. В мире людей-киборгов все угрозы отныне – с приставкой «кибер-».

И система Мастера, обещавшая полную автономию, отлично вписалась в эту картину.

– Если ты внутри, – говорил Мастер, – то ты – бактерия в желудке. Полезная и необходимая бактерия. Система будет поддерживать микроклимат, обеспечивать тебя теплом, светом, водой и воздухом. Она даже может поджарить тебе яичницу и сварганить неплохой коктейль из того, что вырастит на своих грядках. Но она не примет за тебя решений. Её двигатель – это твои команды.

Система – как и Земля – не спасёт Мастера, если тот будет без сознания. Она сможет лишь проанализировать его состояние и отрегулировать уровень кислорода и влаги в воздухе. Но от этого Мастеру станет разве что комфортней умирать.

И это всё усложняет.

Джи бросил взгляд на SMP. Дисплей, подёрнутый той же отвратительно-розовой дымкой, что и всё вокруг, показывал девять утра. Снаружи уже рассвело, но освещение «спящей» системы оставалось независимым от времени суток.

– Ещё пять оксибата, – донёсся усталый голос Айвана.

Мастер жив… Джи сжал виски ладонями. Невероятно. Этот хлюпик-очкарик, этот хилый, мелкий, худосочный затворник, так и не пожелавший назвать своё имя… Когда Джи встретил его, Мастер стоял одной ногой в могиле – чахотка прикончила бы его самое большее через полгода. Но очкарик плевать хотел на чахотку. Как будто точно знал – он не умрёт, пока сам не захочет.

И оказался прав.

Мастер посмеялся в лицо болезни, когда Джи сделал его своим Младшим. Исцеление, восстановление, вечная – в теории – жизнь… Потому сейчас введены квоты на обращение; потому каждое прошение рассматривается со всей тщательностью, и потому многие заявители не доживают до вынесения решений.

И прекрасно – иначе человечество стало бы толпой безумцев.

А Мастер… Мастер обхитрил Жницу дважды в один день: заполучив отсрочку длиной в столетия и спасшись от пули Ю-Кван. Джи поморщился. «Пуля Шрёдингера» портила ему жизнь всё это время. Безумная Ю утверждала, что спустила крючок револьвера, но всё случившееся потом тонуло в дыму – как буквальном, от взрыва Машины, так и аллегорическом, вызванном шоком. Одной пули в барабане оружия действительно недостало – но, в конце концов, китаянка могла промахнуться. А всё остальное – просто последствия взрыва.

Воспоминания Ю являли собой хаос, и даже по её крови сложно было что-либо прочесть. После того памятного сочельника Джи притащил китаянку к себе домой в Ипсвич и почти месяц пытался из неё хоть что-то выудить, без конца пробуя её кровь. В конце концов Ю, на хрупком тельце которой живого места не осталось от порезов, взбунтовалась и заявила, что не собирается больше это терпеть, и что Джи может катиться к чёрту, с которым у него явно больше общего, чем с ней. Джи, к тому времени обалдевший от количества бессвязных обрывков в её памяти, не возражал.

Зато Ю позволила себя исследовать. Целый год она прожила в логове Мастера, как только тот обосновался в Нью-Йорке.

Целый год прошёл безрезультатно.

– Структура её тканей отличается от нашей, – Мастер отодвинул микроскоп, – и от человеческой тоже. Причём что интересно – кожа, ногти, волосы – всё такое же. А вот мышцы и связки… Там какие-то особенные клетки. Сдаётся мне, эта дамочка может горы свернуть. И это – не будучи нашей сестрёнкой. Понимаешь меня?

– Как это возможно? – хмуро спросил Джи.

– А вот этого я тебе не скажу. Я не биолог и не антрополог. Да и никто не скажет, наверное. Пока что.

Джи кивнул. Клетка. Железная клетка с дверцей, сломанной голыми руками. 

Ничего ценного не добились они и при изучении рекомбинации. Ю позволила им убить себя трижды. Но всё, что смог сказать Мастер – «она каким-то образом собирает себя заново». Джи подавил желание переколотить бесполезные приборы Младшего. Ждать, снова ждать. Может быть, через десять, двадцать или двести лет станет возможно исследовать образцы тканей лучше, глубже и точнее. Может быть, найдутся люди, заслуживающие доверия. Может быть…

– Три кубика натрия. Следи за давлением.

Джи вынырнул из воспоминаний. Да, такой человек нашёлся. Готовый без вопросов приехать ночью в глухомань и часами ковыряться в полутрупе, спасая совершенно чужую полузнакомую не-жизнь. 

Но даже ему, Айвану Ставски, известному работами по физиологии гемозависимых и совместимости стандартных имплантов с тканями последних, Джи не мог доверить свою дилемму.

И сейчас, подавляя желание протирать горящие глаза, чтобы убрать ненавистную алую плёнку, Джи надеялся, что Мастер в очередной раз натянет нос Костлявой. Иначе… Если он возродится – у Айвана появится множество вопросов.

Но раз рекомбинация не сработала до сих пор – значит ли это, что Мастер не унаследовал её от Джи потому, что она не передаётся? Или потому, что наследовать было нечего?

Или просто потому, что прежде чем ожить – нужно умереть. 

---

[1] Программа, составленная А. Гитлером, Г. Федером и А. Дрекслером. Впервые была озвучена 24 февраля 1920 г., с 1 апреля того же года была принята в качестве официальной программы Национал-социалистической немецкой рабочей партии.

Благодарю за внимание! Возможно, вас заинтересует: